Октавиан Стампас - Семь свитков из Рас Альхага, или Энциклопедия заговоров
У пристани в Пизе в ту пору часто стояли корабли иоаннитов, поскольку враждебные тамплиерам иоанниты имели обыкновение брать большие ссуды у флорентийских торговцев. Рыцари Иоанна с радостью дали обещание беглому тамплиеру переправить его с молодой супругой на Кипр. Однако, узнав перед тем, что на корабле находится тайный груз, состоящий из золотых слитков, тамплиеры совершили нападение на корабль. Оказавшись невольным участником схватки, отец доблестно сражался против своих бывших братьев, был ранен и увезен ими неизвестно куда, а моя мать осталась одна и в неописуемом горе. В конце концов ей удалось добраться до своего дома. Родители не отказались принять ее, но поначалу были намерены отдать свою дочь в монахини. Однако и этот замысел не удался, поскольку вскоре все признаки греха стали обозримы, а в положенный срок на свет появилась я, несчастная Фьямметта. С моего-то рождения и начались все самые горькие беды нашего семейства, окончившиеся падением родового замка.
Тут она снова обняла меня и, плача то ли от горя, то ли от радости, поцеловала в лоб.
— Год назад Господь смилостивился надо мной и немного облегчил положение, послав мне мужа из всеми уважаемого цеха богатых суконщиков, — добавила Фьямметта к своему рассказу. — Он, признаюсь, недурен собой, крепок в плечах и достаточно знатен по здешним меркам. Однако, прошу тебя, дорогой Андреуччо, поверить моим словам, что гораздо большую радость я испытала от встречи с тобой, нежели от своего замужества. Старушку, которая в давние времена была сиделкой в вашем доме на Кипре, я хорошо знаю. Еще вчера она сказала мне, что заметила на рынке молодого человека, черты которого весьма напомнили ей черты нашего отца, каким он был в молодости. А сегодня она явственно признала тебя, чему я и была счастливой свидетельницей, хотя и не смогла кинуться к тебе на шею по причине многолюдства.
Я выслушал прелюбопытную историю Фьямметты, ни на одном слове не споткнувшейся и не поперхнувшейся, сохраняя в своей душе достаточное спокойствие. Разумеется, я мог бы посчитать все услышанное за чистой воды небылицу, а пригожую рассказчицу — за городскую плутовку, затеявшую сыграть со мной какую-то недобрую шутку. Так бы я и посчитал, если бы сам находился в совершенно ясной памяти относительно моих детских и отроческих лет и, повторяю, не мучился бы подозрением, что все мои выдумки имеют под собой правдивую основу. А кроме того, как это ни могло показаться странным, Фьямметта упоминала кое-какие вещи, весьма похожие на те, о которых я сам узнал ранее наяву или во сне из уст людей, внушавших мне гораздо больше доверия.
— Сударыня! — обратился я к ней. — Встретить в чужом городе сестру, о существовании которой не знаешь, да еще такую пригожую, как вы — это для меня тем более приятная неожиданность, похожая на чудо. Вы любому высокопоставленному лицу сделали бы честь своим знакомством, а не то что мне, мелкому торговцу, хотя бы и происходящему из знатного рода.
— Ах, Андреуччо! — воскликнула Фьямметта. — Я так счастлива встретить тебя. Ведь, кроме родственных чувств к тебе, меня несказанно радует подтверждение того, что мой отец действительно происходит из знатного рода, хотя бы и увядшего, подобно тому роду, к коему я принадлежу по материнской линии.
— А где же ваш супруг, сударыня? — осмелился спросить я, уже начиная беспокоиться, что нахожусь наедине с замужней дамой в поздний час да еще не где-нибудь, а в ее собственной спальне.
— О, не зови меня сударыней, братец! — всплеснула руками Фьямметта. — Мой муж дважды в неделю по вечерам пирует с друзьями в ближайшей таверне. Таковы здешние нравы. Он вернется под утро и, уверяю, будет также очень рад тебе, поскольку очень гордится родством с семьей нобилей, пусть и униженных.
Между тем, в окошке уже совсем стемнело, и я вновь выразил словами неловкость по поводу своего затянувшегося пребывания наедине с замужней дамой в отсутствие ее мужа.
— Фьямметта, я полюбил тебя так, как подобает любить родную сестру, — сказал я, — однако сегодня мне все же пора возвратиться в гостиницу.
— Какой ужас! — с напускным гневом воскликнула моя вновь обретенная сестренка. — Ты меня вовсе не любишь — это ясно. Куда тебе теперь идти, Андреуччо? Погляди-ка: на улице тьма непроглядная. Да тут не ваше тихое селение, пойди сейчас по улице — так запросто останешься не только без кошелька, но и без головы. Оставайся-ка на ужин. Конечно, жаль что моего супруга нет дома, и я окажусь для тебя не слишком веселой компанией. Ну да я уж постараюсь тебя ублажить, мой дорогой брат.
И перечислив все доводы в пользу моего ночлега в ее доме, с которыми можно было вполне согласиться, Фьямметта повела меня в другую комнату, большую и хорошо освещенную. В той комнате стоял роскошно накрытый стол, сразу соблазнивший меня всякими вкусными штуками.
Сестренка угощала меня широкими открытыми пирогами с печеными кусочками мяса, луком и расплавленным сыром, — потом сладкими дынями и душистым красным вином.
Наш разговор затянулся далеко за полночь, и надо сказать, Фьямметта оказалась очень милой и живой собеседницей, так что я даже начал благодарить судьбу, что разделяю эту трапезу с ней одной и можно обойтись без ее крепкого в плечах муженька из цеха достопочтенных суконщиков.
Время от времени меня все-таки тревожили мысли о том, какое место может быть отведено ей в великом заговоре, охватившем весь поднебесный мир, однако, глядя в ее прекрасные глаза цвета морской волны и обмирая от блеска ее белых и ровных зубок, я всякий раз пытался обвинить себя в излишней мнительности. То ли от распространения винных паров, то ли от того, что за стеной растопили печь, в комнате становилось все жарче и жарче, и вот Фьямметта, как бы уже принимая меня за одного из своих домашних, сняла с головы барбетт, и по ее плечам рассыпались светлые, как выбеленный лен, волосы, от красоты которых я совсем обомлел, а мое сердце на несколько мгновений запамятовало, для какого дела оно помещено Создателем в моей груди.
Было отчего горько пожалеть, что первая красавица Флоренции, обнимавшая меня и целовавшая в лоб, оказалась сразу и сестрой мне, и супругой какого-то самодовольного суконщика.
Впрочем, в наших кровных связях я продолжал сильно сомневаться, предчувствуя какой-то подвох и прозревая, что главные события, связанные с моим удивительным знакомством, еще не начались.
«Кто же она такая, и зачем я потребовался ей? — заставлял я самого себя быть настороже. — Может быть, я подобно Одиссею, попал на остров волшебницы Цирцеи, которая не прочь превратить меня в туполобого кабанчика».
«Впрочем, — начинал я затем успокаивать себя, — если тут мышеловка, то я уже очутился в ней и даже обглодал всю приманку. Теперь метаться не стоит, а, напротив, следует прикинуться дохленьким, чтобы дверцу приоткрыли, а уж там дай Бог ноги».
Я потихоньку расспрашивал Фьямметту о городских новостях, справлялся, не было ли слышно о каких-нибудь несчастьях, случившихся за прошлый и этот год как на земле, так и на море, но не выудил из нее никаких полезных для себя сведений. Наконец я спросил ее напрямую, известно ли ей что-нибудь о доме Ланфранко.
— Кому не известны эти богачи, нажившиеся на темных делах с какими-то сарацинами и иоаннитами, — скривив свои розовые губки, презрительно ответила Фьямметта.
— Может быть, и о трактаторе Тибальдо Сентилье ты тоже можешь сказать несколько добрых слов? — спросил я.
Холодная маска гнева появилась на лице Фьямметты, и я спохватился, не сболтнул ли чего лишнего.
— Неужто ты, братец, водишь дружбу с этим заносчивым приживалой? — сведя брови, злобно ответила она вопросом на вопрос.
— Как сказать, сестренка. Однажды в одном тихом местечке нас приняли за единоутробных братьев, — нашелся я. — Ведь если ты припомнишь его хорошенько, то несомненно найдешь между нами кое-какое сходство. Так вот, ему почему-то очень не захотелось иметь близких родственников в тех далеких краях, где нас свел случай. Что же, он теперь жив и здоров?
Убедившись, что никакие добрые узы не связывают меня с трактатором, Фьямметта сменила гнев на милость и передернула плечиками.
— Этот выскочка и ко мне приставал, сожги его антонов огонь! — сообщила она своему братцу. — Как же! Ходит тут разодетый в пух и прах. Живехонек как ни в чем не бывало.
Сколько сил мне пришлось приложить тогда, чтобы скрыть от Фьямметты вздох облегчения.
Наконец мы оба утомились, и хозяйка предложила мне расположиться до утра в одной из комнат, а в услужение оставила мне того самого мальчишку-провожатого, необходимого для того, чтобы вовремя показать подвыпившему гостю в какую сторону торопиться, когда приспичит.
И надо признаться, что приспичило мне довольно скоро.
Однако перед тем мы успели пожелать друг другу спокойной ночи и, обменявшись братскими поцелуями, неспеша разошлись.
