Нина Соротокина - Прекрасная посланница
— Понятия не имею. Я вообще не знала, что она расстроилась.
— Именно так. Последняя просьба, Николь. Узнайте в посольстве, в чем там дело.
— Дался вам этот Дитмер. Зачем он вам? Впрочем, можете не отвечать. Вы все равно не скажете правды. Но поверьте, я не могу исполнить вашу просьбу. Узнавать подобное у Нолькена просто неприлично.
И опять вешки на пути и камешки на повороте тропинки.
— Ладно. Я не могу заставить вас говорить со шведским посланником, но если вдруг вы узнаете подробности, сообщите мне через Карлуса. Поверьте, мне очень нужны эти сведения.
— Не подлизывайтесь, Огюст.
— Не буду. У меня осталась одна, совсем последняя просьба. Обещайте, что вы ее выполните.
— Ну, если вы пообещаете, что она в самом деле последняя.
— Сегодня у нас уже вторник, так?
— Положим. Вы хотите, чтобы я устроила, чтобы сегодня был еще понедельник? — Николь смеялась под перестук колес, и казалось, что она не только смеется, но икает, считая бревна мостовой.
— Устройте так, чтобы князь Козловский непременно пришел в ночь с четверга на пятницу в свою усадьбу на Фонтанной речке. Скажем, в двенадцать ночи. Я сам хочу с ним потолковать.
Николь сразу перестала смеяться, но икота осталась, и ей пришлось изо всех сил сдерживать дыхание.
— Мне тоже прийти туда, Огюст?
— Нет, вам туда приходить не надо.
— Понятно. Это будет дуэль, да? Дуэль по всем правилам, с секундантами?
— О правилах позабочусь я сам. Это не женское дело. Так вы поговорите с князем? И не надо говорить, что встречу назначил именно я. Вы обещаете мне сделать это? И пусть князь будет при шпаге.
— Обещаю… — тихо сказала Николь. — Но поклянитесь, что это будет последняя просьба.
Нет, он не стал клясться, но высокопарно и напыщенно стал убеждать Николь, что не может оставить дело с князем «просто так», его мужская и человеческая гордость уязвлена, и он, черт подери, имеет право узнать истину.
Николь покорно кивала головой, но не слушала Шамбера.
«Ты, важный индюк, толкуешь мне о чести! Я вижу тебя насквозь. Ты передо мной такой же голый, как обглоданная кость. При чем здесь шпага? Я знаю, ты попытаешься выстрелить в Матвея как только завидишь его фигуру в ночи. Или метнешь нож, чтобы он угодил твоему противнику в самое сердце. Почему ты мне веришь, безмозглый дуралей? Мы с тобой далеки друг от друга как полюса. Я сделаю все, чтобы с четверга на пятницу Матвей и носа не высунул из дома своей тетки».
— Николь, вы меня совсем не слушаете.
— Слушаю, Огюст, слушаю. Я просто удивляюсь вашей страстности. Знаете, я, оказывается, совсем не знаю мужчин. Вот и Слоновый двор. Вас высадить здесь или у Адмиралтейства?
Она высадила Шамбера у почтовой мызы. А дальше жизнь ее закрутилась в бешеном ритме. Обычные дни, похожие друг на друга, как горошины. Катятся себе по наклонной плоскости, и ты зачастую не можешь вспомнить, что произошло в тот или иной вторник, или в среду, а может, вообще в воскресенье. А случаются дни, которые вбирают в себя всю страсть и боль, когда все успехи и просчеты спекаются в один плотный ком, и даже если ты благополучно переживешь этот день, спрессованный этот ком никуда не исчезнет, а закатится под сердце и заляжет там мертвым грузом, чтобы потом многие годы являться ночным кошмаром, или беспричинно испорченным настроением, или ощутимой физической болью, как ломота суставов перед дождем. События закружили Николь в водовороте, и когда все кончилось, и она опомнилась, наконец, очнулась, как от гипноза, то поняла, что жизнь ее кончилась.
13
Шамбер ждал, и тревога сжала ему горло. Оно внезапно пересохло, как от жажды. Дьявол, такого с ним раньше никогда не было. Было очень тихо, даже вода не плескалась у берега. Все бы ничего, если бы не проклятый туман. Он еще не мог понять, помощником ли ему будет это разлитое меж дерев и кустов молоко, или врагом.
«Будем надеяться, что помощником».
Только бы Дитмер пришел. Только бы этот ревнивый недоумок не заартачился, не стал бы играть в благородство.
Позавчера, в среду, у Шамбера был почтовый день. Уж что-что, а письма писать он умел. Удивительно, насколько люди серьезно относятся к написанному слову. Слово услышанное часто вызывает недоверие, а бумага, испачканная чернилами, для большинства двуногих непреложный закон.
Вначале Шамбер решил написать Дитмеру от имени его возлюбленной. Но при самом поверхностном размышлении отказался от этой затеи. Во-первых, секретарь наверняка знал ее почерк. Можно, конечно, было написать, что письмо писано под диктовку, что она поранила пальчик и перо выпадает из рук, но это все вздор. В любом случае резвушка Адель назначила бы свидание в удобном для нее месте, а именно, в собственном саду. А сад генерала Рейхеля никак не подходил для стрельбы.
В конце концов, Шамбер остановился на самом простом варианте. Он сам написал секретарю письмо, содержание его было очень корректным, но расплывчатым. Автор письма клялся, что может объяснить истинную причину размолвки Дитмера с Аделью и ее батюшкой, при этом осторожной фразой дал понять, что только забота о счастье мадемуазель Рейхель заставляет его мешаться в чужие дела, и что забота эта родственная. Далее шли намеки на «некоторые трудности» самой невесты, которая «полна раскаяния и навсегда останется верной своему избраннику», то есть Дигмеру. Шамбер хотел подписаться «Друг», но передумал. От такой подписи за версту несло шантажом, а в задачу Шамбера входило убедить Дитмера, что автор послания является другом не только генерала Рейхеля и резвой Адель, но и всего человечества. В конце письма оговаривалось место и время встречи.
Кажется, невинная вещь, мало ли где можно встретиться. Но к этому вопросу Шамбер подошел с особой тщательностью. Была у него мысль назначить свидание в пустой усадьбе Козловского. С деловой точки зрения именно там и нужно было встречаться. Но это только на первый взгляд выглядело убедительным. Дитмер мог заподозрить неладное или просто проявить ненужное любопытство. Он педант, чиновничья крыса. Прежде чем пойти по указанному адресу, он мог поинтересоваться, кто в этой усадьбе живет, а это значит, имя Козловского могло всплыть раньше времени.
Место встречи должно было быть нейтральным. Деревянный Симеоновский мост находился сравнительно недалеко от шведского представительства, и значит, Дитмер знает это место. «С моста спуститесь к реке и идите в сторону Аничковой слободы, пока набережная не кончится. Там я вас буду ждать». Отличное место, пологий поросший кустарником берег и деревьев достаточно.
Хорошее получилось письмо, убедительное. Шамбер не доверил его почте, решил, что вышлет его с посыльным в последний момент, а именно в четверг.
Далее он очинил перья и продолжил работу. На повестке дня было еще насколько писем. Шведского посланника Нолькена он тоже не обошел вниманием. Но это последнее в череде писем должен был отправить по почте Сидоров.
Налетел вдруг ветер с залива и стал рвать туман в клочья. Сквозь облака проглянула луна, но тут же стыдливо спряталась. Луна совсем не входила в планы Шамбера.
Дитмер появился внезапно. Вдруг из кустов вышла высокая фигура и остановилась прямо перед носом Шамбера.
— Кто вы? — спросил Дитмер резко. — Я вас не знаю.
Шамбер вовсе не собирался вступать с секретарем в разговор и ответил скорее машинально.
— Зато я вас знаю, — бросил он и подумал: «Видимо, я переборщил в письме, секретарь ожидал увидеть здесь какого-то определенного человека».
— Если вы собираетесь очернить светлое имя мадемуазель Адель, то вам это не удастся!
Дитмер буквально наскакивал на Шамбера, еще не хватало, чтобы он выхватил шпагу. Надо кончать этот спектакль, рука ощупала рукоятку пистолета. И в этот момент как на грех меж деревьев забрезжил свет, и сразу на поляну вышла процессия. Впереди шел мужик с фонарем, следом за ним пожилой господин в немецком платье, замыкали шествие двое дворовых. По их разговору Шамбер понял, что это лекарь поспешает по своим делам. Почему они выбрали этот путь, было непонятно. Видимо, торопясь к больному, решили срезать часть пути. Дитмер тоже молчал, ожидая, когда процессия скроется из глаз.
Странно, что они зажгли фонарь. Неужели так поздно? Указом государыни было предписано, чтобы после того как шлагбаум на Аничковом мосту опустится, горожане без нужды по городу не шатались, но если все-таки вышли из дому, то должны идти не иначе, как с фонарем. Все, нарушившие правило, по закону подлежат задержанию.
— Отойдем в сторону, там и поговорим, — сказал Шамбер, махнув в сторону деревьев.
Дитмер решительно направился в указанном направлении. Шамбер неторопливо пошел за ним, просчитывая в уме, на достаточное ли расстояние удалилась процессия, чтоб не услышать выстрела. Они уже вступили под крону старого вяза, судя по кроне, вяза, не различишь в темноте, когда Дитмер вдруг круто повернулся и крикнул:
