Валентин Пикуль - Каждому свое
– Лористон, сто пушек – и в эту брешь…
Затем пустил в дело конницу Нансути, саблями она проложила себе широченную аллею, словно прорубая в густом лесу просеку. Одновременно с этим в реве пушек Лористона Даву сделал разворот на Ваграм, и тогда австрийские войска начали отступать. Но отступали в порядке, энергично отбиваясь в арьергарде. Наполеон требовал – гнать, добивать… Бертье возражал: нельзя, все поле битвы заполнено ранеными, они без воды, без помощи… Что с ними будет?
– Оставим их умирать, – приказал Наполеон.
Бернадот вышел из боя с безумными глазами.
– Преступление… я требую суда! – орал он. – Я знаю, чьи это проделки… Мой корпус сознательно дважды ставили под тучу бомб и ядер, чтобы избавиться от меня… Не возражайте мне! Я догадываюсь, кому это нужно…
Наполеон велел ему убираться из армии в Париж.
– Будьте счастливы, маршал, – говорили Бернадоту саксонцы, прощаясь с ним. – Мы не забудем, что вы вступились за нас… Вся Саксония будет помнить ваше доброе сердце…
…Гайдн умер. А гусара Клемана Сулеми (того, что пел ему) разорвало в куски бомбою при Ваграме.
* * *Во главе «Великого герцогства Варшавского» Наполеон поставил короля Саксонии, своего верного вассала, а юмор варшавян в те годы был унылым: «Герцогство Варшавское, монета прусская, король саксонский, кодекс французский». Польский корпус князя Иосифа Понятовского врубился во Львов, а венский герцог Фердинанд протолкнул свою армию в Варшаву…
В этой политической путанице России предстояло вступить в войну с Австрией, при этом нельзя австрийцев разбивать, чтобы не ослабить их армии, нельзя поддаваться на провокации польской шляхты. Эту архисложную задачу блистательно разрешил князь Сергей Федорович Голицын, возглавивший русский корпус в Галиции. Прекрасный шахматист, гуляка в жизни, давний приятель баснописца Крылова, этот генерал был «себе на уме». Перед австрийцами он отводил свой корпус в сторону, иногда даже слал к Фердинанду гонца с просьбою: «Сегодня ночью я вас атакую – вы, пожалуйста, отступите заранее… сами!» Однажды они встретились.
– Какие новости, князь? – спросил Фердинанд.
– У меня сын, дурак, женится. По этому случаю я должен побывать на его свадьбе. А пока я отсутствую, вы уж, пожалуйста, прекратите все военные действия.
– С удовольствием, – повеселел Фердинанд…
Наполеон, конечно, понял результаты свидания в Эрфурте, но придраться не мог: Россия, как и обещала, ввела корпус в 30 000 штыков, войну Австрии она объявила. В этой странной «войне» русская армия потеряла четырех человек, зато обрела Тернопольский округ – земли древних русичей.
5. Кануны
Рапатель отыскал Тернополь на карте. Американские газеты писали, что Шенбруннский мир заключен Наполеоном подозрительно скоро, ибо война в Испании, мятеж горцев в Тироле, пробуждение немецкого патриотизма – все это подстегивало его величество, как осла, перегруженного кладью. Крепостные валы, ограждавшие Вену, по его приказу взорваны, Австрия уже обессилена контрибуциями, Наполеон отнял у Франца около четырех миллионов подданных, и положение их тяжкое: французы избивают всех, кто не родился французом.
– Это конец, – сказал Моро адъютанту. – Европа на повороте… Лозунги революции, изгаженные Наполеоном, сейчас станут возрождаться заново. Но они воскреснут уже на иных знаменах: монархи Европы, сами тираны и деспоты, воспримут наши старые призывы к народам о свержении тирании, чтобы сплотить людей под своими знаменами… Задумался ли Наполеон хоть однажды об этом? Вряд ли. Но политически он уже проиграл… А какие лозунги может он дать Франции?
Рапатель задумчиво рисовал лошадок.
– Вы будете отвечать хунте? – спросил он.
В широких окнах Моррисвилля виднелся лес, текла широкая река, в саду под старыми вязами весело играли его дочь Виргиния, его бой Чарли, его добрая собака Файф.
– Стоит ли? При испанском штабе Жозефа начальником мой друг… Журдан! Оба мы из одного якобинского клуба. Он будет бить меня, я должен бить его. Глупо… Это еще не все, Рапатель. Вернись я в Испанию, и я стану подчинен хунте, которой заправляют кардиналы-изуверы, фанатики инквизиторы. Могу ли я, отвергающий церковь деист, зависеть от них?..
Резкой болью отозвался в сердце Моро расстрел Аржантона, он глубоко скорбел о гибели полковника Жака Уде. Моро сказал, что Аржантон никогда не был филадельфом:
– Он был просто порядочным человеком, а в убийстве Уде я подозреваю Савари… Сейчас я боюсь за Виктора Лагори, как бы он не допустил роковой ошибки. Он мне нужен. Нужен именно в Париже…
1809 год был високосным, и весною (еще до падения Вены) Америка выбрала нового президента. Предвыборная кампания напоминала оргию, будто шайка разбойников выдвигала самого отважного атамана. Кандидаты от штатов выкатывали на улицы бочки с вином, бесплатно поили избирателей, а избиратель, выпив на дармовщинку, получал сочный поцелуй от жены кандидата – вроде бутерброда… На место благородного Джефферсона в президенты прошел Джеймс Мэдисон, богатый плантатор-рабовладелец, что не мешало ему называть себя республиканцем. Моро был давно с ним знаком, и при встрече в Нью-Йорке президент сообщил генералу, что эта проклятая Англия размахивает трезубцем Нептуна у берегов Америки.
– Вы, Моро, уже присмотрелись к нашей армии?
Моро ответил – да, он уже присмотрелся.
– Смею думать, что в Запорожской Сечи дисциплины и умения воевать было больше… По сути дела, у вас нет армии. Вместо нее вы развели шайки бродяг, которые шляются по стране, думая об одном – где бы выпить и закусить! Джеймс, – сказал Моро, – выкладывайте все начистоту!
Мэдисон сказал, что Эрскин, посол английского короля, страшный алкоголик. На банкете в Белом доме он в пьяном виде кричал, что Лондон не пожалеет денег, лишь бы переманить генерала Моро на королевскую службу:
– Хотя бы в колониях… в Индии!
Моро с крайним возмущением ответил, что подобное предложение считает оскорбительным для себя:
– Помогать Англии – значит быть ее сообщником в угнетении других, беззащитных народов. Но я им – не слуга!
Мэдисон со смехом признал, что бурная реакция Моро доставила ему несравненное удовольствие:
– Это дает мне право расшуметься по миру, будто генерал Моро согласен командовать американской армией, и возможно, что ваше имя заставит Англию быть поскромнее…
Александрина недомогала, в Моррисвилле она почти не жила, чтобы не видеть могил матери и сына. Конечно, балы и концерты, женские пересуды и покупки в магазинах – все это приятно для молодой женщины, но Александрину, как и ее мужа, угнетало отсутствие того культурного общества, к которому она привыкла в Париже. Им, европейцам, было трудно прижиться в стране, где газета заменяла литературу, а любое ремесло ценилось выше искусства.
– Хочу во Францию… очень! – жаловалась жена.
– Не страдай, мы еще вернемся, – утешал ее Моро…
На речных притоках Делавэра он сооружал водяные мельницы, разводил в саду помидоры, даже плотничал, но все это была лишь жалкая подмена настоящего дела. Моро не покидали мрачные мысли, беспокоило и состояние Александрины. Только верный Рапатель не поддавался унынию, все чаще поговаривая, не пора ли вскочить в седло, пришпоривая лошадь? Он уже предчувствовал, что генеральная битва народов еще впереди.
– А если я сам предложу себя… России?
Моро ответил: не станет ли он враждебен своему народу, если в рядах русской армии выступит против Франции?
– Я смотрю на все это иначе… Если бы, допустим, в эмиграции возникла армия из французов-республиканцев, о-о, с каким бы восторгом я слушал шелест ее знамен!
Для Рапателя сомнений не существовало:
– Где эти республиканцы? Кричали много – да, но Бонапарт быстро задарил их титулами, имениями, миллионами. Массена? Превратился в грабителя… Ожеро? Чтобы не страдать совестью, просто спивается. Но почему мне, французу, не быть заодно с русскими? Начни Россия войну с Францией, и она начнется не для того ведь, чтобы насолить французам…
Иногда Моро виделся с Ги де Невиллем, ибо идейных противников он умел уважать. Этот умный роялист, имевший связи с Лондоном, тоже делал попытки заманить Моро в армию короля, но уже не для колоний, а в Португалию.
– Зачем? У них ведь там герцог Веллингтон.
– Веллингтон и останется Веллингтоном, а ваше имя слишком известно Франции: появлением в Португалии вы сможете внести разброд в сознание французских солдат. Никто из французов еще не забыл о вашем конфликте с Наполеоном.
– Какой там конфликт! – отмахнулся Моро.
Ги де Невилль, кажется, потерял терпение.
– Моро! – сказал он. – В Париже не имеется второй Бастилии, чтобы из ее камней мастерить дамские брошки. Вы закоснели в своем республиканстве, и не граничит ли оно с житейским отчаянием? Подумайте о больной жене…
