Наталья Иртенина - Нестор-летописец
— Надо же, сколь тесен мир, Феодосий!
Стол для князя был накрыт посреди убогой, хотя и обширной, с земляным полом трапезной. Монахи, наскоро вкусив пищу, расходились. Изяславовы гриди расселись по скамьям и усмешливо озирались. Перед ними были выставлены горшки с рыбной похлебкой, просяной и чечевичной кашей, блюдо с хлебными лепешками, братины с киселем и медом. Князь поместился во главе стола и подле усадил игумена.
В княжьих хоромах трапезы не обходятся без песельников, гусляров либо скоморохов. Что за удовольствие еда без меда, а мед без веселья! Если тоска лежит на сердце или ненастье гложет душу, бренчанье гуслей и дуденье сопелей быстро сгонят с лица тучи, уймут кручину. Скоморохи заставят хохотать до упаду, песельники расскажут в своих песнях о походах и подвигах князей былых времен, об испытаниях и преодолениях, о покорстве судьбе или храбрых попытках обойти ее.
В монастырской трапезной всего этого нет. Гриди уныло черпают ложками уху, поглядывают на князя — какая блажь пришла Изяславу свет-Ярославичу кормиться у монахов? У себя в хоромах, что ли, разносолов не хватает? Дочерпав до дна горшки с похлебкой, гриди тянутся ложками к кашам.
— Вкусно? — спрашивает их с улыбкой Феодосий.
— Вкусно, отче! — за всех отвечает князь.
Гриди смущенно кивают. И впрямь вкусно. Облизывают ложки, пробуют мед. И тут уже никакой кислятины на лицах не остается. Ай да медок у чернецов! Слаще и мягче, чем в княжьих медушах.
— Тебе, Феодосий, известно, — с набитым ртом говорит Изяслав, — что терема мои полны всех благ и челядь исполняет все мои пожелания, приготовляет любые блюда, какие захочу. Но никогда я не едал таких вкусных яств, как у тебя нынче! Прошу, открой мне, отчего так сладка эта обычная пища? В чем здесь тайна?
— Никакой тайны нет, князь. Рассуди сам: что делают твои холопы, когда готовят яства?
— Варят, парят, жарят, — развел руками Изяслав.
— Это потом. А прежде того они бранятся, злобятся и ссорятся, за что не раз побиты бывают старшими. Злоба челяди и насмешки переходят в яства и отравляют их вкус. У нас все не так. Когда приходит время печь хлебы или что другое готовить, пекарь или повар идут ко мне и спрашивают благословение. После этого зажигают свечу от алтарной лампады и этим огнем растапливают печь. Также и в котел для варки добавляют немного святой воды. И все прочее делают благословясь.
— Отныне велю в моих поварнях блюсти благочиние, — решительно объявил князь.
Брат эконом, подававший на стол медвяное питье, прятал в рыжей бороде усмешку. Он-то знал, что мед нынче так сладок вовсе не от благочиния.
А от того, что бочки сначала были пустые и вдруг сами собой наполнились. Верно, этот мед в райских обителях пьют праведники. «И нам чуток перепало», — весело думал ключник. Впрочем, развеселился он недавно. А сперва так напугался, обнаружив полные бочки, что едва не грянулся без чувств об пол.
25
Старого воеводу Яня Вышатича томила скука. Жизнь прожита, добро нажито. Но не продолжится эта жизнь ни в ком, добро не переймут потомки. Хоромы пусты без наследников рода. Пуста и душа.
«Что печалишься душа, что смущаешь меня?» Боярин отлистнул наугад страницы Псалтыри и прочел еще: «…ибо лукавые истребятся, уповающие же на Господа — они наследуют землю».
Книга, выпав из рук, сползла на ложе. В последние годы воевода часто прибегал к гаданию по Псалтыри, но ни разу еще оно не было таким хлестким, больно бьющим. Лукавые истребятся, их род погибнет… «В чем мое лукавство пред Тобой, Господи? — терзался боярин, комкая и разрывая на груди рубаху. — Я ли не уповаю на Тебя? За что наказуешь? В чем грех мой? В том, что не хочу оставить жену и взять в дом другую, как прочие делают?»
В изложню бесшумно вплыла Марья, прибранная девками ко сну. Толстая коса, почти черная, по сю пору без единой серебряной нити, спускалась к ногам. Сбросив верхнюю распашницу, Марья села на ложе, подобралась ближе к мужу, положила голову ему на плечо.
— Яньша, — молвила она, грустно улыбаясь.
Марья — пустоцвет. Воевода не понимал, как это могло случиться. Им было так хорошо вдвоем. Она давала ему столько тепла и любви. Той осенью, когда его привезли с Альты с куском стрелы у шеи, она вдохнула в него заново жизнь. Она не пустоцвет. Она… бутон, который никак не раскроется.
Воевода убрал книгу на поставец и обнял жену. Она податливо прильнула. Ничего иного сегодня не хотелось. Просто лежать и думать, какое это счастье любить жену и не желать другой. «За что Ты так одарил меня, Господи?»
За дверью изложни послышалось шебуршанье. Затем покашливанье. Наконец, стук.
— Кто там? — крикнул боярин.
— Это я, Кирик. Тут такое дело, боярин… Отроки русалку во дворе стерегут.
— С ума поскакали? — рассердился Янь Вышатич, поднимаясь с ложа.
— Вот и я им то же сказал, — ответил дворский тиун. — Русальная неделя эвон когда кончилась. Всех русалок давно спровадили честь по чести.
Боярин надел порты, накинул безрукавый кожух, в котором ходил дома — грел побаливавшую поясницу. Затянул на ногах поршни, рывком распахнул дверь и толкнул Кирика в грудь, чтоб не пялил глаза куда не надо.
— А эта, видать, приблудная, не успела уйти со всеми. Теперь маяться будет целый год, — объяснял тиун, поспешая за боярином и освещая путь масляным светильником.
Янь Вышатич, шагавший впереди по сенному переходу, вдруг развернулся.
— Сколько раз я тебе толковал, Кирик: навьи — это бесовский морок.
— Я потому и потревожил тебя, боярин, — тиун приосанился, — чтоб спросить: попа звать против морока или послать за волхвом? Мало ли какой он там, морок. Бывает, что и телесный урон от него случается. И очень просто.
Воевода спустился по лестнице.
— Отроки сказывают, эта русалка уж третью ночь приходит, — продолжал Кирик. — Первые две ночи за ней издали глядели, а словить не могли. Теперь меня известили и круговую сторожу выставили.
Они вышли во двор.
— Туда, к клетям, — показал тиун.
Меж хозяйственных срубов и у тына позади клетей горели светильники. Боярские дружинники будто на ловах обложили зверя и ждали приказа начинать травлю. Отроки были при топорах и луках, оружие держали наготове. Воевода насчитал шестерых, еще сколько-то скрывались в тени за клетями.
— Сидит? — шепотом спросил Кирик.
— Пока не вылазила, — тихо ответил отрок. — А может, чует.
Тиун повернулся к боярину, пальцем показал на большой котел, перевернутый кверху дном и одним краем поставленный на толстый чурбак.
— Там она. В темноте из-под котла свет изливался.
— Еще нога торчала, — добавил отрок. — Теперь нету.
В этом котле на поварне варили сыть для дружины, а во двор его выволокли недавно, чтобы заново вылудить.
Воевода оглядел котел и велел, невольно приглушив голос:
— Кирик, сходи в дом, в кивоте возьми корчажец со святой водой.
Тиун подобрал живот и тихой рысцой припустил к хоромам. Янь Вышатич кивнул отроку:
— Дай-ка топор.
Прав Кирик, мало ли какой там морок. С топором в руке привычней и надежней.
— Чует, — прошептал кметь, беззвучно смеясь.
— Почему знаешь? — спросил воевода.
— А приглядись, боярин. Света на земле с-под котла боле не видать.
— И верно, — подтвердил другой отрок. — Изготовилась. Как бы не удрала снова.
Янь Вышатич кликнул двух дружинников и пошел с ними к котлу. Поставил их с двух сторон, сам перехватил топор наизготовку.
Подоспел тиун. Воевода сделал ему знак покропить святой водой вокруг котла.
Едва Кирик отступил в сторону, вытирая об себя руку, отроки взялись за котел, поднатужились и опрокинули. Тиун плеснул на русалку водой прямо из корчажца. Кругом сгрудились кмети, тыча в навку светильниками.
Первым захохотал Кирик. Затем смех разобрал отроков. Воевода плюнул.
Разоблаченный холоп виновато моргал и щурился от огня. Он сидел на земле, поджав ноги, перед ним в траве стоял погашенный светец.
— Ты что тут делал? — накинулся на него Кирик.
Холоп вжал голову в плечи и молчал. Тиун взял его за волосы, поднял и заставил смотреть на себя.
— Я… прятался, — выдавил мальчишка.
— Кирик, что это за книга у него? — спросил воевода.
Тиун поднял из травы толстую книгу с серебряными жуковиньями на коже переплета. Отдал боярину и с силой дернул холопьи вихры.
— От кого прятался и откуда у тебя эта книга?
— В челядне не дали бы читать, — всхлипнул холоп.
Воевода отдал топор отроку, сказал посветить и открыл книгу.
— Да это же «Измарагд»! Третьего дня я искал его и не нашел.
Кирик поднял парубка за шиворот и немилосердно встряхнул.
— Ты украл книгу у своего господина.
Холоп отчаянно замотал головой.
