Айван Моррис - Благородство поражения. Трагический герой в японской истории
Эта отчаянная попытка умереть в возрасте 30 лет, очевидно, серьезно повлияла на психологическое становление характера Сайго и на его мировоззрение.[601] Тот факт, что, хотя это и проиошло не специально, он выжил после того, как договорился о совместном самоубийстве, тогда как его друг утонул, неизбежно должен был сформировать у него классический комплекс вины, преследующий остающихся в живых, и привести к дальнейшим попыткам покончить с собой самым неистовым образом. Происшедшее в заливе Кагосима безусловно связано с тем, что он позже писал в своих трудах, подчеркивая необходимость освободиться от какого бы то ни было страха смерти и быть всегда готовым к ее приходу, как ничем не заменимое условие самоотреченности (дзико футюсин сюги), что, в свою очередь, необходимо для культивирования «истинного духа» (синдзё). По мере того, как он впитывал учения Дзэн, буддизма и конфуцианства школы Ван Янмина, его отношение к собственной смерти становилось все более мистическим, и в одной из своих последних работ он заявил, что уже умер с Гэссё 20 лет назад.[602]
Сайго еще не пришел в себя от шока неудачного утопления, как новый правитель Сацума издал приказ о его ссылке на неопределенное время на остров приблизительно в 250 милях к югу от Кагосима. Это было одним из результатов чистки, направленной против противников режима Бакуфу, в числе которых были и люди, близкие к Нариакира.[603] Последовавшие 5 лет жизни Сайго — годы, на протяжении которых режим Токугава быстро двигался к своему краху — прошли исключительно в ссылке. В 1862 году он был прощен и ему было разрешено вернуться в Кагосима, где вскоре его восстановили в должности смотрителя за птицами. Однако, вскоре своим категоричным, недипломатическим поведением он рассердил Повелителя Хисамицу[604] (консерватора, сменившего Нариакира на роли главы клана), и всего шесть месяцев спустя освобождение его сослали вновь — на этот раз на маленький остров еще южнее, где условия были хуже; позже его перевели на еще более мрачный островок у Окинава.[605] Все традиционные описания говорят о спокойствии и достоинстве, которые Сайго сохранял в несчастьи. Когда в жаркий августовский день его принял на борт корабль, чтобы доставить к месту последней ссылки, он спокойно вошел в небольшую клетку, построеную для него, а когда добрый чиновник сказал, что в открытом море ему не будет нужды в ней оставаться, ответил: «Благодарю вас, но что бы ни случилось, я должен повиноваться Повелителю (Сацума). Я — осужденный, и должен находиться там, где следует осужденному…[606]» Во время путешествия по Восточному китайскому морю, когда их сотрясали шторма, он сочинил поэму, в которой призывал ветра дуть сильнее, а волны вздыматься выше, поскольку он, преданный делу императора, все равно останется невредимым.[607] Он выказал то же хладнокровие, прибыв на суровый остров, где ему предстояло пробыть несколько лет. И в мыслях не держа жаловаться на обращение с собой, он использовал свое заключение для упражнений в самодисциплине, принуждая себя сидеть прямо и неподвижно в тюремной камере по многу часов подряд.
Остров первой ссылки Сайго был центром сахарной индустрии Сацума и он вскоре стал свидетелем страданий рабочих-рабов, живших в условиях типа Nacht und Nebel,[608] подвергавшихся жестоким наказаниям за малейшее нарушение правил. Эти несчастные были в буквальном смысле неспособны вкусить от плодов своего труда, поскольку, с жестокостью, напоминающей условия на золотодобывающих шахтах Южной Африки, рабочих, которые осмеливались хотя бы лизнуть сахар, заковывали в кандалы и били кнутами, или даже казнили.[609] Бедные урожаи никогда не принимались в расчет, когда доходило до сбора налогов. Ревностные чиновники часто арестовывали островитян и подвергали их пыткам, чтобы те открыли, есть ли у них какие-нибудь спрятанные тайные продукты. Некоторые из подозреваемых пытались покончить с собой, прокусывая себе языки, чтобы только не подвергаться пыткам.[610] Потрясенный этими условиями, Сайго (хоть он и был осужденным) попробовал убедить главного надсмотрщика, указывая, что такое жестокое и безжалостное обращение позорит имя Сацума, и что, если начальники не будут снижать налоги в неурожайные годы, они могут просто умертвить все население острова.[611] Когда инспестор, в обычной манере обхождения чиновников с надоедливыми реформаторами, приказал ему не лезть не в свое дело, Сайго стал настаивать, — ведь то, в чем замешана честь клана, является именно его делом, и пригрозил послать подробный отчет о происходящем в Кагосима. В результате его вмешательства обращение с заключенными было несколько улучшено, а какое-то количество рабов-островитян (хиса) было освобождено.
Помимо этой гуманистической деятельности, Сайго использовал годы ссылки для обширного чтения и повышения мастерства в искусстве каллиграфии и китайской поэзии.[612] Многие из его известных стихотворений были написаны в этот долгий период заключения, в том числе «День Нового года в сылке» (Токкё тоси-о мукауру) и «Чувства в тюрьме» (Токутю кан ари), в которых он указывает, что, хотя фортуна может и дальше обходить его стороной, это только подкрепит искренность его намерений.[613]
С разрешения островных властей, Сайго использовал часть своей избыточной энергии, занимаясь любимым спортом — борьбой «сумо». Также, во время этой ссылки он взял в наложницы дочь скромного островитянина, и вскоре та родила ему его первого сына. Его новой семье, однако, не было разрешено следовать за ним в последующих ссылках.[614]
После того, как Сайго был осужден на пять лет, Окубо и другие друзья стали ходатайствовать перед правителем Сацума о том, чтобы его освободили. Сам Окубо угрожал, что сделает себе харакири, если не будет даровано полное прощение (что выглядит несколько иронично в свете той роли, которую он сыграл в дальнейшей жизни Сайго). Повелитель Хисамицу подписал приказ, но, по рассказам, его так рассердило это доказательство популярности Сайго, что он сильно сжал серебрянный мундштук своей трубки, оставив на нем след зубов.[615]
Несмотря на раздражительный тон некоторых стихотворений этого периода, Сайго прошел долгую ссылку с расположением духа, здоровым на удивление. Однажды он даже заявил, что собирается навсегда остаться на островах. Несмотря на все физические тяготы этих лет, вполне вероятно, что это был самый спокойный и воодушевляющий период в бурной жизни героя. Перед тем, как покинуть остров у Окинава и вернуться в круговерть государственной политики, он написал слезоточивую поэму, посвященную своему тюремщику, в которой благодарил его за доброту и говорил, что боль расставания не покинет его всю жизнь.[616] Кстати, какое бы воздействие на характер Сайго ни оказало это заключение, примечательно, что в последующие годы он периодически отходил от общественной деятельности, как бы ссылая сам себя на некоторый срок; нет ни малейшего сомнения в том, что в среде недовольного самурайства это укрепило его репутацию великого роялиста, человека, пострадавшего за Дело Императора буквально, чего стремились избежать более практичные политики. В жизни Сайго, так же, как и Ганди, Неру, Кеньятта и других национальных героев, несправедливое заключение послужило бесценным свидетельством крепости его характера и искренности его убеждений.
Четыре года после возвращения Сайго из ссылки представляют собой крутой подъем в его параболической карьере и соотносимы с периодом побед Ёсицунэ над Тайра и начальных сражений Масасигэ с силами Камакура. Кульминацией этих лет стало падение Бакуфу и установление нового режима под номинальной властью императора Мэйдзи. В 1864 году в возрасте 36 лет Сайго был назначен Секретарем Сацума по военным делам, а также основным эмиссаром клана в Киото, став, таким образом, центральным действующим лицом в последних яростных усилиях по свержению режима Эдо. Много его энергии было отдано переговорам с другими «внешними» кланами, особенно милитаризированным уделом Тёсю на крайнем западе главного острова, где неприятие Бакуфу было полным. Хотя первым его реальным военным опытом явились именно удачные действия против восставшего Тёсю, Сайго всегда начинал сражения с этим упрямо роялистским кланом без большой охоты. Он настоял на том, чтобы пленным военачальникам была сохранена жизнь — редкий акт милосердия в японских баталиях, и, в конечном счете, способствовал созданию коалиции Сацума-Тёсю, которая, с помощью удела Тоса на острове Сикоку свергла ослабленное Бакуфу.[617] Одна из типичнейших ироний судьбы, которыми пронизана вся жизнь Сайго, состояла в том, что представители именно этих мощных княжеств, над созданием альянса которых он столько трудился, позже станут кликой, доминирующей в правительстве Мэйдзи, и проводящей политику, которую он ненавидел. Сайго был также задействован в дипломатических переговорах, в особенности с Англией. В 1866 году он организовал прием в Кагосима первого британского министра, сэра Гарри Паркеса, и убедил его, что будущее Японии — в руках императорского правительства, а Бакуфу больше не способно выполнять договоры с иностранными державами.[618] Позже он встретился с блестящим дипломатом, молодым английским секретарем-переводчиком Эрнстом Сатоу в гостинице в Кобэ, и вежливо отклонил переданное через него предложение британской помощи, поскольку опасался, что она может навязать Сацума нежелательные обязательства.[619]
