Галина Петреченко - Рюрик
— Боги! Где же взять силы для терпения!.. Только бы не догадалась ни о чем Руцина! Засмеет! — отчаивалась младшая княгиня и все порывалась пойти к кудеснику. Она звала служанку, волнуясь и торопясь, приказывала отвести себя к самому искусному гадателю, но та смотрела на нее ледяным взглядом и упорно отказывалась исполнить желание госпожи.
«Да-да! Да, я все понимаю, — шептала про себя Эфанда, — они либо ничего мне не откроют, либо скажут такое, что сердце мое разорвется. Нет-нет, к кудеснику и волхвам ходить не надо. Не надо, — убеждала она себя. — К маме! — хваталась она за эту мысль как за соломинку. — Но… она стара и нельзя нарушать ее покой! Нет…» — совсем было потерялась Эфанда, но вдруг обрадованно улыбнулась. Ей показалось, что она нашла решение.
— Выброси травы, которые ты завариваешь на ночь! — приказала Эфанда служанке.
— Ты же просила беречь их пуще глаза! — напомнила ей славянка.
— Я передумала, — оборвала ее княгиня. — Выброси!
Служанка пошла было выполнять распоряжение своей хозяйки, но та остановила ее:
— Не все! Отныне будешь готовить на ночь отвары из красной кашки… Чем вы еще выгоняете кашель? — быстро спросила она, хотела еще что-то сказать, но не успела: отворилась дверь, и на пороге клети появилась непрошеная гостья. Служанка метнула любопытный взгляд на вошедшую старшую жену князя и затихла в ожидании.
— Я все слышала, — властно проговорила Руцина, обращаясь к славянке и не глядя на Эфанду. — Отвечай, чем вы выгоняете кашель?
Эфанда вспыхнула, но подавила гнев.
— Горячей золою! — а ответила служанка, с бабьим любопытством разглядывая обеих княгинь. — Он же стынет тама, на болотах да во лесах, от вечерней сыри и тумана. А горяченькую золу завернешь во ленок да приложишь ко спине и груди — гожо! Лишь бы… лишь бы вытерпел! Мужи что дети нетерпеливы! — разговорилась вдруг служанка, которая не была уже такой неприступной и сердитой, как в первые месяцы жизни в княжеском доме. А сейчас ей показалось забавным одинаково тревожное беспокойство двух жен об едином муже, и она широко улыбнулась.
— Хорошо, я попробую его уговорить, — в ответ ей улыбнулась и Эфанда и мягко сказала: — Можешь идти. — Но тут же спохватилась, что опередила старшую жену, досадливо подумала: «Руцина злопамятна!» Но рыжеволосая красавица не возмутилась.
Служанка ушла, а Эфанда на миг стала счастливой от появившейся надежды. Улыбка украсила ее лицо, и Руцина не выдержала:
— Почему ты ему не родишь ребенка? — Запахнув сустугу, подбитую лисьим мехом, она уселась на массивный деревянный стул. — Или и это одна из заповедей твоей мудрой матери? — насмешливо добавила она.
Эфанда покраснела, но ничего не ответила Руцине. Та засмеялась.
— Как ты хороша, когда смущаешься! — как-то растерянно подумала она вслух. — Вот в какой миг он полюбил тебя! — уже жестче заметила она и хмуро спросила: — А что, Бэрин не в силах вылечить князя?
— Бэрин применял все, что считал должным, но… Рюрик раздевается во время работы, и хлопоты жреца оказываются пустыми, — ответила Эфанда, ощущая на себе пронизывающий, раздевающий и оценивающий взгляд Руцины.
— Да-а, он такой, — рассеянно ответила свейка, и Эфанда поняла, что первая жена все еще любит ее Рюрика. Она промолчала и, желая, чтобы Руцина как можно скорее ушла из ее клети, не глядела на старшую жену. Ей было жаль себя, обидно за Руцину и горько оттого, что он один такой, которого любят и желают все три его жены и, наверное, все его наложницы, но что делать, если он предпочитает всем им ее одну… А может, и ее уже не так желает, как прежде?.. Может, и она совсем скоро будет так же, как Руцина и Хетта, страдать от бессилия и злости?.. Что же делать?.. Что? Она умоляюще вдруг взглянула на старшую жену, хотела что-то сказать, но та опередила ее.
— Ничего не понимаю, — желчно заговорила Руцина, глядя на Эфанду почти с презрением, — Унжа знала мудрость в любви. Наши жрицы знали толк в этих делах, а твоя мать — больше, чем кто-либо из них! — Это было сказано таким тоном, будто младшая княгиня и создана только для того, чтобы сносить обиды от старшей. Эфанда вопросительно вскинула брови и, возмущенная, встретилась с колючим взглядом старшей, но еще не старой жены. Та как бы не заметила ее взора и уверенно продолжала: — Мужчины любят страстных женщин. Такой полюбил Рюрик сначала меня, потом Хетту.
Эфанда молчала, ожидая продолжения.
— Такими нас с Хеттой любят и другие мужчины, — разведя руки в. стороны, вдруг растерянно проговорила Руцина, и Эфанда сжалась, ожидая новых обид. А ты… ты словно и не обучалась у жриц, — заключила первая жена и еще раз внимательно оглядела похудевшую Эфанду.
— Значит, я бездарная ученица жриц любви, — тихо ответила та, упорно не желая смотреть на обидчицу.
— Ты скрытна, как коварная Гарпия[33], - убежденно заявила Руцина и встала. — Только не жалей нас с Хеттой! Нам жаль любви Рюрика, старшая жена князя была, как всегда, искрения в своих порывах, но резка в выводах, — но мы сумели найти счастье с другими! Когда тебя постигнет наша участь, приходи к нам! — ив голосе ее прорвалась такая безысходная тоска, что
Эфанде стало страшно.
— Я прежде умру! — невольно выкрикнула она, не сдержавшись.
— Мы-то живы! — с грустной усмешкой ответила ей Руцина и, высоко подняв голову, с достоинством вышла из уютной клети младшей княгини.
— Нет! Нет! Нет! — вскрикнула Эфанда и разрыдалась, как только дверь закрылась за Руциной. «О Свято-вит! Никогда я не буду здесь счастлива! Рожу я ребенка или не рожу, покоя в нашем доме уже не будет», — мрачно сказала сама себе младшая княгиня рарогов. — Эдда! — вдруг воскликнула она. — Почему я не — могу проникнуться твоей жестокой мудростью! Добром не изменить ни себя, ни других людей. Неужели все наши лучшие мечты остались там, в Рарожье, с нашим Камнем Одина? И им не суждено сбыться здесь, у ильменских словен?! Почему я вспомнила о сказаниях Эдды? Твои сказания о переходе в мир лесной от жизни людской… — Она до крови закусила нижнюю губу, мотала головой, не замечая своих слез. — Нет… Нет… Твои сказания слишком жестоки, — заключила она и убежденно прошептала: — Нет, Эдда, я не последую твоим заветам… Пусть все будет как будет, лишь бы он был жив… — Эфанда положила голову на стол и снова горько заплакала…
* * *К осени город и крепость были готовы. Пора получать гривны или куны за службу, но слебные от Гостомысла не жаловали. Нет месяц, второй…
Рюрик молчит. Дагар хмуро ждет распоряжений.
Аскольд зло недоумевает.
Дир всех просит потерпеть.
Дружина хмурится, но пока не ропщет. Еды пока достаточно — и ладно, а там — время покажет.
Зима наступила. Волхов льдом сковало, а слебных все нет…
Однажды морозным днем вышел Рюрик во двор, поднялся на дозорную вышку, оглядел свой бревенчатый город: приземистый, по-бойцовски крепкий, накрытый уже пушистым белым покрывалом, так не идущим к его острозубой городьбе, — и задумался: «Неужели — и Гостомысла боем брать? Молчит старый… Как сбежал в Псков, так носа и не кажет… Ну-ну, живи там, во Пскове, а мы — здесь будем…»
— Собрать к вечеру военный совет! — мрачно приказал он слуге и решительно смахнул снег с перил…
— Зима на исходе, а слебных так и нет,1 — крикнул Рюрик, собрав военный совет. — Завтра, с рассветом, отправляемся дань со словен собирать. Будет глядеть-то на них!
— Верно! — закричали дружинники. — Давно пора! А чего брать-то будем?
— С каждого двора — по кунице либо по горностаю! Эти меха в дорогой цене у греков. Весной диргемы арабские получим! — с показной удалью прокричал Рюрик и зашелся долгим кашлем…
Шумно, обрадованно покинули дружинники княжескую гридню и принялись за сборы.
А на следующее утро отправились Рюриковы гридени в разные концы земли ильменских словен собирать с них дань…
* * *Тихо дремлет селение, утонувшее в глубоких снегах. Если бы не струйки дыма, то и не понять, что здесь живут люди. Но вдруг тишину нарушили топот коней и людской гомон. В селение стремительно влетела конница, поднимая снежную пыль. Спешно был вызван старейшина селения. Ратники потребовали дань и грозно объявили, что не потерпят долгих сборов.
Старейшина медлил, хмуро оглядывая пришельцев. Из низких, курных изб вылезали селяне, щурились от яркой белизны снега и, дивясь, немо раскрывали рты. «Ба! Снова чужая рать!.. Это кто же такие?..» — медленно смекали они и тревожно поглядывали друг на друга.
— Тащите меха — что есть, — обратился к ним наконец старейшина, а сам непонятно как-то, искоса глянул на предводителя отряда, которого сразу же выделил по осанке и наряду.
Аскольд смотрел на старейшину, на селян, кутающихся в длиннополые тяжелые меховые одежды, перехватывая их тяжелые взгляды из-под натянутых до бровей меховых колпаков, и приготовился к тому, что словене постараются его обмануть.
