Иен Келли - Казанова
Умел ли Казанова готовить? Он приводит со своей стороны точное свидетельство, заявляя, что предпочитал руководить шеф-поваром, нежели быть им. Он подал омлет Джустиниане, но, скорее всего, поручил готовку хозяину гостиницы или шеф-повару — шевалье не мог быть поваром. Он учил, как сделать английский бланк-пуддинг (вероятно, бланманже или некий вид белого пудинга) — для юной Бетти из Хаммерсмита, рецепт он, должно быть, приобрел в Лондоне в 1763 году. Казанова полагал, что одежда и сервировка стола играют важную роль в обольщении, и вспоминал подробности съеденного как часть любовной прелюдии. Так или иначе, среди своих бумаг он оставил нам семистраничную коллекцию рецептов, которую собрал в путешествиях. В стиле того времени там смешиваются с пищей медицинские предписания, советы путешественнику, астрология и химия — имеются даже советы по чистке картин и рецепт отбеливания зубов. Такие пометки (вроде совета взять в дорогу итальянские приправы и котелок) помогали в пути, и они добавляют в портрет непостоянного любовника, Казановы, неожиданные черты человека, способного себя обслужить.
То, что Джакомо почти не имеет известности как гурман, хотя его мемуары являются одним из самых разносторонних источников, касающихся гастрономических вопросов истории общества восемнадцатого века, имеет особые причины. Обрамляя почти все эротические и романтические встречи и просто общение описаниями пищи, Казанова обнаруживает в себе искушенного сладострастника с потребностью подтверждать свое существование — и собственную память о нем — в царстве вкусов. Его очевидная сексуальная зависимость может в меньшей степени объясняться аппетитом и возможностями, но больше — поврежденной или жаждущей психикой, которая находила успокоение только в сопоставимой с ней чувственности.
Акт V
Акт V, сцена I
Il traviato, заблудший
1766–1770
В моей жизни есть красивые моменты; счастливые, неожиданные, непредсказуемые и чисто случайные встречи… и, следовательно, это все более драгоценные истории.
Джакомо КазановаОн поехал из Варшавы в Дрезден, чтобы навестить мать, а затем в Вену и Аугсбург. Там он намеревался добыть себе место у курфюрста Мангейма через знакомого ему по Парижу с 1757 года графа Максимилиана Ламберга, чьи многочисленные письма к Казанове сохранились до наших дней в пражском архиве. Для Казановы становится все менее типичным полагаться на впечатлительных аристократок и каббалу, и все более — на мужчин вроде Ламберга, литературного поклонника и масона. Однако последние годы венецианца в качестве странника прошли в почти оперных традициях, как у traviato — потерявшего свой путь человека с пропащей душой.
Он отправился в Кельн, Аахен и Спа, где в сезон 1767 года занимался лечением с августа по сентябрь. К его собственному отчету о визите туда приложены сувениры, которые, как кажется, он сохранил по ностальгическим причинам (до сих пор находятся в пражском архиве): открытки, списки имен жителей города и пригласительные карточки. В 1760-е годы курорт посещали более двух тысяч человек в год, чаще пивших целебные воды, чем купавшихся в них. Люди играли в азартные игры и общались в удовольствие и в Баден-Бадене, и в Экс-ле-Бэн, и в Карлсбаде и Теплице; доходы от азартных игр частично поступали к князю-епископу Льежа, под чьей юрисдикцией все это находилось. Казанова знал многих игроков и гуляющих, — публику, которая постоянно разъезжала, проводя время в Париже, Дрездене, Риме и Спа.
Бывший знакомый Джакомо, маркиз делла Кроче, тоже был там, но уже не с мадемуазель Кросен, которая однажды сопровождала Казанову на юг до Марселя, а с другой молодой любовницей, Шарлоттой Ламот. Кроче проиграл все свои деньги за игорными столами, как и драгоценности Шарлотты, оставив ее — нищей и беременной — на попечение человека, которого знал как помогающего женщинам в бедственном положении. Казанова отвез девушку рожать ребенка обратно в Париж, Кроче оказался прав, полагая, что Джакомо будет заботиться о несчастной — итальянец был у ее постели, когда она умерла в родах.
После похорон, на которых он присутствовал один, Казанова получил плохие новости из Венеции. Брагадин умер, и хотя Дандоло послал Джакомо по завещанию сенатора тысячу экю, с постоянной финансовой поддержкой было покончено.
Несчастья, как известно, по одному не случаются. Возможно, по инициативе семьи маркизы д’Юрфе, но столь же вероятно — по инициативе кредиторов, Казанова получил lettre de cachet[8] за подписью Людовика XV, который означал, временно изгнание из Франции, главного дома Казановы на протяжении десятилетия. Ему дали сорок восемь часов, чтобы покинуть Париж.
Герцог де Шуазель, давний партнер в финансовых делах и друг де Берни, организовал Казанове проезд через Пиренеи в Испанию и снабдил его рекомендательными письмами от принцессы Любомирской и маркизы де Караччьоли к различным испанским министрам.
Казанова поехал через Бордо и пересек Пиренеи на мулах. Он располагал достаточными средствами для путешествия с большим количеством книг, которые с сожалением вынужден был оставить на границе, поскольку их конфисковали. Он прибыл в Мадрид через ворота Алькала и снял квартиру на Калле-де-ла-Круз. Почти сразу же Казанова отправился к главе испанского правительства, графу д’Аранду, который законно носил титул, некогда присвоенный венецианцем Джозефу Корнелису. Несмотря на отсутствие у него полномочий, карьеры, денег или происхождения, Казанова тем не менее хотел служить испанскому правительству на самом высоком уровне. По понятным причинам, испанский премьер-министр ему отказал и посоветовал лучше обратиться в венецианское посольство, с тем же самым его отправил восвояси испанский герцог де Лоссада.
Когда Казанова обратился к Гаспару Содерини, секретарю венецианского посла Мочениго, Содерини тоже заявил, что ошеломлен подобной наглостью — разве Джакомо не скрывается от венецианского правосудия? — и рассмеялся ему в лицо. Казанова холодно заметил, что просил быть не представителем венецианской инквизиции, а венецианского государства, с которым у него нет разногласий. Тем временем Дандоло поработает от его имени в Венеции и через несколько недель добудет ему бумагу о том, что Венеция больше не имеет претензий к Казанове, даже если таковые есть у инквизиции, и что с ним надо обращаться со всяческой любезностью, покуда он находится в Испании.
Так началось пребывание в Испании и вхождение Казановы в жизнь мадридского общества, экзотическую из-за смешения в ней эротики и репрессий. Святейшее ведомство, или инквизиция, проникло тут во все аспекты жизни. Здесь процветал театр, но в нем сидели в потайных местах ее шпионы. Здесь были различные оперы и музыка, но актеры и оркестр должны были падать на колени при выкрике «Dios!», сигнализировавшем о прохождении мимо религиозной процессии. А испанские женщины, как вспоминал Казанова, прежде чем отправиться с ним в постель, завешивали вуалью распятия и изображения святых в своих спальнях.
17 января 1768 года, в день Святого Антония, Казанова принял участие в мессе в церкви Соледад на кале Фуенкарраль и потом проводил домой одну девушку, чтобы попросить у ее отца, который оказался сапожником, разрешение пригласить ее на бал. Так полагалось в Мадриде, объяснял Джакомо в «Истории». Девушку звали донна Игнасия, и она стала объектом его внимания, покуда он был в Испании. Он договорился с ее отцом, на каких условиях возьмет ее на содержание. Однако донна была поистине благочестивой католичкой, которая не слишком поняла, по крайней мере на начальном этапе, чего же от нее требовали отец и венецианец. Сначала она согласилась танцевать фанданго, новый танец для Казановы, с предполагаемым любовником и плясала «столь сладострастно», как пишет Казанова, «что не могла бы выразить более полно то же самое в словах». Но долгое время девушка не шла дальше. Она и Казанова чувствовали сильное влечение друг к другу, но их отношения продвигались с трудом и никогда так и не завершились, как мечтал итальянец, надлежащим финалом.
В ожидании королевской милости, после того как Джакомо заручился хорошей дипломатической поддержкой, Казанова неизбежно столкнулся с финансовыми трудностями. Как и всегда, он жил не по средствам, продолжая все более отчаянные попытки произвести впечатление на тех, кто облечен властью, дабы присоединиться к ним. Кроме того, обнаружилось сокрытие им пистолетов, что было нарушением законов Мадрида. Он бежал в дом придворного художника Рафаэля Менгса, друга своего брата, которого встретил в Риме семь лет назад, но 20 февраля 1768 года был арестован.
Казанова провел в тюрьме всего два дня, но вышел потрясенным — нахлынувшими воспоминаниями о заточении в Пьомби и отсутствием какого-либо реально предъявляемого обвинения. Испанское правительство извинилось и выдало финансовую компенсацию, но он заболел — он утверждает, что его лихорадило, хотя это могло быть и очередной атакой сифилитической инфекции, подцепленной в Лондоне, или в других местах. Он пропустил пасхальную мессу, будучи слишком больным и валяясь в постели в доме Менгса, и не смог принять приглашение присоединиться ко двору и дипломатическому корпусу в Аранхуэсе, в результате привлек внимание инквизиции по подозрению в атеизме, и Менгс вынужден был просить его покинуть свой дом.
