Вячеслав Шапошников - К земле неведомой: Повесть о Михаиле Брусневе
Прервав чтение, полковник хмыкнул: «Ну и ну! Еще и издевается!..»
Дочитав, он вложил письмо в конверт. Серднто написал на уголке конверта: «Письмо признано мною не подлежащим отправлению по назначению». Расписался, будто с кем-то соревнуясь в скорописи.
Через несколько дней полковник узнал неожиданную. новость: Бруснев— в больнице. Общая слабость, расстройство желудка… «Ну вот, как будто и этот начинает сдавать…» — удовлетворенно, с явным облегчением подумал он. Однако вскоре понял, что рано порадовался. Первое же письмо, написанное Брусневым в больничной камере брату Якову, оказалось таким, что по нему никак нельзя было бы сказать, что оно написано человеком, «начинающим сдавать». Бодрый тон. Шуточки…
В начале декабря Бруснев был возвращен из больничной каморы в тюремную. По этому поводу им вновь было написано письмо брату Якову:
«Я тебе писал из больницы, дорогой Яша, что я скоро выздоровею. И вот теперь я снова здоров и на старом месте. Уже дня три как я не принимаю никаких капель — ни от малокровия, ни от расстройства желудка. Из этого ты можешь заключить, что я снова пополнел и приобрел правильное пищеварение. В больнице я пролежал почти месяц. Это меня несколько развлекло. Возвращаясь из больницы, я совершил путешествие через всю Москву. Я ехал на извозчике. Ехать нужно было шагом, так как меня сопровождал пеший почетный конвой. Это путешествие продолжалось около двух часов и доставило мне большое удовольствие. Я видел городскую суету, проходящих и проезжающих, меня тоже все видели, каждый старался оглянуться, чтобы посмотреть мне в лицо. Теперь я снова шагаю взад и вперед в своей прежней комнате. В больнице мне, собственно говоря, было недурно. У меня был там очень хороший аппетит, и на вопрос доктора об этом предмете только скромность не позволяла мне ему сказать, что аппетит у меня — волчий. Точнее говоря, мне там всегда удивительно хотелось есть, и, что тебе покажется странным, даже после обеда… Это меня особенно огорчало вначале, так как у меня не было своих денег, они оставались в тюрьме, их не догадались со мной отправить. Нужно было несколько раз писать заявление, чтобы мне их выслали. Это делалось по телефону (как тут не быть прогрессистом!), но ведь по телефону нельзя же посылать деньги, да еще арестанту. Прошло две недели в ожидании, я не пил по утрам чаю (вечером давали казенный) и поедал картофельный суп и кашицу гречневую до последней капли. Но так как мне хотелось и после этого есть, то я принужден был прибегнуть к самому консервативному средству, т. е. подать прокурору жалобу; тогда мне прислали денег. Я зажил на славу. Я стал пить чай с сахаром, молоко, есть булки и проч., и так как я, в довершение всего, принимал в день по две капли жизненного эликсира, то я скоро пополнел и окончательно выздоровел. В больнице я не испытывал по ночам того томительного одиночества и скуки, какие испытываю здесь. Там меня посещало такое количество насекомые всевозможных видов и возрастов, что они, несомненно, выпивали крови больше, чем мог бы создать целый ковш жизненного эликсира… Я мог при свете лампочки наблюдать несколько поколений насекомых, начиная с эмбрионной стадии развития до величины «матерого» клопа. Энтомологические занятия развлекали меня в бессонные ночи. Это хорошо, так как книг у меня не было, а из библиотеки мне не давали. Будь здоров! Целую тебя, папашу и мамашу!»
Сам шутливый тон таких писем для полковника Иванова был чуть ли не издевательским…
ГЛАВА СЕМЬДЕСЯТ ЧЕТВЕРТАЯ
21 марта полковник Иванов срочно был вызван к Бердяеву. Он догадывался о причине этой срочности. Утром ему доложили о происшествии, случившемся накануне в тюремной больнице. Доставленный туда на излечение Виктор Вановский в присутствии надзирателя Голатипина выбил кулаками в своей камере из зимней рамы три стекла и осколками начал наносить себе раны по горлу и набирать мелкие осколки стекла в рот… Его удалось обезоружить, но и после этого он не утихомирился, оказывая сопротивление дежурному врачу, делавшему перевязку, так, что дошло до горячечной рубашки…
«Еще один, стало быть, сломался из этой компании…» — подумал полковник, не испытав ни малейшего удовлетворения: не тот, совсем не тот упрямец сломался… Если бы такую новость он услышал о Брусневе!.. Но с Брусневым такого не случится. Одно и то же впечатление оставлял в нем этот подследственный после каждого допроса — впечатление нравственного здоровья.
Бердяев встретил своего помощника хмуро.
— Слышали новость? — спросил он.
— Как же! Доложили…
— Неприятнейшая история… Я полагаю, Александр Ильич, пора завершать это расследование. Основные улики нами добыты, состав преступления каждого подследственного определен, раскрыто несколько революционных группировок… В общем, мы со своей задачей справились. Давайте готовьте дела для отправки прокурору. Два года ушло на это расследование. Никто нас не упрекнет, что мы плохо поработали. Завершать тоже все следует вовремя и с умом! А то еще дождемся, что и остальные двое, этот Бруснев и… (как его, все забываю…) этот Райчин тоже выкипут что-нибудь подобное…
— Согласен с вами, — полковник Иванов кивнул. — Продолжать расследование действительно уже не имеет смысла. Райчин не вылезает из тюремной больницы, ну а Бруснев… Тут случай какой-то особенный… В общем, бесполезно возиться с ним…
— Стало быть, так и порешим: дознание прекратить?..
— Стало быть, так, Николай Сергеевич…
С полудня по всей Москве перекликались тягучие заунывные звоны. Михаил, забравшись на табурет, смотрел в зарешеченное оконце. Вдали, над кремлевскими башнями и храмами, над Иваном Великим сполошно клубились в сером октябрьском воздухе вороньи и голубиные стаи.
«Что там стряслось-то? — думал Михаил. — Не иначе как сам царь скончался… По кому другому так не звонили бы…» В сумерках мелко зазвякали ключи в коридоре. Надзирателям подошло время разносить керосиновые лампы по камерам.
Шаги у самой двери. Знакомое сопение у смотрового глазка. Заскрежетало в замочной скважине, пискнули петли. Круг света пал на каменный пол. В нем затопталась сапоги. Качнулась лампа, забранная в мелкую металлическую сетку.
Глянул выше: освещенные снизу косматые брови, резкие скулы, морщинистая провислая кожа под подбородком… «Странно одинаковы лица у этих надзирателей, — подумалось Михаилу, — одинаковы именно вот этим своим каменновековым выражением…»
Надзиратель, поставив лампу на столик, направился было к двери. Михаил торопливо спросил:
— Не скажете, что это за похоронный звон сегодня все слышался?
— Государь скончался, царствие ему небесное! — надзиратель широко перекрестился.
— Вот как… — тихо сказал Михаил, подумав: «Стало быть, моя догадка была верной…»
Когда надзиратель запер дверь, он в волнении поднялся, заходил по камере. Кончина царя могла иметь последствия для него, вот уже несколько месяцев ожидающего решения своей участи… Когда сей мир покидает один царь, его место занимает другой, а это бывает чревато и такими «монаршими милостями», как амнистия… Слабая надежда, но все-таки — надежда…
Истекли последние дни октября, миновал и ноябрь. Гласного суда, к которому Михаил готовил себя, все не было…
Прокурору Московской судебной палаты понадобилось несколько месяцев, чтоб на основе собранного следствием огромного материала составить заключение по делу. Заключение наконец было направлено министру юстиции Муравьеву, который решил обойтись без лишнего шума, рассудив, что судебный процесс над политическими был бы совершенно некстати: молодой царь еще и не коронован, царствование его только-только начинается, а тут — такой процесс…
Среди серого декабрьского дня Бруснева и Райчина ввели в приемную начальника тюрьмы, где тюремный чин казенной скороговоркой зачитал им приговор:
— «…Государь император в 7 день декабря 1894 года высочайше повелеть соизволил разрешить настоящее дело административным порядком, с тем чтобы подвергнуть тюремному заключению Михаила Бруснева и Симху Райчина, первого на четыре года, считая срок сего заключения со времени взятия Бруснева по настоящему делу под стражу, и Райчина на два года, а затем выслать поименованных обвиняемых в местности Восточной Сибири под надзор полиции на десять лет каждого…»
13 января 1895 года, как раз в день рождения Михаила, его и Райчина отправили в арестантском вагоне в Петербург, где им предстояло отбыть сроки одиночного заключения в знаменитых на всю Россию «Крестах»…
ЭПИЛОГ
Отсидев после затянувшегося следствия еще полтора года в «Крестах», Бруснев попадает в Верхоянск, не зря прозванный политссыльными Окаянском.
Несколько лет жизни в условиях самых суровых, диких, и вдруг Бруснева, как имеющего инженерное образование, приглашают участвовать в Русской полярной экспедиции, организованной известным исследователем Арктики Эдуардом Васильевичем Толлем. Основной ее целью было найти, открыть Землю Саннкова, которую сам Толль видел в своих предыдущих экспедициях с северной оконечности острова Котельный, входящего в Новосибирские острова. Ранее являлась эта загадочная земля и другим людям, однако побывать на ней не довелось никому. Ее открытие стало заветной мечтой Толля.
