Родион Феденёв - Де Рибас
– Меня не беспокоит, что депутация Галло чересчур интересуется всем. Пусть смотрят, считают, записывают. Турки и без них глаза и уши тут имеют. Не испугали бы они только своими сведениями короля Фердинанда. Он и сейчас некоторые свои порты закрыл для наших судов. А в другие разрешил входить только трем русским судам одновременно. – Уходя, князь лишь сказал: – Жди.
Только к полуночи Рибас пришел к палатке брата, где его ждал стол с татарской ежевичной водкой, фруктами, а на костре дымил котел с чорбой. Екатерина наградила Галло тремя тысячами золотых рублей и ратифицировала «Трактат дружбы, мореплавания и торговли».
– Значит, теперь ты останешься здесь? – обрадовался Эммануил.
– Увы. Еду с маркизом в Севастополь.
Они говорили о младших братьях, условились, что напишут им и посоветуют приехать в Россию и вступить в русскую службу. Узнав, что Джузеппе будет посылать деньги матери из Севастополя, Эммануил заставил брата взять и от него пятьсот рублей. Эммануил много пил, хвастал успехами у керченских дам и заявил, что в случае войны отправится в самое пекло, так как палить между тостами ему надоело. Утром они простились.
В Севастополе все повторилось: не было канатного сарая или порохового погреба, куда не заглянули бы люди маркиза Галло. Джачинто Верри откровенно посмеивался, поглядывая на сопровождавшего неаполитанцев Рибаса. Затем Галло объявил, что объедет на фрегате порты Тавриды, а Рибас, сказавшись больным, освободил себя от этой поездки и отправился к Войновичу, где застал Виктора Сулина.
Он не успел ни о чем расспросить Виктора, как Войнович, распорядившись об обеде, сказал:
– Жаль, что вы не были здесь двадцать второго. Пойдемте-ка, – предложил он, они вышли из дома в сад, и Войнович указал вверх на Инкерманскую гору, где белело одноэтажное здание. – Представьте, в этом летнем дворце обедали их величества, свита, посланники. В зале мрачно, неуютно. Южные окна занавешены. Глянешь в другие – там скалы, дикие неприглядные места. Посмотреть не на что. Что за блажь: принимать государей в таком гиблом месте! Но Потемкин все рассчитал. Только гости без музыки заскучали, только пригубили вина – занавеси на южных окнах раскрылись по волшебству, сами собой, и музыка грянула, гости – к окнам. А там – Дивная картина на майском море! На рейде, на серебряной ряби – сорок судов! Говорят, у англичанина Фиц-Герберта икота началась. И тут же кончилась от испуга, когда «Слава Екатерины» дала залп.
Войнович продолжал живописать, как был допущен к руке императрицы, как мальтийцы преподнесли Екатерине пальмовую ветвь и как снова начал икать англичанин, когда бомбардирское судно «Страшный» с пяти выстрелов поджег городок, специально выстроенный на рейде.
– Но Потемкин и огорчил Екатерину, – сказал Виктор. – Когда она поехала любоваться Байдарской долиной, то на пути встретила… кого бы вы думали? Амазонок! Да, женскую роту греческой дивизии Балаклавского батальона.
– Чем же могли огорчить амазонки? – пожал плечами Войнович. – Для наших краев это великолепный сюрприз!
– А тем, что не своим прямым делом заняты, – смеялся Виктор. – В Новороссии мужского населения втрое больше, чем женского. Так что амазонок взяли с собой в Бахчисарай, и свитские офицеры усердно начали исправлять эту ошибку Потемкина.
Войнович ушел в дом, Виктор рассказывал о себе:
– Живу здесь рядом. Снял дом у флотской вдовы. Привожу в порядок записи своих путешествий. По русским понятиям тружусь, а вообще-то сибаритствую. Как вы?
Рибас рассказал.
– Не хочется возвращаться в Новоселицу? – спросил Виктор.
– Я не знаю места, в которое мне хотелось бы возвращаться, – сказал Рибас. – Честно говоря, встреча с соотечественниками выбила меня из колеи. Я отвык от неаполитанской вздорности и кичливости. Да, провести в Новоселице три года – эти испытание на выдержку. Но я рассчитывал на совсем другие результаты. Я выполнял поручение Потемкина быть при Галло, и это же поручение помешало мне стать бригадиром. Дело не в чине, но жизнь как-будто остановилась. Оглядываясь назад, остается удивляться и пожимать плечами: что бы я ни начинал – все заканчивается неудачей.
– Вы полковой командир блестящего полка, вам дают ответственное поручение, – начал было Виктор, но Рибас прервал его:
– Не то, не то. Я по натуре обстоятельный человек. Если что-то начинаю, то обдумываю все до мелочей, стараюсь предвидеть последствия. Но сами посудите: с дипломатической карьерой ничего не вышло. Глупое масонство не помогло. Поездка в Европу по поручению Екатерины кончилась ничем. Полк мой отмечен, но я уже семь лет всего лишь полковник. В чем все-таки дело? Может, в моей связке нет каких-то ключей? Может быть, во мне много, как бы это выразиться, чересчур самого себя? Служа при Потемкине, надо чуть-чуть быть Потемкиным? А моя игра слишком самостоятельна и, когда идет к выигрышу, кто-то передергивает карты?
– Не знаю, что вам ответить, – сказал Виктор. – Все это жизнь, и мы на нее обречены.
– Мне кажется, если ничего не произойдет в ближайшее время, я потеряю вкус к такой жизни, – ответил Рибас.
Он поселился у Виктора, читал, жил анахоретом, бродил по побережью. Депутация Галло после дотошного осмотра Керчи вернулась в Севастополь, и маркиз на фрегате под русским флагом заспешил в Константинополь. На прощанье он горделиво сказал Рибасу:
– Моя миссия выполнена чрезвычайно удачно. О вашем участии в ней будет известно в Неаполе.
И Джачинто Верри, наконец, высказал то, что было у него на уме все это время:
– В Петербурге, полковник, вы отказались от денег за такое дело, которое здесь были вынуждены выполнять бесплатно по распоряжению своих начальников. Не находите ли вы это странным?
– Нахожу, – ответил Рибас. – Думаю, вы обрадуете Ризелли и тех людей, что стоят против сближения Неаполя и России тем, что я сэкономил им тысячу золотых.
Перед возвращением в Кременчуг Рибас неожиданно получил письмо от Насти, которое заботливый Базиль переслал в Севастополь. Как всегда, жена писала о бедах Бецкого, об его отчаяньи, что средства, собранные на открытие университетов в Пскове, Пензе и Екатеринославе недостаточны, а открытие народных училищ в двадцати пяти губерниях вряд ли когда-либо состоится из-за воровства. На университеты Петербургское городское общество собрало всего тридцать две тысячи.
За дружеским ужином в честь отъезда, Рибас, похвалив мясо молодого козленка в вине, угостил Войновича и Виктора рассказом из письма Насти о Калиостро. Во-первых, в Петербурге до сих пор пользовался успехом спектакль «Обманщик», в котором Калиостро под именем Калифалкжерстона был зло высмеян вместе с «мартышками» – масонами-мартинистами. Пьеса принадлежала перу самой императрицы. Во-вторых, бывшая примерная ученица мага издала в Европе книгу, в которой великий духовидец предстал перед Европой мошенником. И, в-третьих, сам Калиостро чуть ли не год просидел в Бастилии из-за скандала с ожерельем французской королевы, которое он заполучил, чтобы увеличить жемчужины, а в результате ожерелье попросту исчезло. Но суд не мог доказать вины Калиостро. Он был выслан в Англию и оттуда проклял и королеву, и Людовика XVI. Он издал книжку, где предрекал гибель королевской четы и прорицал, что в скором времени ненавистная Бастилия будет разрушена.
Друзья посмеялись над прорицаниями великого мага. В это время в столовую вбежал дежурный флотский офицер и единым духом выпалил:
– В Константинополе нашего посла Булгакова призвали на Совет. Потребовали, чтобы мы вернули Турции тридцать девять соляных озер в Кинбурнском уезде. И чтобы отдали голову молдавского господаря, который укрылся в России. Иначе они объявят войну.
– Откуда эти новости? – спросил Войнович.
– Курьер от Булгакова привез.
– Где он?
– Как только прибыл в порт, потребовал экипаж и ускакал к Перекопу. Булгакову дали для ответа всего месячный срок.
– Когда?
– Пятнадцатого!
– Сегодня семнадцатое, – сказал Рибас. – В оба конца от Константинополя до Петербурга за месяц никакому курьеру не доехать.
– На это, видно, и был расчет, – сказал Виктор.
– Значит, это война, – сказал Рибас.
2. Под знаком Марса
1788
– Что в Севастополе? Не получены ли новые известия от Булгакова из Константинополя? – спросил Потемкин. Он сидел перед Рибасом в своем Кременчугском кабинете и сумрачно взирал на только что прибывшего полковника.
– Известий новых нет, – отвечал Рибас. – Флот в ремонте. Войнович меняет оснастку. Наново крепит мачты.
– А раньше как мачты держались? – нахмурился князь.
– Для торжеств при встрече императрицы крепления были годны, – отвечал Рибас. – Но теперь все приходится переделывать в спешке. Конечно, лес, из которого суда построены, уже не высушишь. – Потемкин смотрел на полковника с гневом, но тот продолжал говорить все, как есть. – Все пушки на бортах разных калибров. Это надо сразу исправить. Одно дело – салюты, совсем другое – сойтись на выстрел с неприятелем. Главная беда – мало линейных кораблей.
