Аркадий Савеличев - А. Разумовский: Ночной император
— Сюзерен присягает королю, — поднимаясь, подсказал младший.
— Нет, каков наш гетманек! — не унимала своего восхищения Елизавета. — Значит, за нашу Украйну я могу быть спокойна?
— Прибавьте, ваше императорское величество: в полном спокойствии, — уже на правах гетмана заверил Кирилл.
Елизавета поднялась из-за стола.
— Тогда я пойду заниматься проклятым Фридрихом. Все дипломатические сношения с Пруссией прекращены, а наше доблестное воинство знай просиживает портки за карточными столами!
Проводив государыню до кареты, Алексей вернулся к столу. Заодно и к прерванному спору.
— Так говоришь, сынку… я ведь тебе отца вместо? — Кирилл кивнул. — Говоришь, я не по себе сук рубил? Нет, милый братец. В самое трудное время для Елизаветушки ей под руку подвернулся… Она тогда не на серебре-золоте едала… лишь жалкие крохи падали со стола Анны Иоанновны да ее проклятого Бирона! Ей-ей, монастырь уже грозил Елизаветушке… а я мог с вырванным языком по Сибирям околевать… Забыла, думаешь, нынешняя вседержительница мое непорушное преданство? Как и мою вечную любовь?.. Так-то. Молчи! — не дал он ему рта раскрыть. — Ничего не отвечай. А не то!.. — пригрозил, не зная, конечно, что сделает с любимым братцем.
Но Кирилл и не думал отвечать. Он просто припал к плечу старшего брата и пьяненько твердил:
— Отца вместо… да, отца…
По-отцовски Алексей и посетовал:
— А нё слишком ли много мы пьем-то?
Кирилл потряхивал сбившимся светлым париком — сам Алексей предпочитал темные, под цвет обрезанной чуприны, — Кирилл со всем соглашался.
— Многовато… Больше не будем?
— Не будем. Давай по последнему бокалу… давай я тебя поцелую, младшенький!
— Поцелуй, поцелуй, старшенький.
И расцеловались, и выпили, и снова целовались, прежде чем Алексей продолжил и для него не совсем ясное поучение:
— Все проходит, Кирилка, а память людская остается. Вот каждый теперь знает: Аничков дворец. Но почему не говорят: Разумовский дворец? Потому, что на месте этого дворца были казармы полка, которым командовал полковник Аничков… царствие ему небесное! Всего лишь какой-то полковник. Ничем особо и не отличившийся. Ан нет — отличие, посмертное. Аничков дворец! Назовут ли когда моим-то именем? Чую: не назовут… Хотя я Римский граф, первый камергер, да что там — герцог… и прочее, прочее. Так что мотай, Кирилка, на казацкий ус… жаль, нельзя при дворе носить усы… но ты все-таки мыслишку наматывай… Память оставь о себе. Может, поболее, чем моя… Гетманство за блажь придворную не считай. Ради ридной Украйны поспешай делать добро. Мати-то наша — что? Давай за матушку!
Братья обнимались, не подозревая, что ей, графине Наталье Демьяновне, в это время икалось. После она рассказывала, а сынкам сестры передавали, что давно-давно, еще при рождении Алешеньки, ей приснилось, что одновременно явились на небе солнце, луна и ясен месяц — что бы это значило?! А казацкая цыганка и скажи ей: ты, Наталья Розумиха, да солнышко твое старшенькое, да месяц твой младшенький, вот что!
Ошиблась ли, по причине очередного набега порубанная татарскими саблями, цыганка?..
Часть шестая
Весело на пиру бесчестном
I
Странная складывалась жизнь при малом дворе: ни князь к княгине, ни княгиня ко князю. Казалось бы, какое до всего этого дело графу Разумовскому? Но он-то ведь был при Елизавете, а Елизавета чуть ли не ежедневно жаловалась:
— Друг нелицемерный, скажи — что делать? Который год в супружестве, а наследника нет как нет!
— Так ведь Петр Федорович… — начинал крутить хохлацкие крендельки Алексей.
— Петр! Федорович! — уже на него гневалась Елизавета. — Да после него-то кто?!
На этот вопрос сам Господь Бог не ответил бы.
Елизавета еще прямодушнее говорила:
— Как быть наследнику, если они и спят-то по разным кроватям?
Разговоры такие происходили, разумеется, без посторонних. Алексей похохатывал:
— А-а, посадить их обоих на единую цепь!
При этом упоминании Елизавета сердилась нешуточно. Дело в том, что она, запретив смертные казни, — кроме дыбы, кнута и рванья языков, само собой, — возродила обычай батюшки: за разговоры в церкви виновных сажать на цепь. Для высших чинов цепь была сделана из золоченой бронзы.
На что и намекал Алексей. Наследник-то, приплясывая во время службы, батюшке свой непотребный язык показывал. Екатерине приходилось унимать его; значит, ссоры-разговоры в Божьем храме. Прямая дорожка под указ!
— За благо будет, если цепью прихватить к одной кровати. Прикажи, государыня! Авось и детки пойдут…
Елизавета смотрела на него глазами воробьиной нежности и качала головой:
— Не пойдут, Алешенька… Я по-женски говорила с Катериной. Он, чертенок непотребный, к ее прелестям за все эти годы и не прикасался. Каково?!
— Не может быти! — восклицал Алексей с напускным ужасом, потому что про все это знал распрекрасно.
— Быти не должно бы… да быти есть… Ах, как бы не корона моя златая!.. — припадала она к плечу Алексея, и он верил в искренность ее нынешних, царских слез.
Ведь десять лет только и прошло, как она, будучи в боевой кирасе, самолично, на своих руках вынесла из кровати малютку-императора Иоанна Антоновича, поцеловала с истинно материнской нежностью, побаюкала, прослезилась и передала на руки ему со словами:
— Пока я управлюсь с остальными охальниками, ты поезжай-ка в мой дом и пуще глаза береги дитятю.
Он тоже не забыл, как нес к саням несчастного императора, в меха закутанного. Тому вздумалось пореветь, а что ему в роток сунешь? Единое — палец. Малютка император и тому был рад…
Это не помешало, конечно, отправить его в Мезень. Но ведь вместе с матерью? С отцом опять же? Да и со всеми другими родичами. Как можно было разлучать!
Разлучили-то уже позже, из опасения в Шлиссельбург безымянно заточили…
Вот и пойми: истинна ли точка по деткам?
Двадцать годиков он уже спознавал Елизавету — и спознать не мог. «Несообразная баба, если уж по-мужски судить», — только думал в иную ночь, а вслух, даже при самой горячей нежности, не высказывал.
Правда, на этот день, в Царском Селе, что-то у него в душе закипело. Вечные гости, вечная толкотня, а жить-то когда?
Может, некая круговерть совершилась и в царственном сердце, прикрытом лишь ослепительно белой, до невозможности нежной, колышущейся грудью. Алексей как милостыню попросил:
— Моя господыня, не пообедать ли нам сегодня вдвоем? Без гостюшек надоедливых?
— Без гостюшек? — вышла она из своей безмятежной задумчивости. — То дело!
— Це дило! — подтвердил он восторженно и дернул за левый шнур.
Вошел ближайший камер-лакей.
— На два куверта. Никого не принимать.
— Слушаюсь, — отвесил он два поклона.
Алексей дернул за правый шнур, что значило: обед можно подавать.
Его недавняя затея, возникшая после слов:
— Да возможен ли обед вдвоем? Даже без слуг?
При всей своей кажущейся лености ума Елизавета была прозорлива:
— Сказывал мне как-то маркиз Шетарди…
— Опять маркиз? — ревниво перебил Алексей. — Пудрильный шкаф?..
— Погоди злословить, — осадила Елизавета. — На тот раз была не пудра — совсем иное. В Версале, чтобы слуги не мешали приятному времяпрепровождению, завели столовую машину… Погоди! — подняла она грозный пальчик. — Значит, на первом этаже, в кухонном ли, в буфетном ли зале, накрывают как должно стол и ставят его в подъемную машину, сделанную по размерам же стола. Король ли… любовница ли евонная… — игриво потупилась Елизавета, — дергает за шнур сигнальный — и столец, поставленный к тому же на колесики, плавно подается наверх. Ну, подкатить его поближе не составляет труда и королю, коль он жаждет уединения… — вздохнула Елизавета.
Никогда не занимался инженерными делами ни певчий Алексей Розум, ни граф Алексей Разумовский, но все сразу понял.
— Машину — выпишем. Инженеры французские за деньгами сами прибегут!
И ведь верно, быстро завертелось дело. Все вышло как в Версале, а может, и побогаче: нутро-то машины было обшито отменными расписными панелями, с игривыми картинками. То Адам в чем мать родила яблоко полногрудой Еве подает. То Амур-дитя пускает стрелу под брюшко русской, а может и хохлацкой, совратительнице. То возлежат двое в полной неге… а пойми возьми, что вытворяют!
Первые гости прямо млели при таких обедах. Великий князь так сам пробовал забраться в чудную машину. Екатерина с серьезным видом изучала ее устройство.
— Как я стану императором, — приплясывал дурашливо великий князь, — так обязательно заведу такую же!..
— Но ты еще не император, племянничек, — останавливала тетка его фантазию. — Не хорони меня загодя-то!
