Элен Баррингтон - Королева бриллиантов
Им всем хорошо заплачено, и Фуке лично их всех проинструктировал.
Нашёл он и адвоката — двадцативосьмилетнего Лагарда, которому поручил защиту «вдовы Капета».
Всё готово. Скоро ножу гильотины позволят упасть...
После так называемого «заговора гвоздики» Ружвиля комитет забрасывали народными петициями. Они потоками идут в трибунал и из Парижа и провинций. Все дружно требуют одного — «чтобы современная Мессалина, эта женщина, которую отвергают как сама природа, так и наше общество, получила возмездие, определяемое законом».
Но с союзниками продолжались закулисные переговоры, и процесс всё время откладывался под различными предлогами. То не все документы собраны, то нет удобного помещения для проведения процесса, то королеве нездоровится.
Тогда Эбер, самый озлобленный, непримиримый и яростный враг королевы, представил «правосудию» один документ, самый подлый и мерзкий за всю историю французской революции.
Что же произошло? 30 сентября Эбер неожиданно получил письмо от «воспитателя» нового короля Людовика XVII, в котором тот просил немедленно приехать в Тампль по очень важному делу. Там он услышал от Симона такую историю, что не решился взять ответственность на себя и попросил создать для расследования специальную комиссию от ратуши. Члены комиссии всех допросили и составили три протокола. Это было отвратительное, немыслимое обвинение королевы, которое оказалось решающим для начала судебного процесса. Больше оттягивать его нельзя.
Оказывается, Симон с женой заметили, что маленький дофин, шаловливый, избалованный и рано физически созревший ребёнок предаётся онанизму. Когда его застигли на «месте преступления», он сказал, что не в состоянии отказаться от скверной привычки. Негодный мальчишка утверждал, что к этому пороку его «приучила мать с тётей!» В ходе дальнейших допросов он сообщил, что якобы обе женщины, мать и тётка, в Тампле часто укладывали его в свою постель, а мать даже имела с ним «половую близость».
Кто мог поверить этим чудовищным наветам? Но французы поверили или их заставили поверить — настолько глубоко в их сознание проникла убеждённость в развращённости Марии-Антуанетты.
Королева — вавилонская блудница, развратная женщина, ещё в Трианоне занималась распутством и поддерживала любовную связь с несколькими мужчинами и женщинами, среди которых была и погибшая мадам Ламбаль и мадам Елизавета.
Ревнивые хранители революционной нравственности устроили очную ставку мальчика с сестрой короля Елизаветой. Тот говорил всё так, как было нужно «правосудию». «Маленькое чудовище!» — в ужасе воскликнула эта двадцатидевятилетняя женщина, чуть не лишаясь чувств. Но поздно. Все «показания» негодяя запротоколированы. Комиссары довольны. Доволен и Эбер. Он предлагает себя в качестве свидетеля по обвинению Марии-Антуанетты в постыдном кровосмешении.
Теперь всё должно пойти как по маслу.
12 октября начался допрос Марии Антуанетты. Она сидела на жёсткой скамейке напротив Фуке-Тенвиля и молодого председателя революционного трибунала Эрмана, который невиданным взлётом карьеры был обязан самому Робеспьеру, своему земляку, в Аррасе всего четыре месяца назад он был председателем трибунала по уголовным делам. Он душой и телом предан Фуке. Главный обвинитель вполне может на него рассчитывать.
В зале было холодно и темно, горели лишь две свечи на столе секретаря, составлявшего протокол. Королева на первый формальный вопрос Эрмана, как её зовут, ответила в прошедшем времени:
— Меня звали Марией-Антуанеттой Австрийской-Лотарингской.
— До революции вы поддерживали тесные политические связи с австрийским королём, а такие связи противоречили интересам Франции, которая осыпала вас милостями.
Королева отрицает это, понимая, что здесь она более всего уязвима. Она не раз писала своему конфиденту австрийскому посланнику в Париже Мерси, и эта переписка могла оказаться в руках «правосудия».
Эрман наносит ей новый удар:
— Ради своих интриг и безумных развлечений вы в сговоре со своими продавшимися министрами безудержно транжирили финансовые средства Франции, добытые кровью и потом французского народа. Вы тратили громадные суммы на наряды и украшения. За знаменитое «бриллиантовое ожерелье» вы отдали почти полтора миллиона ливров, оболгали невинного кардинала де Рогана и отправили его в Бастилию, чтобы скрыть следы своего преступления. А он ведь князь Церкви! Вашей любимой Церкви.
Королева знает, что на этот счёт нет никаких доказательств, и упрямо всё отрицает.
— Со времени провозглашения революции вы неустанно вели закулисные переговоры как с иностранными державами, так и внутри страны с целью ущемления свободы граждан. Вы научили Капета искусству вводить в заблуждение добрых французов, которые и не подозревали, до какой степени низости и коварства можно дойти.
— Народ, бесспорно, был введён в заблуждение, — спокойно отвечает королева, — но только не моим супругом и мной.
— Кем же?
— Теми, кто в этом был заинтересован. Для чего это нам с мужем?
— Вы не даёте прямого ответа на вопрос.
Королеву долго допрашивали по поводу бегства в Варенн в июне 1791 года. Она отвечала осторожно, стараясь покрыть друзей, которых обвинитель хотел привлечь к суду.
— Вы открыли двери дворца, откуда все вышли и сели в карету. Таким образом вы направляли действия Луи Капета и подстрекали его к побегу.
— Не думаю, что человека, открывшего двери, можно обвинять в том, что он тем самым заставляет кого-то действовать, — ответила она с улыбкой.
Хладнокровие и сдержанность главной обвиняемой начинали злить председателя трибунала. Он чувствовал, как его охватывает ярость.
— Вы никогда не прекращали попыток погубить Францию и уничтожить свободу в этой стране. Вы любой ценой хотели управлять и взобраться на трон даже по трупам патриотов.
— Поверьте, нам с мужем не было никакой нужды взбираться на трон, ибо мы на нём пребывали по праву. И мы с мужем не желали Франции ничего другого, кроме счастья и благополучия.
Прекрасная фраза, но она не понравилась Эрману. Он лихорадочно стал искать довод, который мог сломить королеву.
— Если вы всегда пеклись только о счастье и благополучии Франции, то почему позволили своему брату аннулировать мирный договор с королём?
— Но ведь Франция первой объявила войну Австрии.
Эрман решается на провокационный вопрос.
— Как вы относитесь к вооружённым силам Франции?
— Больше всего на свете я желаю Франции счастья, — уклончиво ответила королева.
— Считаете ли вы, что для счастья народа нужны короли?
— Отдельные личности не в состоянии решить такую сложную задачу.
— Вы, несомненно, сожалеете о том, что ваш сын потерял французский трон. Ведь он мог бы на него взойти?
— Я могу сожалеть только о том, что это не принесёт счастья Франции.
Итак, видимость законного следствия соблюдена, и теперь Фуке-Тенвиль мог приступить к составлению обвинительного заключения. А это — трудная работа. Ведь речь идёт не о какой-то там белошвейке.
Он корпел над обвинительным заключением целый день и к вечеру 13 октября передал его «защитнику» Лагарду. Тот, ознакомившись с ним, потребовал, чтобы ему принесли всё дело по обвинению своей подзащитной. Ему пришлось долго ждать. Наконец ему принесли горы папок и документов. Нет, физически невозможно быстро изучить столько материалов! Кто может разобраться во всём этом бумажном хаосе? Адвокат пришёл в ужас. «Как же ему составлять защитную речь? На непроверенных документах? Какое же это правосудие?» — думал молодой юрист.
Он попросил королеву обратиться к властям с ходатайством хотя бы о трёхдневной отсрочке.
— К кому я должна обратиться?
— К конвенту.
— К тем, кто послал на эшафот моего супруга? — Нет... никогда!
— Что вы! Разве можно из гордости жертвовать жизнью? Вы должны сохранить жизнь хотя бы ради детей.
Этот довод заставил непреклонную королеву сдаться. Она просит о трёхдневной отсрочке. Конвент не отвечает. Казнь королевы — дело давно решённое. Для чего все эти ненужные проволочки?
На следующее утро ровно в восемь часов начнётся процесс. Все заранее знают, чем он завершится.
В этот день, 13 октября 1793 года, в Брюсселе граф де Ферзен не находил себе места. «Что же делать? — записывает он в дневнике. — Смириться перед волей Господней? Она погибла — в этом нет никакого сомнения. Нужно быть к этому готовым и собрать все силы, чтобы пережить этот ужас. Нужно постараться стоически воспринять последнюю мучительную весть...»
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Около восьми часов утра в камере Марии-Антуанетты со скрипом открылась тяжёлая дубовая, обитая железом дверь. Вошёл судебный исполнитель, лейтенант Бюсе, с ним несколько жандармов. Королева была уже готова. Готова с достоинством выступить перед судом, дать ему почувствовать, кто стоит перед обвинителями. Не простая женщина, а настоящая королева, королева из могущественного дома Габсбургов, королева, несмотря на все эти декреты-бумажки о низложении. И выглядеть она будет так, как и полагается королеве. Мария-Антуанетта надела поношенное длинное чёрное платье, шляпку с вуалью из тонкого батиста с чёрными траурными кружевами, сделала «вдовью» причёску. Семьдесят дней, проведённых в Консьержери, превратили её в старуху. А ведь ей всего только тридцать восемь! Покрасневшие, отвыкшие от дневного света глаза, бледные, неживые губы, пожелтевшее лицо. В тюрьме она постоянно страдала от сердечных приступов.
