Александр Западов - Подвиг Антиоха Кантемира
— Мари, — сказал он устало, — мне надо с тобою серьезно поговорить.
Мари передала маленького Пьера няне и прошла за Антиохом в гостиную, села рядом с ним, взяла его слабую руку в свои.
— Что случилось?
— Я скоро умру, Мари, я это чувствую,
Мари молчала. На лице ее не дрогнул ни единый мускул. Она только немного побледнела, или это ему показалось?
Начатый Кантемиром разговор был для Мари продолжением давнего и нескончаемого диалога, который она вела с ним почти целый год, с момента рождения второго сына — Пьера. Именно тогда, увидев, как Антиох, взяв на руки малыша, замер, отрешенно глядя в пространство, и то ли от боли, то ли от тяжких мыслей застонал и опустил его тотчас в колыбельку, Мари поняла, что счастью ее пришел конец.
Теперь, когда он заговорил с нею об этом, нужно было собрать все силы, чтобы не усугубить его тяжелого состояния. Нужно было продержаться. Только эта мысль владела ею.
— Не смерть меня страшит. Я истерзан тревогой за тебя и детей. Что с вами будет? Я не в состоянии даже погасить наш долг квартирной хозяйке и лавочнику.
— Долг пустяковый, Антуан, стоит ли о нем тревожиться? — ровным голосом, стараясь не выдать своего отчаяния, сказала Мари.
— Не такой уж пустяковый. Я все узнал.
От слабости Кантемир не мог говорить. Мари уложила его на софу и присела к нему на самый краешек. Лицо ее по-прежнему было безжизненно спокойно.
Одинокими ночами в своем посольском доме Кантемир все продумал до мелочей. Даже теперь, на краю могилы, Антиох не мог написать сестре о Мари и детях. Он не мог этого сделать по той простой причине, что сестра Мария скорее бы отреклась от него, любимого брата, чем признала простую корсетницу и детей его семьею. Иного отношения к ним Кантемир бы не потерпел, поэтому неколебимо хранил тайну, как обычно хранят тайну друг от друга одинокие родные люди, когда у кого-либо из них появляется близкий человек, сводящий на нет его одиночество и тем самым невольно разрушающий атмосферу психологического уюта и взаимного утешения, в котором родные дотоле пребывали.
Поскольку они связаны узами родственными, а не любовными, постольку нет у них возможности даже себе сознаться в ревнивом нежелании признать самостоятельное право близкого существа на счастье. Это нежелание обычно выражается в резком отрицании избранника или избранницы отца, брата, сына, сестры, дочери. Они искренне убеждены, что виною — дурные его свойства: происхождение, образование, прошлое, бедность, расчетливость, отсутствие красоты и прочее. По-своему защищаясь от неминуемой разлуки, родные стремятся на свой вкус и по своему желанию устроить жизнь близкого существа. Это условие им необходимо, во-первых, потому, что составляет занятие, компенсирующее отсутствие личной жизни. Кроме того, их не оставляет надежда, что если они сами устроят жизнь сына, дочери, младшего брата, сестры, то сохранят бразды правления в дальнейшем, обретут благодарность последних как благодетели, в чем неизменно испытывают потребность.
Все это Кантемир понимал и не писал Марии о семье. Но в то же время он знал, что смерть примирит сестру с Мари, потому что уйдет угроза его женитьбы на ней или разрушения их близости. В то же время появится возможность проявить в отношении покойного брата привычную благородную самоотверженность. Вот почему Антиох решил, что только после его смерти Мари следует обратиться к его сестре и братьям. У него не было с братьями духовной близости, по была кровная связь, которая всегда обнаруживает свою силу в минуты горя. Они не откажут в помощи Мари после его смерти. Кантемир не мог им писать. Он боялся тем самым повредить Мари, вызвать раздражение и ревность сестры своею любовью к семье, необходимостью считаться с его просьбой, что сразу же лишит ее сознания собственного благородства и великодушия. Антиох решил во всем положиться на добрую волю сестры и не мешать проявлению лучших свойств ее натуры.
Попросить должна Мари. После его смерти. Так он решил.
Теперь сама Мари. Ей нужно выйти замуж. Если у Мари появятся небольшие средства, мальчики не будут мужу в обузу. Через четыре года даже Петю можно поместить в пансион. Митю же следует определить туда через год. Он еще разузнает, в какой лучше. У него есть на примете два пансиона, куда берут совсем маленьких мальчиков. Мари не следует огорчаться разлукой с ними. Дети должны расти в среде своих сверстников, когда выходят из младенческого состояния. Руководить их воспитанием и образованием должны опытные учителя и педагоги. Если Мари выйдет замуж, детям не следует рассказывать об отце до их совершеннолетия.
Не нужно ранить их души. Но все же пусть Мари попытается обучить их русскому языку. Ему бы хотелось, чтобы дети прочитали когда-нибудь написанное им. Стихи близкого друга их семьи. Он будет рад, если и Мари продолжит свои занятия. У нее замечательные способности, редкая память. Как жаль, что их дороги с сестрой Марией никогда не пересекутся. Именно сестра могла бы оценить этот божий дар. Но именно сестре суждено перечеркнуть его, с гневом отрицать самою возможность его существования.
Изнурительнее физической боли было сознание, что он предоставляет судьбу Мари и детей воле случая. Если сестра и братья не пожелают выслать ей деньги? Страшно было подумать Кантемиру об этом. Но в глубине души он не сомневался, что принял единственно верное и безопасное для Мари и мальчиков решение.
В бессилии лежа на софе, он сказал ей все, что собирался сказать. У Мари хватило ума и такта не возражать. Не перечить. Не возмущаться. За четыре года совместной жизни она привыкла доверять Кантемиру во всем. Значит, так действительно нужно. Значит, так лучше для нее и детей.
Антиох задремал, обессиленный, измученный. Дрожа всем телом, Мари вышла в детскую, взяла на руки маленького Пьера, любимца отца. Подошла к окну.
У этого окна она простаивала, бывало, ожидая, когда Антиох появится из-за поворота на ее улице.
Бушевал апрель, столь памятный ей по первой встрече с любимым. Навещая тетку, она частенько видела в глубине аллеи одинокую фигуру утреннего посетителя парка, строгую и печальную. Со свойственной ей отчаянной решительностью Мари подошла однажды к его скамейке. Так решилась ее судьба.
3
Между тем силы покидали больного. Он слег и с грустью рассматривал сотни книг, стоявших на полках в его кабинете, стараясь не думать о том, что ему вряд ли доведется перелистывать их страницы.
Каждую книжку своей библиотеки покупал он сам. В разряде точных и естественных наук были книги по алгебре, арифметике, геометрии, медицине, архитектуре, физике, географии, написанные на латинском, греческом, французском, английском, итальянском, славянском, русском языках. Большим был отдел, и котором находились книги по истории Рима, Греции, Англии, Франции, Дании, Норвегии, Швеции, Мальты, Польши, Японии, Индии, книги о революциях в Англии, Испании, Венгрии, книги об исторических деятелях Ришелье, Мазарини, Карле XII, Тамерлане, Петре I и других. Отличным был подбор словарей и справочников. Ими постоянно пользовался Кантемир, так любивший расширять кругозор читателей с помощью примечаний к строкам своих стихов, оригинальных и переводных. Словари исторический и критический, философский, экономический, географический, римских древностей, искусств и наук, библейский, медицинский, античности, английский этимологический, архитектурный. Словари английского, итальянского, французского, немецкого языков занимали отдельный шкаф.
Подбор древних классических писателей был достаточно полным. Греческие авторы — Гомер, Геродот, Платон, Эврипид, Анакреон — присутствовали во французских переводах. Латинские стояли дружным строем — Сенека, Цицерон, Корнелий Непот, Квинтиллиан, Петроний, Тацит, Апулей, Катулл, Вергилий, Овидий, Гораций, Ювенал, Плиний младший и многие другие.
Из английских писателей в библиотеке хранились Мильтон, Стиль, Свифт, Томас Мор, Гоббс, Поп; из итальянских — Ариосто, Пьетро Аретино, Данте, Петрарка, Макиавелли, Бокаччио; из французских — Мольер, Расин, Корнель, Скаррон, Буало, Монтескье, Фенелон, Лафонтен и даже кардинал Флери, чьи два сочинения — "Les moeurs des Israilites" (1701) и "Les moeurs des Chretiens" (1682) — Кантемир приобрел после знакомства с первым министром, желая лучше узнать его…
Теперь настали часы прощания.
— Генрих, — сказал мартовским утром 1744 года Кантемир, — займу час вашего времени. Надобно завещание составить. Боюсь, как бы не опоздать.
— Полноте, ваше сиятельство, Антиох Дмитриевич, — ответил Гросс, пытаясь растянуть губы в одобрительную улыбку. — Спешить некуда, вся жизнь впереди.
— Не обманывайте ни меня, пи себя. Пока я еще способен думать и говорить, запишите мои распоряжения и с нотариусами Пультиером и Жерольтом составьте завещание, чтобы я успел еще подписать.
