Александр Чаковский - Блокада. Книга четвертая
Иван Максимович не раз видел расклеенные по городу объявления с предложениями обменять разные вещи, в том числе и мебель, на продукты и решил, что на санках везут что-то, предназначенное для обмена. Но когда люди с санками приблизились, он понял, что за ящик они везут. Это был гроб. Тащила его женщина, повязанная по самые глаза большим платком. Она, видимо, из последних сил передвигала ноги. А сзади, поддерживая свисающий с маленьких санок гроб, семенили двое ребятишек.
Королев отступил в сторону, в сугроб: на узкой тропинке было не разойтись. Женщина прошла мимо, казалось не заметив его.
Иван Максимович тихо спросил:
— Кого хоронишь-то, мать?
Она остановилась, но не обернулась, стояла точно оцепенев.
— Кого хоронишь, спрашиваю? — повторил Королев.
На этот раз женщина повернула к нему голову, свободной рукой приподняла почти закрывавший ей глаза платок, и Королев увидел, что она еще не стара, хотя над переносицей залегли две глубокие морщины.
— Муж? Отец? — кивнул он на гроб.
— Муж, — почти беззвучно ответила она.
Двое ребят стояли теперь неподвижно, их маленькие глазенки из-под нависших платков были устремлены на Королева.
— Отчего помер-то? — спросил Иван Максимыч и тут же понял, что вопрос нелеп.
Женщина чуть скривила в горькой усмешке свои тонкие потрескавшиеся губы:
— Отчего помирают сейчас люди?..
— Понимаю. Прости, — проговорил Королев. — Где работал-то муж?
— На Кировском.
— Значит, у нас… В каком цеху?
— В механическом.
— А фамилия? — настороженно спросил Королев.
— Волков.
Нет, Волкова из механического Королев не знал. На заводе работали, очевидно, десятки Волковых. И все-таки то, что умерший был кировцем, болью отозвалось в его сердце. «Значит, еще одного не уберегли, еще одного отдали голодной смерти», — подумал Иван Максимович.
— Где хоронить-то будешь? Куда везешь? — спросил он.
— Управхоз квартиры обходил… — ответила женщина, — адрес дал… на случай, если помрет кто, сказал, куда везти… а оттуда, сказал, их уже всех вместе свозить будут… не знаю куда… на Красненькое, наверное… в могилу… братскую.
Говорила она отрывисто, точно с усилием выталкивая слова. А глаза были сухи. На лицах ребят — тоже ни слезинки. Оглянулась на гроб — не сполз ли с санок — и шагнула вперед. Королев знал, что Красненькое кладбище — в конце улицы Стачек.
— Погоди, — сказал он, сам не сознавая, зачем останавливает женщину, — ребят-то у тебя сколько осталось?
— Сколько видишь. Двое.
— Мальчики?
— Девчонки.
Женщина снова потянула веревку. Сани со скрипом сдвинулись с места. Девочки взялись за гроб, подталкивая его сзади.
Королев вылез из сугроба на тропинку и нагнал их. Нащупав в кармане оставшиеся сухари, он, не вынимая руки, разломил один из сухарей пополам, затем, вытащив половинку, снова разломил ее надвое и, склонившись над согнутыми спинками детей, сказал внезапно севшим, хриплым голосом:
— Держите, девчата.
Мать не обернулась. Она продолжала тянуть санки с гробом. Но девочки остановились и с трудом повернули к Королеву укутанные платками головки.
— Держите, говорю, ну! — повторил Иван Максимович, протягивая на раскрытой ладони два кусочка сухаря.
Он отвернулся, чтобы не видеть детских глаз, и только по прикосновению пальцев к ладони понял, что сухари девочки взяли.
Так и не взглянув больше назад, Королев пошел по тропинке своим путем — к Нарвской…
…Егорова он не застал. Соседи сказали, что его еще третьего дня увезли в больницу. Оказалось, что дом этот был заселен в основном кировцами, но большинство квартир сейчас пустовало — люди эвакуировались в Челябинск.
Спускаясь по лестнице, Королев встретил поднимавшихся наверх двух девушек и парня с красными повязками на рукавах. Девушки несли ведра с водой, парень — охапку дров.
Иван Максимович прижался к лестничным перилам, чтобы дать им пройти, но парень неожиданно остановился и сказал:
— Здравствуйте, товарищ Королев!
— Здорово, — ответил тот. — А ты что, кировский?
— Все мы кировские, — сказал парень, прижимая к груди дрова.
— Давай быстрее, Валерий, не задерживайся! — крикнула уже сверху одна из девушек и добавила: — От комитета комсомола мы!
«Значит, комсомольцы тоже действуют», — удовлетворенно подумал Королев. Это несколько подняло его настроение.
Задание парткома он выполнил, теперь можно было зайти домой. Посмотрел на часы: четверть восьмого. Нужно торопиться.
Выйдя из подъезда, Иван Максимович решил идти побыстрее, но уже после двух десятков шагов почувствовал одышку и понял, что такой темп ему не под силу. «Сдаешь, старик!» — подумал он с какой-то злобой. Всегда считавший, что характер человека, его воля способны победить физический недуг, Королев был подавлен сознанием собственной слабости. Невозможно было примириться с тем, что от лишнего куска хлеба, тарелки дрожжевого супа и нескольких ложек каши зависит способность активно работать. Это унижало, порождало чувство неприязни к самому себе.
Нет, Королев не боялся смерти. Он боялся, что у него на хватит сил жить так, как жил до сих пор, — нести то, что слишком тяжело другим, крепко стоять на ногах, когда другие готовы упасть. Но где же предел страданиям? Когда же прорвут блокаду? Если сегодня Губареву помог он, Королев, то кто окажется в силах помочь ему самому?!
Поглощенный этими тревожными мыслями, Иван Максимович медленно шел по улице Стачек.
Небо затянулось облаками, звезды исчезли, пошел снег. Он падал медленно, крупными хлопьями, покрывая черные от гари сугробы, и, казалось, укутывал белым саваном все — дома с темными окнами, баррикады, мертвые, изрешеченные осколками снарядов трамваи…
Добравшись наконец до своего дома, Иван Максимович не сразу вошел в подъезд. Чтобы подняться на четвертый этаж, нужно было собраться с силами. Несколько минут стоял, прислонившись к стене, хватал ртом морозный воздух и слушал стук собственного сердца. Правую руку держал в кармане, зажав в ладони заледеневшие сухари, чтобы они немного согрелись.
Наконец дыхание стало ровнее, и Королев, включив фонарик, стал медленно подниматься по лестнице. На площадке второго этажа, у своей квартиры, он остановился, зачем-то подергал за ручку дверь. Затем продолжал путь наверх.
Достигнув наконец четвертого этажа, снова постоял немного, стараясь унять одышку. Потом постучал.
Никто ему не ответил. Иван Максимович подумал, что Ксения, очевидно, на кухне и не слышит там стука, а жена, возможно, спит. Постучал сильнее.
Наконец дверь отворилась. На пороге с коптилкой в руке стояла Торбеева.
— Здорово, Ксюша, зашел проведать! — сказал Королев.
Но она почему-то молчала и стояла, не двигаясь, не приглашая войти.
— Да что с тобой, Ксения Ильинична? Не узнаешь своих? — удивился Королев. — Пойдем, а то совсем квартиру выстудишь.
— Не надо, Иван Максимович, не ходи, — почти шепотом проговорила Торбеева.
Королева охватил страх. Мысль, которая, как это ни странно, почему-то ни разу не приходила ему до сих пор в голову, внезапно пронзила его.
— Уйди! — крикнул он, не узнавая своего голоса, и, резко, даже грубо отодвинув Ксению Ильиничну плечом, бросился в комнату, где обычно лежала Анна. Там было темно. Королев выхватил из кармана фонарик, но никак не мог нащупать негнущимися пальцами кнопку.
Наконец это удалось ему. Лучик света ударил в пол. Королев поднял фонарь и осветил угол, где стояла кровать. На мгновение у него отлегло от сердца: Анна Петровна, как обычно, лежала, укрытая одеялом.
— Анна! Анюта! — еле слышно позвал он. Что-то сжало ему горло.
Анна Петровна не шевельнулась.
«Она спит, спит… заснула, — стучало в его висках. — Она просто заснула, и Ксения закрыла ее с головой, чтобы было теплее…»
— Анна! Нюша! — позвал он уже громче и, шагнув к постели, протянул руку, чтобы приподнять одеяло.
— Не надо, Иван! — раздался за его спиной голос Ксении.
Рука Королева повисла в воздухе. Он медленно обернулся.
— Что?.. Что не надо?..
Ксения Ильинична подошла к нему, взяла за рукав ватника и потянула за собой к двери.
— Да ты… ты что?! — крикнул Королев.
Он вырвался, бросился к кровати, отдернул одеяло и увидел плотно сомкнутые, не дрогнувшие от луча света веки Анны, ее восковое лицо, ставшее совсем маленьким, сморщенным и посиневшим, полураскрытые неподвижные губы.
— Когда?.. — сдавленным голосом спросил наконец Королев.
— Недавно. Часа два назад. Вот… смотри. Я остановила часы… по старому обычаю.
Ксения Ильинична подняла коптилку, и Королев увидел на стене часы-ходики. Маятник был неподвижен. Стрелки показывали десять минут седьмого. Однако Королеву показалось, что часы идут — он отчетливо слышал их стук.
