Александр Антонов - Княгиня Ольга
— Каюсь, матушка княгиня. Да ты к Господу Богу с молитвой подойди, оно и полегчает, — посоветовала Аксинья и ушла.
Оставшись одна, княгиня и впрямь вняла совету боярыни, встала пред образом Иисуса Христа и помолилась. Ум ее пришел в равновесие, она опустилась в греческое кресло и задумалась над тем, что услышала от боярыни Аксиньи. «И кому она приглянулась — поддалась? Да и то сказать, ликом‑то и статью многих боярышень обошла. Поди, какой отрок именитый и польстился, охоту сбил. Ан не уйдет от меня, коль вызнаю имя, властью своей оженю да отправлю куда подальше, дабы сраму не иметь». И о боярыне Аксинье подумала княгиня: «Скрытна, всего, что ведает, не открыла. А с чего бы? — И вспомнила о сыне: уж не он ли заметил Малушку? Ан нет, ему, воину, любы конь и меч». Но, зацепившись за мысли о сыне, Ольга ощутила в душе холодок, будто окно открылось и сквозняком потянуло. Ведь в тот день, когда Святослав встречал ее, в нем что‑то было непривычное. Он показался ей чужим. Нет, это был не Святослав, еще вчера ходивший в отроках. Плечи — еще шире, голова на крепкой шее — гордо вскинута, а в гла зах — огонь этакий Перунов. И все ему нипочем. Тогда у Ольги и в мыслях не было связать новую стать сына с влиянием на него женщины. А уж о Малушке… Ну посмеялась бы. «Да так и сделаю, посмеюсь, — решила Ольга, — потому как Святослав воин, а не гулена». С этими мыслями княгиня легла в постель, надеясь утром во всем разобраться.
Спала княгиня плохо. Часто просыпалась от каких‑то наваждений. А под утро увидела сон, будто стоит она на днепровской круче, а к ней от солнца летят белые орел и орлица. Но не долетели, а, сложив крылья, упали близ самой воды на песок и обернулись Святославом и Малушей. И обнялись у княгини на глазах и целоваться затеяли. Ольга камень под ногами схватила, бросила в бесстыжих, крикнула: «Как смеете?!» И проснулась.
Знала княгиня Ольга за собой такую беду: все сны к ней приходили вещими. Как увидела, так и будет. «Будет?! Ан нет, было уже. Вещий‑то сон с невозвратной дороги пришел».
И княгиня Ольга позвала челядинку:
— Песьяна!
Сенная девка явилась сей же миг, потому как давно уже не спала и сидела за дверью, слушала маяту княгини во сне и охала да ахала. Поклонившись в пояс княгине, Песьяна спросила:
— Матушка княгиня, что надобно?
— Найди Малушку! Пусть явится!
— Она близко, в трапезной. Счас и позову! — ответила Песьяна и скрылась за дверью.
Княгиня Ольга волновалась очень редко. А тут почувствовала даже неведомую ей ранее робость, словно не Малушка будет держать пред ней ответ, а она перед своей ключницей. И надо же быть такому! Сия робость княгини больно ударит по Малуше, и от этого удара Ольга не на один год потеряет преданную и ласковую услужительницу, дочь любимой Ольгой боярыни Павлы.
Малуша явилась по первому зову. Вошла почтительно, но без страха, как всегда появлялась перед княгиней. Ольга посмотрела на нее пристально: лицо свежее, будто родниковой водой умытое, глаза живые и смотрит на Ольгу, как на мать. «Ишь, какая смелая», — мелькнуло у княгини. Спросила:
— К тебе белая орлица и белый орел не прилетали во сне? Говори правду.
Малуша потупила голову, не смея посмотреть на княгиню, боясь, что она догадается, почему щеки у нее запламенели. «Но ведь ни орла, ни орлицы не было», — подумала Малуша.
— Матушка княгиня, зачем же этим птицам показываться мне?
— Кто же тебе являлся во сне или наяву?
«Силы небесные! — воскликнула Малуша в душе, — Откуда ей ведомо!»
Ключница княгини ни разу в свои шестнадцать лет не осквернила себя ложью. Теперь она христианка и помнит заповеди Господни. Вот они высветились: «Не говори ложь. Не прелюбодействуй!» Да себя ей не жалко, и о себе Малуша не пеклась. За дитя, кое несла под сердцем, готова была любое страдание вынести: княжеское дитя!
— Ну что молчишь? В глаза мне смотри да говори не мешкая!
Малуша голову подняла и посмотрела на княгиню Ольгу так, что та поняла: не будет у нее милости просить. И не попросила.
— Являлся ко мне ясный сокол и во сне и наяву. Я его позвала, я смутила его девичьей статью. Потому, матушка княгиня, никакой вины на князя не клади — нет ее, а с меня спроси, что уж..
В сей миг княгиня Ольга забыла, что повинную голову меч не сечет, что она христианка. В ней проснулось все худшее, что было в язычнице, и она гневно закричала:
— Рабыня, как смела подойти к князю! Под батогами рудой изойдешь, негодница! — И Ольга позвала Аксинью. Та явилась сей же миг. Но Ольга упрекнула ее: — Долго ли мне кричать?
— Повелевай, матушка княгиня, — с низким поклоном отозвалась Аксинья.
— Отведи ее на скотный двор да спусти шкуру!
С лица Аксиньи румянец как ледяной водой смыло, белее полотна стало. Ан новгородские женщины особого складу народ. Хотя и побледнела Аксинья, да разума Бог не лишил и смелости не убавил. Крикнула Малуше:
— Ну‑ка вон, негодница! За дверью жди свою судьбу!
Малуша лишь поклонилась боярыне и скрылась за дверью. Аксинья же к Ольге близко подошла и прошептала:
— Грех на душу не бери, матушка княгиня. Дитя у нее княжеского рода, от твоей кровушки!
Ольга и на боярыню хотела выплеснуть свой гнев. Да молитва спасла, кою как покаяние что‑то подвигнуло ее прошептать: «Милостивый Боже, прости рабу Твою грешную! Человеколюбце, сама не ведаю, что творю. Покарай меня за побуждения окаянные, Господи». Всевышний же не простил Ольгу, но образумил. И она повинилась:
— Что уж тут, бес попутал, Аксиньюшка.
Аксинья служила первой боярыней при Ольге уже более двух лет, с той зимы, как погибла в пещерах боярыня Павла. Она была умна и сдержанна, как и ее прежняя подруга. Сказала Ольге нужное:
— Жаждаешь наказать, так сие не уйдет от Малушки. Как родит дитя, так справляй свое. А пока ушли ее подальше с глаз, да под строгий надзор.
— И то, — согласилась Ольга. — Нонче же и отправь ее на Рось, в Будутино.
— Так и сделаю. И людей верных пошлю досматривать. А ты, матушка княгиня, позови ее и накажи дитя беречь, и прощение покажи ей свое. Без него проку не будет. Страху‑то в ней нет, токмо совесть одна.
— Ишь ты, пересилила меня, новгородская, спасибо, — улыбнулась княгиня, — Чего уж, и впрямь повинную голову меч не сечет. Скажи, пусть войдет. Да в путь ее собирай тотчас. Мне же коней подай, в Вышгород еду.
Аксинья скрылась, но вошла Малуша. Остановилась у двери.
— Подойди поближе, — позвала княгиня.
— Слушаюсь, матушка, — Малуша подошла к Ольге, на колени опустилась близ кресла.
— Тебя ноне увезут в Будутино. Живи там мирно, не вольничай, дитя береги, тем и прощение обретешь. Теперь иди.
Но Малуша не встала, не ушла, а припала к коленям княгини и заплакала. Ольга подняла руку, чтобы погладить по голове, однако сдержалась. Да у самой слезы на глазах появились.
— Иди же, — строго сказала Ольга.
Малуша поднялась на ноги и, смотря на княгиню глазами чистыми, омытыми слезами благодарности, так и не поворачиваясь к двери, вышла из покоя.
Пока Малушу собирали в дальний путь, к красному крыльцу подали кибитку, запряженную парой гнедых лошадей, из терема появилась княгиня Ольга в сопровождении Аксиньи. Они уселись в сани, и резвые кони унесли их с теремного двора, а следом ускакали тридцать воинов-телохранителей.
В Вышгороде у княжеского терема Ольгу встретил воевода Асмуд. Помог ей выбраться из кибитки. Заметив, что Ольга чем‑то обеспокоена, спросил:
— Матушка княгиня, какая беда приспела?
— Да уж накатилась. Где Святослав?
— В путь собирается. Любеч надумал посетить.
— Я ему покажу Любеч! Все с глаз моих пытается сбежать! — Ольга решительно вошла в терем. Асмуд едва поспевал за ней, дабы открыть двери. Святослав в сей час сидел в трапезной. Яств перед ним было немного, как в походе: холодная говядина, жареная рыба, ржаные лепешки, жбан с сытой — вот и все украшения княжеского стола.
— В путь собираешься? — спросила княгиня.
— Да, матушка. В Любече воевода с боярами свару затеяли.
— Со мной поедешь!
— Далеко ли, матушка?
— Далеко. От проказы избавить тебя хочу.
— Нет у меня такой напасти.
— Коль говорю, значит, есть, — Ольга повернулась к Асмуду: — Воевода, иди‑ка собирай князя в дальний путь. Да лучшие кафтаны не забудь взять.
Асмуд поклонился и ушел, зная, что переспрашивать княгиню или задавать ей вопросы чревато осуждением.
Лишь только Асмуд скрылся за дверью, княгиня спросила сына:
— Белую орлицу видел во сне или наяву?
Князь догадался, о ком матушка спрашивает, потупил голову и ответил угрюмо:
— Такого не приходило ни во сне, ни в яви.
«Язычник, — гневно мелькнуло у Ольги, — Вижу, что было и во сне и наяву. Да у них же ничего святого нет. Ложь для них — утешение».
