Василий Балябин - Забайкальцы, книга 2
«Вот оно и счастье, — думал он, любуясь Егоркой. — Жить вот так по-мирному, с Настей, с сыном, работать в полную силушку, чего еще надо? А тут снова война, Семенов какой-то появился, ни дна бы ему ни покрышки… Семенов… неужто этот тот самый есаул рыжеусый, которого я тогда отвел от смерти? Все может быть, что и он…»
Как ни хотелось Егору побыть еще хоть бы денек с Настей, на следующее утро пришлось ему собираться в обратный путь, в сотню. Вместе с ним наладился в Антоновку и Ермоха.
Снова Егор в седле, с винтовкой за плечами. Уже простившись, Настя еще долго шла с ним рядом, держась за стремя.
— Жди, Настасья! — крикнул Егор, когда они с Ермохой переехали речку. — Отпрошусь обязательно. Погодаев не отпустит — к Метелице пойду… Прощевай покедова-а!
Помахав Насте рукой, Егор с места взял крутой рысью, за ним, поднимаясь на стременах бурятского седла, еле поспевал Ермоха.
К Антоновке подъехали, когда из-за далеких, затянутых сиреневым маревом сопок на горизонте, огромное, красное, выплыло солнце, багрянцем заполыхало на окнах. Над рано проснувшимся селом, подпиравшим голубой купол небес сизыми столбами дыма, стоял немолчный разноголосый гул: пели петухи, лаяли собаки, мычали коровы, скрипели ворота, телеги, слышался топот ног и рокот людского говора, а на окраине у речки уже стучали молотками кузнецы.
Красногвардейская застава около поскотины пропустила Егора со стариком беспрепятственно. По улице оба ехали шагом. Всюду, куда бы ни глянул Егор — в оградах, на улицах и переулках, — видел он множество людей: красногвардейцев в рабочей одежде, казаков, матросов в черных бушлатах, китайцев в синих куртках, перепоясанных патронташами; а навстречу по улице шла рота пехотинцев, в которых и по форме одежды и по их нерусским лицам Егор угадал мадьяр, о них приходилось ему слышать не раз. Четко и гулко топая коваными каблуками солдатских ботинок, мадьяры шагали по восьми в ряд, над головами их блестели штыки. Роту вел высокий, стройный командир с алым бантом на груди и с забинтованной рукой, подвязанной к шее.
С уважением глядя на красногвардейцев-мадьяр, Егор, а следом за ним и Ермоха, свернув в сторону, придержал коня.
— Это кто же такие, — полюбопытствовал Ермоха, — кажись, не русские?
— Мадьяры это, дядя Ермоха, я их ишо на фронте видел, боевой народ. И видишь, как оно получается: воевали мы с ними, убивали один другого ни за што, а теперь вместе за революцию боремся. Вот оно дело-то какое.
— Што и творится, не разбери-поймешь. И чего им припало тут встревать в нашу драку, то-то глупый народ.
— Э-э, не то ты говоришь, дядя Ермоха, это же рабочий люд, вот им и хочется, чтобы у нас советская власть укоренилась, а потом, как у себя зачнут они такую же вот революцию устраивать, мы им подмогнем, ясное дело.
— Не знаю, я в этих делах разбираюсь, как старовер в махорке.
— Вот в том-то и дело, что темнота тебя одолевает; заладил вчера то да потому, что не одолеть нам белых, а теперь небось и сам видишь, какая у нас сила. А у Семенова что? Японцы, так они по принуждению идут, а из казаков — так только такие, как Шакал. А за революцию-то весь трудовой народ по своей волюшке поднялся, вон красногвардейцы: какого ни хвати, тот и вольножелающий. Уж на што казаки наши верными слугами у царя считались, а и те за революцию теперь. Даже вон китайцы, мадьяры, венгерцы — все за революцию. Да мы этого Семенова в порошок сотрем.
— Эх, Егор, Егор, потолковал бы я с тобой, да уж сворачивать надо мне к дому, вон в проулок-то. Одно скажу тебе напоследок: не говори гоп, пока не перескочишь. Ну, я поехал. Ты как, к вечеру-то на заимку думаешь прибыть?
— Обязательно.
— А ежели не отпустят?
— Ну, в случае чего прибегу к Шакалу, скажу тебе.
— Ладно.
В сотню Егор прибыл еще до начала утренней уборки. Коновязи четвертой и шестой сотен находились на площадке за станционными складами. Покрикивая на коней, в ожидании водопоя нетерпеливо грызущих деревянные — из жердей — коновязи, вдоль рядов их прохаживались дневальные. В четвертой сотне сегодня дневалил дружок Егора Молоков.
Расседлав коня, Егор поставил его на место и, вытирая потную спину вороного пучком соломы, спросил друга:
— Как тут дела-то?
— Дела идут, контора пишет, — сощурившись в усмешке, Молоков достал из кармана кисет, — махорки вот вчера давали, по две осьмушки на рыло, я за тебя получил, лежит у меня в шинели.
— Ну что ж, давай перекурим, раз такое дело. Теперь табаком-то бедствовать не будем, в сумах у меня папуша зеленухи фунта на три, Ермоха удружил.
Закурили.
— Так нету, говоришь, новостей-то у вас? — спросил Егор.
— Есть новые. Красной гвардии понавезли полно: из Омска, из Иркутска, моряки из Владивостока, а вчера целый батальон мадьяр прибыл.
— Видел я их сегодня.
— Полку нашему выступать приказано, не сегодня, так завтра, наверняка.
— Неужели?
— Точно. Мне это писарь наш Ганька Вишняков сказывал по секрету, так что не болтай об этом.
Егор нахмурился, почесал за ухом.
— Вот черт, я вить отпроситься хотел у Федота дня на три.
— Не отпустит. Да, чуть ведь не забыл, — ить вот она, память-то, чертовская, — тут без тебя сослуживец наш бывший, Степан Швалов, приходил в сотню.
— Виделся я с ним.
— Какой из него орел получился, а? Мы тут прямо-таки диву дались, даже и на казака почти что не похож стал! Комиссар, истованный комиссар! И тужурка на нем кожаная, и ливольверт в деревянной колодке, и при часах. А как зачал он рассказывать про революцию, так мы и рты поразевали, слушаем, а он чешет и чешет, откуда што и берется. Вот оно, брат, как тюрьма-то образовала человека.
После уборки Егор отправился к командиру сотни Погодаеву, все еще надеясь отпроситься у него поехать к Насте. Погодаева он нашел около штабного вагона.
— Дезертир явился! — напустился тот в ответ на приветствие Егора.
— Но-но, полегче на поворотах-то, побыл дома лишний день-два, так уж и дезертир.
— Ты вот что, это я тебе наперво прощаю, а в следующий раз такое дело трибуналом запахнет! Запомни это.
— Не запахнет, не бойся. — Заколебавшись, Егор смутился, посмотрел на свои запыленные, грязные сапоги, отшиб носком обломок кирпича и лишь после этого снова глянул на Федота. — Ты уж не серчай, Федот Абакумыч, — заговорил он просительным голосом, — а лучше отпусти меня ишо денька на три, по старой дружбе.
— Да ты в уме?! Здорово, паря, тут выступления ждем с часу на час, а ему отпуск подавай, самый раз.
— Ты разберись сначала…
— Нечего мне тут разбираться, сказано — нельзя, значить, нельзя, и нечего тут тары-бары разводить.
Федот уже повернулся, чтобы идти, но, вспомнив о чем-то, остановился, оглянулся на Егора:
— А вообще-то, ежели захочешь, можешь поехать домой, даже на вовсе.
Егор опешил:
— Как это так, навовсе?
— Очень даже просто. Пополнение пришло, а старые года увольнять будут, приказ такой заготовили в штабе, вот-вот объявят.
— Увольня-ять, наш год подходит?
— Подходит.
— Вот ка-ак, значит, увольняться будем?
— Будем, да не все; такие вот, какие спят и видят домой поскорее, к бабе, эти, конешно, уволятся. Им наплевать на все: на революцию, на свободу, только бы до дому поскорее добраться, а там хоть трава не расти. Ну а мы-то уж власть нашу советскую не кинем в беде, до конца стоять за нее будем.
— Та-ак, — голос Егора дрогнул, перешел на низкие, с придыханием нотки, — это кто же такие — вы?
— Большевики да те, которые всей душой за революцию, понятно тебе?
— А я кто? Контра, стало быть! А ну-ка вякни ишо такое… так я тебя… я не посмотрю, што ты командир…
Федот, глядя на потемневшее вдруг лицо друга, попятился от него и, упершись спиной в стенку вагона, рассмеялся:
— Ты што, с цепи сорвался? Я разве назвал тебя контрой? Ну и кипяток ты, Егор, слова не скажи, на тебя воды плеснуть сейчас, зашипит, ей-богу.
— А ты не обзывайся и нос не задирай перед своим братом казаком. Подумаешь, он не он, командир, большевик!
— Хватит тебе языком трепать! Ступай в сотню, скоро на митинг.
Обозленный, расстроенный неприятным разговором возвращался Егор к себе в теплушку, не зная, как быть теперь: или увольняться, уехать к Насте, или же оставаться в полку до полной победы над врагом. Уже вблизи своего вагона внезапно осенила мысль: «А што мне Федот! Уволюсь, увезу Настю с сыном к матери, устрою их — и обратно, запишусь, вольножелающим, и всего делов!»
И так-то это показалось Егору легко и просто, что он даже удивился, как это сразу-то не пришло ему в голову такое.
* * *Накануне в полк пришло пополнение, сто двадцать красногвардейцев Читы-первой и Черновских копей. Все они прибыли на конях, многие даже при шашках. Это был единственный кавалерийский эскадрон из рабочих, его целиком влили в 1-й Аргунский полк и наименовали седьмой сотней, чего никогда не бывало у казаков раньше[36]. Командиром этой сотни красногвардейцы избрали Бориса Кларка.
