Ирина Звонок-Сантандер - Ночи Калигулы. Восхождение к власти
Макрон, глядя на молодого человека, которого обучил многому, ощутил нечто. Это «нечто» Калигула перенял не от Макрона, в лупанарах и тавернах. Это «нечто» досталось Гаю Юлию Цезарю Калигуле в наследство от длинного ряда предков, Юлиев и Клавдиев. Называлось это необыкновенное свойство врождённым величием. И бедный солдат Невий Серторий Макрон поневоле был вынужден склониться перед Гаем.
Макрон стал на колени. Сморщенная рука Тиберия неподвижно покоилась на ложе, рядом с лицом префекта. Макрон неотрывно смотрел на перстень, полностью закрывающий фалангу безымянного пальца. Перстень с римским орлом. Символ высочайшей власти. Некогда он украшал палец Октавиана Августа. Затем перешёл к преемнику славного императора. Кто владел этим перстнем — владел Римом.
Макрон осторожно приподнял руку Тиберия и осторожно стянул драгоценный перстень. Он соскользнул легко. Тиберий изрядно исхудал в последние недели. Пальцы его теперь походили на птичьи лапы.
Префект претория задумчиво взвесил на ладони тяжёлое золото. Как безумно хотелось Макрону натянуть этот перстень на собственную могучую, привыкшую повелевать руку! Но нельзя! Даже тень колебания не должна отразиться в его тёмных глазах. Калигула наблюдает пристально! Он ещё молод, но притворяться умеет! Умеет мстить и быть злопамятным!
Почтительно склонившись, Макрон преподнёс перстень Калигуле. По-прежнему стоя на одном колене, он надел императорский перстень на безымянный палец Гая — нового императора! И припал долгим поцелуем к его тонкой, почти мальчишеской руке, покрытой золотистыми волосками.
Калигула ликовал. Победным жестом он поднял вверх правую руку. Сверкнул в пламени высоких медных светильников перстень, на котором римский орёл распускал чёрные крылья.
* * *Они вышли на террасу. Впереди — Калигула, позади него, отставая на два шага — Макрон. Не очнувшиеся от беспокойных снов патриции сбегались к вилле. И молчали в тревожном предчувствии.
Гай подошёл к перилам, облокотился и глянул вниз, на толпу. Прохладный весенний ветер шевелил золотисто-рыжие волосы. Над Неаполитанским заливом с резким криком кружили чайки.
— Император Тиберий, мой дед, скончался! — громко выкрикнул Калигула. Голос его дрожал от радости, а со стороны выглядело — от печали.
Гости замерли. Тишина казалась почти хрустальной. Умер не просто Тиберий, гнусный старик с похабной вонючей пастью. Целая эпоха ушла в прошлое!
— Слава Гаю Цезарю, новому принцепсу и императору! — раздался у левого уха Калигулы громоподобный голос Макрона.
— Слава Гаю Цезарю! — четыре дюжины глоток подхватили приветственный возглас.
Прозрачная слезинка скатилась по небритой щеке Калигулы. Он глядел прямо на солнце. Восходящее светило ослепляло нового императора, но он упрямо не отводил взгляд. Патриций Тит Цезоний неслышно подошёл к Гаю Цезарю и набросил ему на плечи лиловую мантию, подобранную в опустевшей опочивальне никому не нужного Тиберия.
LXXIII
В душной, просмердевшей путом опочивальне очнулся от обморока Тиберий.
— Хочу пить, — едва слышно простонал он.
Никто не отозвался. Никто не подал императору ни вина, ни воды. Тиберий подождал немного.
— Пить хочу, — настойчивее попросил он.
И снова пугающая тишина вместо ответа. Цезарь попытался подняться и, запыхавшись, повалился на подушки. Скосил глаза: на низком столике у ложа стояло медное блюдо. Если дотянуться до него и сбросить, то на шум непременно сбегутся люди. Тиберий вытянул правую руку. Слишком лёгкой стала его ладонь, словно ей не достаёт привычного веса. И вдруг Тиберий сообразил: на указательном пальце нету массивного перстня, который император носил без малого двадцать три года!
— Где мой перстень? — жалобно скривился он. Солёные слезы потекли по сморщенному лицу. Сердце обидно сжалось: вот он, умирающий, лежит тут один. И никому нет дела до цезаря Тиберия! Даже перстень его стащили! Словно он и не император уже, а так, пища для червей!
Слабый голос Тиберия проник сквозь занавес и добрался до ушей Антигона, горько плачущего в соседнем покое. Верный раб подбежал к порогу опочивальни и замер, оцепенев.
— Ты жив, мой император! — восторженно шептал он.
Тиберий, задыхаясь от злости, смотрел на Антигона блеклыми выпученными глазами.
— Где мой перстень? — хрипел он.
* * *Подобрав подол длинной коричневой туники, Антигон бежал к террасе. Ему хотелось поскорее донести до гостей радостную весть: император Тиберий жив!
Добежав, верный раб застыл в изумлении. Он увидел знакомую до боли лиловую мантию на плечах другого! Тонкая рука с массивным перстнем напряжённо вздёрнута вверх, ослепительно-золотые волосы почти сливаются с солнечным диском. Из-за края мантии выглядывает короткая туника военного покроя и худая, волосатая нога в солдатском сапоге-калиге. Гай Калигула провозглашает себя императором!
«Тиберий ещё жив!» — порывался крикнуть Антигон. Но ему не дали. Макрон вовремя заметил запыхавшегося, вспотевшего раба. Префект претория шевельнул мохнатой тёмной бровью, и преторианцы поняли его молчаливый приказ. Перехватили Антигона и потянули его назад, разрывая в клочья темно-коричневую тунику несчастного.
Подоспел Макрон. Гневно сдвинул брови:
— Что произошло?
Преторианцы небрежно толкнули ему в ноги измученного, исцарапанного Антигона.
— Император Тиберий жив… — плакал раб, подобострастно корчась и целуя запылённую обувь префекта.
— Это ложь, — равнодушно возразил Макрон. — Я лично видел его мёртвым. Закройте рот безумцу!
Один преторианец, самый догадливый, оторвал длинный узкий лоскут от туники Антигона и воткнул ему в рот. Тибериев наперстник задёргался, замычал невнятно, и обречённо сник.
Макрон вернулся к торжествующему Калигуле. Гай Цезарь переживал счастливейшее мгновение жизни. Опершись ладонями о мраморные перила террасы, он горделиво озирал разноголосую толпу, славящую его. Между искривлённых ветвей синими клочками виднелось море и множество лодок, держущих курс на Капри. Весть о смерти уже достигла Неаполя. И те, кто побоялся прийти на последний пир Тиберия, или просто не был приглашён, теперь спешили поприветствовать нового императора — надежду Рима.
Заслышав шаги Макрона, Калигула скосил на него глаза. Озабоченное, перекосившееся лицо префекта испугало Гая.
— Что случилось? — не переставая улыбаться толпе, сквозь зубы прошептал он.
Макрон молчал. Лишь выразительно двинул краем губ и отошёл на два шага, пристально глядя на Калигулу. Гай понял: Макрон узнал нечто важное, что желает сообщить без докучливых свидетелей.
Немного поулыбавшись и помахав ладонью, Калигула отошёл от террасы.
Он едва поспевал за Макроном, который увлёк его к дальним покоям Тиберия. Гай, радостно улыбаясь, подпрыгивал попеременно то на правой, то на левой ноге. Последний раз он веселился так, будучи восьмилетним мальчиком. После смерти отца и ссылки матери Калигуле стало не до веселья. Шестнадцать лет провёл он в страхе и притворстве.
Остановившись у опочивальни Тиберия, Макрон придержал буйно веселящегося Калигулу.
— Тиберий жив, — чётко и весомо прошептал он.
— Не может быть, — недоверчиво, даже обиженно посмотрел на него Гай.
Вместо ответа Макрон отдёрнул занавес. Калигула вздрогнул, увидев Тиберия — живого, злобно смотрящего на него. Медленно, словно в тяжёлом сне, Калигула приблизился к постели. Бледные глаза Тиберия неотступно следовали за ним. Гай в полузабытьи коснулся руки цезаря, которого все ещё считал трупом. Но тот — увы! — не был покойником! Он резко дёрнулся и безуспешно попытался схватить Гая.
— Моя мантия! — прохрипел он, отчаянно потрясая тощими скрюченными пальцами. — И мой перстень!..
Гай отдёрнул руку, украшенную римским орлом.
— Теперь это мой перстень! — с вызовом крикнул Гай в лицо Тиберию. — Что же ты никак не издохнешь?!
Тиберий изменился в лице. Прикусил по-детски дрожащие губы.
— Я ещё жив! — плаксиво заявил он. — И перепишу завещание!..
— Не успеешь! — процедил Гай.
Он поднял глаза к потолку. Оттуда на Калигулу глядели нарисованные сатиры. Они ухмылялись пьяно и чуть-чуть похабно. Дули в двойные дудки, выгибали длинные тонкие хвостики, которых не было ни у одного из виденных Гаем животных. Художник тщательно выписал каждую шерстинку на козлиных ляжках, каждое раздвоенное копытце. Казалось, они кривляются, развязно вихляют задом, подмигивают Калигуле и шепчут: «Сделай это, сделай это!» У Гая закружилась голова. Он отвернулся от нарисованных сатиров. Но в уши упорно вползал чей-то шёпот: «Сделай это, сделай это!»
Оскалившись, как пьяный сатир на потолке, Калигула опустил красную подушку на лицо Тиберия. И длительное время тупо смотрел, как под толстым слоем левконской шерсти выделяется небольшой холмик — костлявый нос императора.
