Андрей Расторгуев - Атака мертвецов
– Они с тем же успехом все из инструкции узнают, – недовольно пробурчал Буторов.
– Давайте-ка не рассуждать, Николай Владимирович, – мягко, но довольно настойчиво произнес генерал. – Вы служите в Красном Кресте. Маски тоже оттуда. Кому, как не вам, заниматься этим делом? К тому же сие не мой начальственный каприз, а распоряжение коменданта. Поэтому будьте любезны…
– Ну, с этого бы и начали, – уже миролюбиво сказал Буторов, пряча свернутый листок в карман. – Разрешите исполнять?..
Распаковав одну из масок, Николай повертел ее в руках, внимательно рассматривая. Ничего сверхъестественного. Обычный компресс из пяти-шести слоев марли, простроченный по краям и снабженный двумя парами тесемок, чтобы закрепить на лице. Длина компресса порядка пятнадцати сантиметров, ширина пять или восемь. Карман против рта и носа. Судя по приложенной инструкции с рисунком, сюда вставляется корпия[91], пропитанная гипосульфитом. Здесь же и пузырек с этим раствором. Сомнительная, конечно, защита. Но другой нет и, возможно, не будет. А ну как и в Осовце немцы пустят газ? Чего им стоит? По-иному-то солдат из капониров ох как тяжко выкурить.
Нет, зря Николай перед генералом кочевряжился. Все же какое-никакое, а занятие. Заодно и контингент свой поднатаскает, и к работе определит. А то застоялись…
Глава 19. У каждого свои заботы
В середине марта Палеолог отправился в ставку Верховного главнокомандующего. Требовалось уведомить Государя императора о компенсациях, которые Франция желает получить в Сирии на условиях предполагаемого мира с Турцией. Дело, не терпящее отлагательства. Потому Николай и позвал Мориса в Барановичи, где в это время находился сам. Поехал и Сазонов, тоже получивший от императора приглашение.
Тему компенсаций они затронули еще две недели назад, когда французский посол представлял Николаю генерала По[92] в Царскосельском дворце. Государь был, как обычно, прост и радушен. В одной из небольших гостиных успели поговорить о французской армии, о ее боевых запасах и ведении военных действий. Потом вошла императрица в сопровождении молодых княжон да цесаревича с обер-гофмейстериной Нарышкиной, и все вместе после короткого представления направились в библиотеку, за накрытый к обеду круглый стол.
По странному русскому обычаю здесь, в Александровском дворце, столовая отсутствовала. Обеды устраивались то в одной, то в другой комнате. В тот день было все по-простому, в тесном семейном кругу. Библиотеку заливало радостное сияние солнца. Блестел за окном искрящийся снег, словно рассыпанные по земле бриллианты сверкали точеными, идеально ровными гранями. И сад, в котором с бесшабашным весельем щебетали птицы, казался глубже, просторнее.
В беседе, хоть и немного вялой, не чувствовалось никакого стеснения или напряженности. Разве только императрице, внешне выглядевшей замечательно и свежо, приходилось прилагать усилия, чтобы оставаться любезной. Морис понял это по мелким деталям ее поведения, в том числе и по слегка натянутой улыбке. Устала? Или не в настроении? Может, просто мигрень разыгралась? Кто разберет этих вседержителей… Цесаревич, сочтя обед слишком затянувшимся и скучным, явно тосковал, время от времени развлекаясь проказами. Сестры в отчаянии бросали на него строгие взгляды, но это не помогало. Император с императрицей упорно делали вид, что ничего не замечают.
Генерал По был героем дня, приковав к себе всеобщее внимание. Он произвел превосходное впечатление своим выдающимся характером и броской внешностью. Являясь прекрасным образчиком честного солдата, он не мог не покорить собеседников, сумевших по достоинству оценить его талант, скромность и заслуженный в боях авторитет.
Как только вышли из-за стола, император увлек Мориса в гостиную, предложив папиросу. Закурили. Николай принял самый серьезный вид, сказав:
– Вы помните тот разговор, что происходил между нами в ноябре? С той поры мои мысли ничуть не изменились. Однако есть один пункт, который происходящие события заставляют меня определить более точно. Я о Константинополе. Вопрос о проливах весьма и весьма волнует русское общественное мнение. И это течение с каждым днем становится все настойчивее и сильнее. Я не признаю за собой права налагать на мой народ ужасные жертвы нынешней войны, не давая ему в награду осуществления его вековой мечты. Поэтому мной принято решение, господин посол. Решение, на которое я вам указывал в ноябре, единственно возможное, единственно исполнимое. Город Константинополь и Южная Фракия должны быть присоединены к моей империи. Впрочем, я допущу для управления городом особый режим, который принял бы во внимание иностранные интересы… Вы наверняка знаете, что Англия уже дала мне знать о своем согласии. Если бы, однако, возникли некоторые споры относительно подробностей, я рассчитываю на ваше правительство, чтобы их устранить.
Ответ у Палеолога был наготове:
– Могу ли я, государь, заверить мое правительство в том, что в отношении проблем, которые непосредственно интересуют Францию, намерения вашего величества также не изменились?
– Конечно… Я желаю, чтобы Франция вышла из этой войны такой великой и сильной, как только возможно. Я заранее соглашаюсь на все, чего ваше правительство может пожелать. В особенности на все политические или военные меры, которые оно сочтет необходимыми.
Довольные состоявшимся обменом мнений, они потушили папиросы и направились к императрице, которая беседовала с генералом По.
Морис давно ждал этого разговора. Ведь еще двумя днями раньше Сазонов как-то высказывался перед ним и Бринкеном:
– Несколько недель назад я еще мог думать, что открытие проливов не предполагает необходимости окончательного занятия нами Константинополя. Сегодня же вынужден констатировать, что вся страна требует именно этого радикального решения… До сих пор сэр Эдуард Грей ограничивался сообщением о том, что вопрос о проливах должен будет решаться сообразно с желанием России. Но пришло время быть более точным. Русский народ не должен впредь оставаться в неведении, может ли он рассчитывать на союзников относительно дела осуществления своей национальной задачи. Англия и Франция должны громко заявить, что в день мира они согласятся на присоединение Константинополя к России…
Обмен телеграммами с Францией не заставил себя ждать. Получив той же ночью ответ Делькассе[93], Морис ранним утром направился к Сазонову, заявив тому:
– Вы, несомненно, можете рассчитывать на искреннее желание французского правительства в том, чтобы константинопольский вопрос и вопрос о проливах были решены сообразно с желанием России.
Сазонов, не скрывая радости, поблагодарил от всей души. С чувством пожав руку, добавил:
– Ваше правительство оказывает союзу огромную услугу… Услугу, о ценности которой вы, быть может, даже не догадываетесь…
О том же на днях твердили в Таврическом дворце, где Государственная Дума вновь открыла свои заседания. Заявление правительства было более чем решительным и встретило бурю оваций, когда Горемыкин, усилив, насколько мог, свой слабый голос, бросил фразу:
– Турция присоединилась к нашим врагам, но ее военные силы уже поколеблены нашими славными кавказскими войсками, и все более и более ясно вырисовывается перед нами блестящее будущее России – там, на берегах моря, которое омывает стены Константинополя!
Затем выступил Сазонов. Он произнес горячую речь, но по вопросу проливов сделал только благоразумно прозрачный намек:
– …Приближается день, когда будут решены проблемы экономического и политического порядка, которые отныне ставят необходимость обеспечить России доступ к свободному морю.
Дальше все ораторы как один, всходя на кафедру, говорили под не умолкающие бурные аплодисменты лишь о вековом споре между Россией и Турцией:
– Проливы – это ключ к нашему дому.
– Они должны перейти в наши руки вместе с прибрежной территорией.
– Мы счастливы узнать, что осуществлению нашего национального стремления открывается добрый путь.
– Теперь мы уверены, что приобретение Константинополя и проливов совершится в удобный момент, путем дипломатических действий…
Из Петрограда Морис выехал вечером, в семь часов. Он почти сразу заснул в уютном придворном вагоне, прицепленном к варшавскому экспрессу. А наутро, уже из Вильно, специальный поезд повез его в Барановичи. Из окна Палеолог любовался незнакомым пейзажем. Убегающие вдаль снежные волны обширных, почти пустых равнин, так похожие на ковер из горностая.
Вот, наконец, и Барановичи. Небольшое, бедное местечко на одной из основных железнодорожных магистралей, что соединяет Варшаву с Москвой через Брест-Литовск, Минск и Смоленск. Ставка располагается в нескольких лье от местечка, в лесной прогалине, окруженной соснами да березняком. Здесь, на раскинутых веером путях, среди деревьев, спрятано с десяток поездов, где размещены все службы штаба. Между ними тут и там виднеются военные бараки, казачьи да жандармские посты.
