Павел Северный - Ледяной смех
Там, где фронт, а он фактически был на всем пути отступления и состоял, кроме частей Красной Армии, из отрядов партизан и восставших рабочих в селениях и на станциях железной дороги.
Солдаты, истощенные суровой зимой, непрестанными боями, когда большой кровью приходилось вырываться из клещей охватов и обходов, осознавая трагичность положения, открыто не повиновались командирским приказам, чаще всего действительно обреченным на провал.
Путь отступления неизменно приходилось пробивать боем. Боем, без пути в какое-либо будущее…
Приближались рождественские праздники, но жители Красноярска готовились к ним с выжидательной осторожностью. Из-за отъезда из города священников некоторые церкви не открывали дверей. Это насмерть пугало. В бегстве попов люди угадывали черное знамение для существующей власти. Испуг был понятен, ибо совсем недавно в городе пребывало несколько архиереев-беженцев и множество попов, кинувших свои приходы вместе с отступающей армией.
В Красноярске скопились эшелоны чехословацких войск и различных иностранных миссий. Город полон слухов, что в армии сильна ненависть ко всем союзникам. Поводом служила неприязнь к иностранцам молодого офицерства, а от него она проникала в солдатские массы. Молодое офицерство было убеждено, что, благодаря сговору генералов во главе с Колчаком вначале с эсерами, а в дальнейшем и с правительствами Антанты, и создалось катастрофическое для колчаковской армии положение.
Контрразведка по приказу Колчака принимала самые суровые меры против опасных настроений молодого офицерства. Но и расстрелы не помогали.
В свою очередь, союзное командование, видя для себя в этом опасность, настаивало перед Колчаком об усилении сопротивления его армии ради спасения Сибири от большевиков.
Под давлением иностранных советников Колчак спешно менял в воинских частях командиров, но это не помогало, армия продолжала откатываться, подгоняемая паникой и морозами.
Адмирал не отказывался выслушивать разумные советы генералов. Давал обещания следовать им, но легко не выполнял обещаний. Он не желал расстаться с убеждением, что даже ради блага Сибири его армия не может нарушить своих обязательств перед союзниками.
Адмирал упрямо не хотел расстаться с генералом Лебедевым, хотя давал частые обещания членам правительства и союзникам сменить на посту начальника своего штаба, этого поистине рокового по неудачам генштабиста.
Все, кто соприкасался в настоящее время с адмиралом, не скрывали своего безотрадного впечатления о том, что, находясь временами в полной нервной прострации, он все еще фанатично верит, что грядущая весна принесет ему счастье. Адмирал требует самого сурового наведения порядка в еще подвластной ему Сибири, не останавливаясь перед любыми методами беспощадного террора при подавлении партизанского движения и рабочих восстаний. Генералы покидали важные посты, переставшие быть для них выгодными.
2Стояла морозная, со звонким как хрусталь воздухом, безветренная ночь. Над снегами Красноярска, притоптанными метелями, ее темно-синий шатер со вспышками звезд был почти ощутим для людских глаз…
***Под пушистым ворсом инея пульмановские вагоны поезда Колчака с белыми хвостиками дымков над их крышами по-прежнему стояли на втором пути против здания вокзала.
Под ногами часовых похрустывал снег, будто без конца дробилось битое стекло. В ночное время охрана поезда усиливалась солдатами Третьего Особого полка, переданного в распоряжение коменданта станции.
Полковник Несмелов во втором часу ночи встретил прибывший на станцию паровоз с теплушкой: с фронта вернулся генерал Лебедев с несколькими офицерами.
Удивленный неожиданным возвращением Лебедева, Несмелов, будучи в курсе положения на фронте, остался в комендатуре, предвидя возможность каких-либо экстренных приказаний от адмирала.
Но ночь прошла спокойно, смененная поздним, но ярким восходом солнца.
В девять часов утра в комендатуру пришла взволнованная княжна Певцова и обратилась к Несмелову с просьбой известить госпожу Тимиреву о желании повидаться с ней по возможности незамедлительно.
Несмелов, выполняя просьбу Певцовой, пошел в поезд Колчака, а вернувшись, лично проводил девушку к госпоже Тимиревой…
Несмотря на ранний час, Анна Васильевна встретила Певцову одетой и тщательно причесанной. Удивленная столь ранним визитом, Тимирева встревоженно спросила:
— Что случилось, Ириша?
И, видимо, этого заботливого вопроса было достаточно, чтобы нервы девушки не выдержали и она расплакалась. Успокоилась она не сразу и только за чашкой кофе рассказала обо всем, что произошло с ней прошлой ночью.
— Неделю назад, по приказанию коменданта поезда миссии, меня, не спросив согласия, перевели в вагон, где был склад продуктов и в нем никто не жил, хотя были приличные и свободные три купе.
— Почему не сообщила об этом мне?
— Не придала переводу никакого значения, знала, что купе, которое я занимала в вагоне адъютантов, один из них намеревался отдать своей новой возлюбленной.
— Ты по-прежнему не можешь расстаться с привычкой все решать самостоятельно?
— Анна Васильевна!
— Хорошо, продолжай!
— Вернувшись на днях от Настеньки Кокшаровой, я обнаружила в вагоне двух английских журналистов. Признаться, была удивлена, что раньше их не видела, но вновь подумала, что, видимо, они только что прибыли в Красноярск и обосновались в поезде миссии.
Вы помните, как три дня назад я передала вам важную шифровку из Лондона, полученную мной от капитана Мак-Интаера, начальника отдела шифров.
— Адмирал был взволнован ее содержанием.
— Так вот, позавчера утром Мак-Интаер был арестован, а за мной установлена слежка, и для ее удобства я была переведена в вагон с продуктами.
Вчера, вернувшись от Кокшаровой, застала в вагоне своих журналистов в обществе двух офицеров, а зайдя в свое купе, обратила внимание на перестановку в нем моих вещей. Это меня насторожило, и, прежде чем лечь спать, я закрыла дверь купе еще и на цепочку, хотя раньше никогда этого не делала.
Ночью меня разбудил шепот возле моей двери и попытка ее открыть. Я спросила, что нужно, в ответ услышала просьбу поделиться сигаретами.
Не подозревая ничего, открыв дверь, протянула руку с пачкой сигарет и неожиданно была схвачена в объятие, но счастливо вырвавшись, кинулась в купе, выхватила из-под подушки браунинг и выстрелила.
В вагоне наступила тишина. Вскоре вся компания ушла из него, а я осталась одна и утром пошла к коменданту.
— У тебя, Ириша, конечно, есть желание видеть адмирала?
— Если это возможно. У меня есть сведения.
— Хорошо. Я передам ему твое желание…
После ухода Тимиревой Певцова вновь твердо решила покинуть поезд миссии и ехать до Иркутска в обществе Настеньки, Калерии и Красногоровых, отложивших свой ранее намеченный отъезд из-за простуды Вассы Родионовны, особенно желавшей, чтобы княжна ехала с ними.
Адмирал принял Певцову в салоне, залитом солнечными лучами, от чего его стены, обитые плюшем, казались пушистыми и мягкими.
Они были втроем: Колчак, Певцова и Тимирева.
Княжна не видела адмирала с июля месяца и была Поражена переменой в его внешности. На похудевшем лице еще исступленней стал взгляд больших черных глаз. Поздоровавшись с Певцовой, Колчак, задержав в своей руке ее руку, предложил ей и Тимиревой сесть, а сам, закурив папиросу, заговорил:
— Я сегодня почти не спал из-за приезда с фронта Лебедева. Мы совещались и, конечно, прокурили салон до предела. Но вы курящая. Рад, что наконец увидел вас. Завидовал Анюте, с которой часто встречались.
— Я была вынуждена, Александр Васильевич.
— Все понятно. Вы вели себя правильно. Даже слишком правильно, в ущерб своей репутации.
Адмирал, остановившись у окна, продолжал:
— Анюта мне все рассказала. Сожалею. Но искренне благодарю вас, особенно за копию шифрованной телеграммы, дающей возможность понять стремление союзников за моей спиной обеспечить свое благополучие для продвижения во Владивосток ценой…
— Ценой предательства.
— Княжна, зачем сразу так категорично?
— Ибо убеждена, что все они намерены, если им это понадобится, предать вас.
— Каким образом?
— Откупившись вами. Предать вас большевикам, получив для себя взамен свободный выезд из Сибири.
— И в этом есть доля правды. Верней, возможной правды.
— Неужели, Александр Васильевич, вы до сих пор им верите? Когда даже я смогла распознать всю омерзительность их политической игры. Всех этих надушенных одеколонами и кремами людишек, получивших возможность играть судьбами русского народа ради торгашеского стимула своей привычной для них жизни.
