Михаил Ишков - Вольф Мессинг
Соотечественникам, свезенным в город из мест, не столь отдаленных — таежных поселков, заимок, бараков и даже из лагерей, — мое выступление да еще то, что концерт проходил на родном языке, показались чудом. Причем, волшебством обнадеживающим, прошибающим до слез, сулящим скорую перемену их нелегкой и горькой на чужбине судьбы.
Мне не хотелось бы теперь, из поднебесной высоты, вдаваться в детали депортации моих бывших соотечественников, но, поверьте, это было трудное испытание. Могу добавить, советским гражданам было не легче, тем не менее мало кто их нас, а также из простых поляков, был готов удрать куда глаза глядят, только потому что жрать было нечего и немцы вышли к Волге. У всех нас была крепкая закалка.
Это я, Вольф Мессинг, заявляю ответственно, чтобы не утверждали будущие знатоки моей жизни, даже те, с кем мне пришлось познакомиться в камере Ташкентского НКВД.
Впрочем, рассказ об этих знатоках — скорее, завистниках и иже с ними — впереди.
А пока…
Слухи, которые так долго будоражили моих бывших сограждан обернулись правдой внезапно, как вспышка молнии. Зачитанное в нескольких лагерях для интернированных решение правительства Союза ССР об учреждении польских национальных частей, мгновенно облетело все поселения и разбросанные по Средней Азии и Сибири польские колонии. Фантастикой казалось само право подать заявление в местную администрацию, пусть даже принимали их неохотно, порой с угрозами и проклятьями.
Но принимали! От всех желающих примкнуть к Андерсу!
Поляки были готовы на любые испытания. Многим моим соотечественникам до смерти надоело прозябать в Советской России на птичьих правах. Отправка на фронт казалась им куда меньшим злом, чем голод в еще не оттаявшей Сибири.
В заключительном слове я объявил, что покупаю на свои средства боевой самолет и дарю его самому храброму польскому летчику, который будет воевать на русском фронте. Весь зал встал и запел «Еще Польска не згинела…», что привело меня в восторженное состояние.
Подтверждаю из поднебесья, в тот день общей национальной мыслью всех собравшихся на концерт соотечественников была мечта — «скорее на фронт!», «скорее домой!», «сломаем хребет фашистскому зверю!»
На следующий день по совету зам начальника НКВД я отправил телеграмму советскому правительству с рапортом о горячем желании Мессинга В. Г. внести посильный вклад «в разгром фашистского зверя», для чего Мессинг В. Г. готов приобрести на личные средства боевой истребитель. В. Г. Мессинг просит вручить самолет самому храброму польскому летчику.
После того, как местная газета опубликовала статью о Вольфе Мессинге, купившим на свои средства самолет и передавшим ему товарищам по оружию, в нашей конторе разразилась буря.
Догадываетесь, в чем обвинил меня Трофимчук?
То-то и оно — никакому магу или здравомыслящему норматику в голову не пришло бы, что можно инкриминировать человеку, совершившему патриотический поступок. Степан Антонович признал меня виновным в том, что с подобного рода инициативами нельзя выступать без согласования с партийной организацией.
Когда на расширенном собрании Степан Антонович высказал мнение, что человеку, пренебрегающему волей коллектива, а также мнением партийных органов, не место в славных рядах советской интеллигенции, и коллектив дружно зааплодировал ему, я как-то сразу догадался, что пора уносить ноги из Новосибирска. Как спасение Мессинг воспринял предложение симпатичного капитана из управления Новосибирского НКВД отправиться в Среднюю Азию, и выступить перед поляками, собиравшимися там под красно-белым стягом. Я не задумываясь дал согласие на гастроли в Ташкенте.
Глава 3
Сейчас Мессингу трудно вспомнить название полустанка, на котором в его купе подсел новый пассажир. Это было часа в три ночи, когда я с трудом задремал. Разбудил меня паровозный гудок и громыхание двери, которую кто-то пытался открыть с наружной стороны. Спросонья меня ужаснула мысль — не оказался ли я в революционном Гамбурге и не пора ли поднимать руки и доставать бумажник? Однако голос в коридоре, круто выражавший свое недовольство, а также стук в дверь заставили меня поспешить. Я бросился к запору и едва не воткнулся лбом в дверь, когда осознал, что именно доносится снаружи.
— Пся крев, бисова джви! Бисов почёнк! Бисов край!..
Наконец пассажир ввалился в купе, рухнул на соседнюю полку и принялся разматывать какой-то длинный вязаный шарф.
— Прошу пана не беспокоиться… — строго предупредил он.
Наконец мой новый сосед снял шарф, затем лохматую с длинными ушами вязаную шапку. Наконец он уставился на меня, затем шлепнул ладонями по коленям и воскликнул.
— Кόго я видзе? То пан Мессинг!
Я от неожиданности натянул одеяло под самый подбородок. Тут меня и пронзило — это ж мой войсковой начальник, майор Поплавский!
— Дзень добрый, пан Поплавский! То я. Какими судьбами?
Далее мы заговорили на какой-то дикой польско-русско-еврейской мове.
— Не повежешь, едем до Ташкенту Там, говорят, Советы разместили штаб генерала Андерса. Богу слава, неужто дождались! Я лично не верил, что большевики опомнятся и призовут нас. Куда им без поляков? Разве они, холера ясна, способны без нашей подмоги сдержать швабов? А вы, пан Мессинг, докончь едже?
— Тоже до Ташкенту.
— И вы с нами? — изумился Поплавский.
— Ни войско. Для строя я теперь не годен. На гастроли.
— Как же, наслышаны. Вы теперь большой человек, пан Мессинг. На Ойчизну не тянет?
— Где она, Ойчизна? Где неподлеглость? Под швабами. А золхен вэй, пан Поплавский, что они сделали с моими папой и мамой, с моими любимыми братьями, язык сказать не поворачивается. Навещу свою Гуру после освобождения. На вас, пан Поплавский, одна надежда.
Майор пригладил усы и подмигнул.
— Это мы еще посмотрим, пустить ли вас до Вислы или, как говорят москали, дать пинка. Шучу.
Удивительно, но решимость пана Поплавского немедленно вступить в бой не разделяли два подсевших к нам где-то после Рубцовска офицера. Оба были наряжены в какие-то лохмотья, когда-то бывшие шинелями, но представились вполне по военному, с вскидыванием двух пальцев к виску, с пристукиванием каблуков.
— Подполковник Климец.
— Ротмистр Рудницкий.
У Климеца на ногах были драные валенки, а Рудницкий был обут во что-то, издали напоминающее галоши.
Теперь наше купе оказалось в полном составе.
Первое время новые соседи держались отчужденно, но постепенно дорога сблизила нас. Поспособствовал общению и майор Поплавский, представивший меня как исправного служаку и непростого «малого», сумевшего обвести вокруг пальца самого Пилсудского.
С маршала все и началось.
О личности и деяниях маршала Пилсудского можно услышать разные мнения, но тот поток ненависти, который извергли на него все трое офицеров, сразил меня наповал. Самого маршала они иначе как «старым дуралеем» не называли, а его окружение исключительно «кликой Пилсудского».
Я никак не мог понять причину такой нетерпимости в отношении пусть и неоднозначного, но все-таки незаурядного человека. Только спустя пару дней (наш поезд, пропуская воинские эшелоны и товарные составы двигался с долгими остановками) мне пришло в голову — может, причина в том, что мои бывшие соотечественники столько натерпелись за эти годы, что стремление найти козла отпущения превратилось в жгучую национальную идею. Понятно, во всем были виноваты большевики». Как сказал Климец: «Вшистке червони — исчадья пекла!»[79] Свою точку зрения он подкрепил небесспорной оценкой их внутренней сути. Кто ест большевики? То порождение вселенского зла! Именно Москва виновата в том, что Гитлер захватил Европу. Без помощи Москвы местным красным не удалось бы разложить французский тыл. После тóго германцам оставалось только прийти и взять прекрасную Францию голыми руками.
Ротмистр Рудницкий поддержал его.
Впрочем, от панов доставалось всем, кто не был поляком. По их словам выходило что отсталость армии, неготовность к войне, засилье политиканов — во всем этом, помимо «пшеклентых» большевиков, виноваты, внутренние враги — евреи и «клика Пилсудского». Этот старый дуралей вместо того, чтобы повторить поход на Киев, заключил договор с Кремлем. Что мы имеем в результате? В тридцать девятом, в тот самый момент, когда польская армия была готова перейти в контрнаступление и перебить хребет спесивым германцам, москали своей подножкой повалили «наших храбрецов» на землю.
Это был факт и с ним приходится считаться.
Я никак не мог принять такую логику и сначала пытался возразить, но меня вежливо, но жестко поставили на место — рядовым в присутствии офицеров следует помалкивать и без напоминаний бегать за кипятком. Правда, после того, как Мессинг, не выдержав вида и запаха драных валенок и галош, на каком-то глухом полустанке сторговался насчет сапог и подарил их соседям по паре, они уже более благосклонно относились к известному артисту, прославившему на чужбине польское имя.
