Мэри Рено - Маска Аполлона
В Академии, некоторые из молодых приводили в порядок свои дела, подготовиться к призыву… Аксиотея не могла; и поверяла мне свою печаль:
— Ты знаешь, наверно я как-то согрешила в прошлой земной жизни; и это наказание принимаю с открытыми глазами. Буду терпеть — и надеяться, что получится в следующий раз. Но тяжко.
Спевсипп оставался. Платон старался наверстать пропавший год работы и обойтись без него не мог; кроме того, он тоже был гостем Архонта, хоть и по нечаянности; а в Академии он был вторым после Платона, так что если бы он пошел — всё равно что Платон. Но некоторые из их самых выдающихся людей откладывали в сторону книги и начинали оружие готовить. Один из них, Мильт-Фессалийский, происходил из древнего рода порицателей на службе Аполлона; это он выбрал день отплытия Диона с Закинта, сразу после праздника бога. А Дион там появился так, что еще успел жертву посвящения принести.
Накануне он устроил смотр войскам и сказал им, что за война. Солдаты были в шоке: профессионалы прекрасно знали, насколько сильны Сиракузы. Начали было шуметь, но Дион не зря командовал всю жизнь: успокоил, без лишних слов показал шансы на успех, и в конце концов добился всеобщего ликования.
В день Аполлона он устроил потрясающую церемонию; все сосуды из золота. А потом угостил своих восемьсот солдат за столами, расставленными на беговой дорожке. Оказался достаточно богат и для этого; даже после того как нанял их и содержал всё время. Это сработало: все уверились, что он не стал бы так тратиться, если бы не был убежден в поддержке на Сицилии.
Мы узнавали об этом в Афинах, когда кто-нибудь из академиков новости присылал. Однако, рассказывать — так всё… А в последнюю ночь перед самым отплытием, когда все были веселы и счастливы и распевали в лунном свете у костров, полная луна вдруг начала кукожиться и цвет поменяла, а потом и вовсе погасла. Затмение. Люди перепугались. Мол, нет знамения хуже для армии, чем это: тот же знак был афинянам в Сиракузах во время Великой Войны. А тогда вся армия пропала, и это было только началом всех прочих бед.
Здесь Дион, который мог бы объяснить всё естественными причинами, показал свою проницательность. Не стал ничего объяснять, а призвал Мильта-Прорицателя. Тот объявил, что луна означает самую яркую и большую державу на земле, как и на небе. И вот империя Дионисия гаснет перед ними, чтобы наполнить их уверенностью в победе; лучшего знамения и вообразить нельзя.
Люди взбодрились. Одного только не сказали им Дион с братом: Гераклит, обещавший собрать и вооружить флот, на Закинт не пришел.
За год подготовки, между ним и Дионом кошка пробежала. Вынужденные работать вместе, они больше времени друг с другом проводили, чем дома. Гераклит был шумный, бесцеремонный, — и по характеру, и умышленно, — и полагал, что все его условия должны приниматься. Дион на это не шел; сначала потому, что оно против его характера было, а потом и доверять перестал. Теперь Гераклит слал какие-то оправдания, — хорошие или нет, не знаю; да и Дион, наверно, тоже не знал. Так или иначе, он доверился богам и поднял паруса, с чем был.
Флотилия состояла из трех вместительных грузовозов и двух боевых триер сопровождения. Кроме оружия на бойцах, в трюмах были еще щиты и всё снаряжение на две тысячи человек. А у каблука Италии ждал сиракузский флот, под командой Филиста.
Он вовремя узнал об том; и теперь на самом деле всё бросил в руки Аполлону. Вместо того, чтобы задержаться, — в надежде, что Филист уйдет, — он свернул с каботажной дороги, за которую цепляются все нормальные моряки, и двинулся в открытое море. Меня при одной мысли тошнит.
Аполлон благословил его. За двенадцать дней попутного ветра они дошли до Сицилии и оказались у Южного Мыса в тридцати милях от Сиракуз. Показалось, что это слишком искушает богов; они задержались. И тогда, чтобы наказать за неверие, налетел свирепый шторм и угнал их чуть ли ни в Африку, едва на берег не выбросил. Они кое-как вышли на веслах из-под берега; но еще возле Африки шторм затих; они вознесли молитвы. А ветер простившего бога принес их обратно к Сицилии, и они высадились у Минои, в карфагенской провинции.
Тамошние солдаты решили, что это война, и кинулись защищаться. К этому Дион был готов. Он сказал своим, что их спасение в выдержке. Имея подавляющее преимущество в числе, они должны сомкнуть щиты и потеснить карфагенцев, не пролив ни капли крови; тогда у него будет возможность поговорить с командиром. Так они и сделали; и взяли укрепление, не убив ни единого человека. Дион вызвал парламентера. Появился офицер, которого он знал. В какой-то давней кампании Дион брал его в плен, и обращался с ним со всеми почестями. Как только тот убедился, что с Карфагеном они воевать не собираются, всё стало просто. Дион вернул укрепление; Синал расквартировал его солдат и обеспечил их. Слово Диона по всей Силилии ценили. Если он скинет Филиста с хозяином, ни один карфагенянин жалеть не станет; а если он — как слух идет — еще и Ортиджу разоружит и наемников распустит, тем меньше станут возражать.
Отряд Диона еще был в Миное, когда пришла весть об еще большей милости бога; о подарке невероятном. Не только Филист по-прежнему висел в море, сторожа ворота пустой конюшни; сам Дионисий вышел из Сиракуз с флотом в восемьдесят оставшихся кораблей, загруженных войсками, чтобы к нему присоединиться.
Почему он это сделал, меня не спрашивайте. Возможно, полагал, что Дион в Тарентуме, и хотел одним камнем двух птиц убить; вряд ли он простил Архиту, что тот Платона вытребовал. А может, просто хотел присутствовать при смерти… Что бы оно ни было, в одном не сомневаюсь: он это сделал под импульсом, без советчика остался. Филист его наверно убил бы.
Люди Диона были так потрясены этой удачей, что отказались от отдыха, который он им предлагал после моря, и попросились в наступление тотчас, пока звезды благоприятствуют. Не знаю, что бы они сказали, если бы услышали весь рассказ о том, как заботился Аполлон о Дионе. Это было на самом деле чудо.
Дионисий, отплывая, оставил регентом своего любимца Тимократа, мужа Дионовой жены. Тот, узнав о высадке, послал в Италию срочного курьера, с письмами к Дионисию и Филисту. Человек высадился в Региуме и помчался сушей в Каулонию, где Архонт стоял с флотом. По дороге он встретил знакомого, который возвращался с жертвоприношения и вез с собой большой кусок мяса. Останавливаться курьер не мог, так приятель дал ему ломоть с собой, чтобы съел, когда время будет. Зная, что дело срочное, курьер не останавливался и затемно; а когда уже больше не мог, вокруг не было никакого укрытия, кроме леса возле дороги. Мясо готовить сил не было; он съел кусок хлеба и рухнул спать, положив сумку с письмами под голову. А тот мясной ломоть был к сумке привязан. Когда он проснулся, сумки не было. В панике кинулся искать — человеческих следов не нашел: только волчьи лапы, а между ними след от сумки протащенной. Всё утро он обшаривал окрестности, надеясь, что мясо волк съел, а сумку бросил; но он ее наверно в логово утащил, щенкам погрызть. Похоже, никто ему не сказал, что было в письмах; послали передать, и всё тут. Теперь он мог только покаяться в потере; сами понимаете, с каким результатом. Так что он сделал то же самое, что я бы сделал на его месте: удрал в Италию и имя поменял. А потом, много лет спустя, рассказал. Все знают, что волк — Аполлонов зверь.
Дион тем временем пошел на Сиракузы со своими восемью сотнями, а лишнее оружие оставил Синилу, который пообещал его прислать.
Скоро оно понадобилось. Едва они перешли через Галис в греческие земли, как начал подходить народ. Кавалеристы из Аркагы, гоплиты из Гелы (которую старый Дионисий отдал на разорение карфагенянам, когда она сослужила своё) и из Камарины… А как только подошли ближе к Сиракузам, с окрестных холмов стали спускаться крестьяне. И малорослые смуглые сикели, жившие здесь еще до эллинов; и невольники крупных землевладельцев; и бедные греки, мелкие арендаторы, разоренные налогами, ушедшими на катапульты старого Дионисия и на женщин молодого. Оружие раздавали пачками. Казалось, бог с небес спустился вести их.
Все, кто там был, согласны, что Дион ни разу за всё это время не опустился ниже роли своей. Так смотрелось, словно он всю жизнь её репетировал. Он был сейчас в таком возрасте, что скорее подошел бы позировать для Зевса, а не для Аполлона. За годы в Академии бороду отрастил; а теперь она была коротко, по-солдатски подстрижена. Мускулистый, благородный Зевс, вполне способный перуны метать; Зевс для Фидия; седина лишь придавала ему достоинства. Он был спасителем, героем, отцом; и если держал некоторую дистанцию, это вполне подходило.
Тимократ, не получивший никакой помощи, несмотря на свои донесения, постарался защитить Сиракузы теми людьми, что были; ему пришлось призвать резервистов. В основном, это были ветераны старого Дионисия, посаженные на землю возле Леонтин. Этих людей Тимократ поставил на городские стены, а Ортиджу держали регулярные наемники. Дион, чьи последние новобранцы пришли из самих Сиракуз, всё знал; и изобразил нападение на Леонтины, в которых военной силы вообще не оставалось. Мальчишки прискакали к сиракузским стенам предупредить отцов; те тотчас открыли ворота и форсированным маршем двинулись к дому, полагая, что младшему Дионисию ничего не должны. А Дион пошел на Сиракузы; рассвет застал его на реке Анап, в миле от города.
