Чалдоны - Горбунов Анатолий Константинович

Солнечные зайчики в прятки играли — два из них спрятались туда. Бабушка Капустница пол подметала, вставила валенки голяшкой в голяшку и сунула за печку.

Не успела осень проводить тундряных лебедей — быструю Лену сковало матерым льдом. Наступила длинная полярная ночь. Солнечные зайчики надолго убежали в дремучие леса. Пусто без них стало в избушке.

Сидят за столом дедушка Север и бабушка Капустница, печально смотрят друг на друга и молчат. До того без солнечных зайчиков одиноко, что румяные пироги с капустой в рот не лезут.

—

Эх, были бы у нас внучата, — вздохнул дедушка Север. — Я бы им из радуги-дуги салазки смастерил…

—

Я к салазкам веревочку из лунного света свила бы… — вздохнула бабушка Капустница.

И опять молчат.

—

Одену-ка я праздничную рубаху, — сказал дедушка Север.

—

Обую-ка я выходные валенки, — сказала бабушка Капустница.

Только стала обувать выходные валенки… тут из них и выскочили на волю два солнечных зайчика. Попрыгали-попрыгали по горнице и превратились в девочку и мальчика, да таких пригожих и нарядных — краше на всем белом свете не сыщешь!

—

Здравствуй, дедушка! Здравствуй, бабушка! — и скок за стол.

Пока румяные пироги с капустой уплетали, дедушка Север

зубчатым перышком из двух половинок радуги-дуги обещанные салазки смастерил, а бабушка Капустница к ним из лунного света веревочку свила.

Пошли с горки кататься! От салазок такое сияние исходит, что глаза режет.

Народ в далеких деревнях высыпал на улицу, любуется на переливающееся всеми цветами радуги небо и говорит:

—

Это дедушка Север и бабушка Капустница с внучатами на волшебных салазках с горки катаются…

ВОДОЛЕЙ

Жили да порвали жилы на байкальском перестепье старик и старуха. Был у них сын Ванюшка. Ничегошеньки-то ему не оставили после себя, кроме зеленого мха на крыше и старой сивой кобылы. Давно бы парень загнулся, если бы не сиротка Марьяша, жившая по соседству. Поддерживала молочком, а он за это буренке на зиму сено готовил. Косил да поглядывал, чтобы перепелочка или божья коровка под литовку не попали.

От старой сивой кобылы никакого толку в хозяйстве не было. Разве что умела говорить на человеческом языке. Наобещает хозяину золотые горы, а дела коснется — паута с себя хвостом смахнуть не в силах.

Паслась однажды на ближнем выгоне, на припорошенных октябрьским снежком ощипках. Пробегал мимо огненный жеребец с месяцем во лбу и увел в дикое поле с ветром поиграть. Наигралась она с ветром и вернулась еле живая на родные задворки…

Отвыла за околицей голодной волчицей зима, отжурчала по косогорам мутная снежница, отпраздновали муравьи Троицу последним березовым соком — старая сивая кобыла попросила Ванюшку:

—

Сводил бы, хозяин, в ночное, свежей травки отведать, ключевой водицы попить.

Уважил: повел.

Стоит богач у окованных железом ворот и надсмехается:

—

Родился без рубашки — без штанов умрешь!

—

Не глумись, будут и у тебя от частого сита редкие пироги, — ответил Ванюшка.

Привел старую сивую кобылу в ночное, уздечку снял и на куст повесил. Развел костер и завалился на дырявый полушубок в небе звезды считать.

Проснулся на зорьке, а кобыла ожеребилась!

Заплакала и говорит:

—

Отдай мое мясо бурым медведушкам; шкуру сожги и пепел по ясным росам развей. Жеребеночка Водолеем назови, слушайся его во всем…

Сказала так-то и отошла в мир иной.

Жеребеночек — горбатенький, ушастенький, с лучистой звездочкой во лбу. На копытца встать пытается, хотя еще и не обсох. «Этот почище матери будет про золотые горы заливать, — невольно улыбнулся Ванюшка. — Мастью-то сивее некуда!»

Отдал кобылье мясо бурым медведушкам; шкуру сжег и пепел по ясным росам развеял. Уздечку на плечо, жеребеночка завернул в полушубок и принес домой. Стала Марьяша, добрая душа, Водолея парным коровьим молоком поить, в теплой воде купать и костяным гребешком расчесывать.

Жеребеночек окреп, на копытца встал. Лучистую звездочку сажей замазал, чтобы конокрадов не смущала, перемахнул через ограду и давай туда-сюда по улице резвиться.

Богач стоит у ворот, окованных железом, и галится:

—

Ну и рахит! Ржать, да сено жрать…

Водолею-то дар от матери передался — на человеческом языке говорить. Он, озорства ради, возьми и крикни:

—

Затвердила сорока Якова одно про всякого!

Богач удивленно заозирался по сторонам, но никого, кроме уродливого жеребенка и сидевших на лавочке дочек-лентяек, не увидел и подумал, что померещилось.

Водолей спрятался в бурьян и голосом самой жадной и вредной дочки-лентяйки пропел:

Тот вышел из себя, схватил плетку и, не разбираясь, пошел своих красавиц писаных помелом вдоль спины уму-разуму учить:

—

Я вам покажу «старый дурак», я вам покажу «дома не ночуешь»…

Поздно вечером жеребеночек и говорит Ванюшке:

—

Вот что, хозяин: готовь соху, будем сегодня дикое поле пахать, сеять пшеницу.

—

Спохватился, когда кукушка колосом поперхнулась, — заартачился тот. — К тому же, какое из тебя тягло, если коровье молоко на губах не обсохло? Тащишь на ночь глядя к черту на кулички…

—

Делай, что велено! — сердито топнул копытцем Водолей. И попросил Марьяшу: — Сотри-ка мне сажу со лба лопушком…

Та стерла — и стало от звездочки вокруг светлым-светло.

Вспахали они дикое поле. Налетело перепелок видимо-невидимо, у каждой в клювике по пшеничному зернышку, мигом всё засеяли и лапками заборонили.

Утром Ванюшка и Марьяша вышли за околицу и глазам не верят: колосятся хлеба, конца-краю не видать…

А жеребеночек не унимается:

—

Давай, хозяин, в волокуши запрягай; будем лес возить, шкурить да на слегах сушить.

Наготовили они строевого леса, набежала тут целая армия бурых медведушек — у кого острый топор в лапах, у кого зубастая пила под мышкой. За ночь избу-пятистенку поставили со всеми хозяйственными пристройками. Марьяшину лачугу тоже снесли. Только успели на этом месте загон для скота сгородить, наползло божьих коровок — тьма-тьмущая. Пободались они, пободались между собой и превратились в рогатых буренок.

Перешли Ванюшка и Марьяша в избу-пятистенку и стали жить невенчанными. От зари до зари по хозяйству хлопочут.

Богач своих дочек-лентяек подсылает то за солью, то за гвоздями — может, какая и окрутит парня, но для Ванюшки Марьяша была всех краше!

Раз жеребеночек и говорит ему:

—

Не теряй меня, отлучусь на недельку в ишимские пущи ^{10}. Подковаться хочу. Слышал: славные там кузнецы!

Не стало Водолея — и посыпались беды на байкальское перестепье. Подул знойный ветер, засохли на корню хлеба и травы. Стоят на меже Ванюшка и Марьяша, головы понурили.

Вдруг откуда ни возьмись, появляется перед ними жеребеночек с серебряными подковками на копытцах.

—

Отчего, мои драгоценные, невеселы?

—

Знойный ветер, — жалуются, — нас без хлебушка и молочка оставил.

—

Эта бедушка поправима, — обежал Водолей вокруг пшеничного поля и лугов, выскочил на середину, ударил копытцем о сухую землю — высек молнию. Загремел гром. Дождь как из ведра полил.

Всё вокруг зазеленело! А там, где Ванюшка пепел от старой сивой кобылы по ясным росам развеял, табуны лошадей пасутся.