Рой Якобсен - Стужа
— Хотя больно уж ты мал, — сказал Ротан. — Почитай что в упор не разглядишь.
И оба покатились со смеху.
Оживлялись Двойчата, только когда Ингольв посылал их на местные тинги и на ярмарки продавать оружие и инструмент, собственными руками изготовленные в Хове, вдобавок в их задачу входило смотреть во все глаза и держать ухо востро, чем они занимались столь ревностно, что Ингольву, как правило, приходилось кое-что выбрасывать из их красочных донесений, сопоставлять оные с тем, что он слышал от прохожих бродяг, купцов и прочих осведомителей. Ведь Двойчата первым долгом сообщали новости, которые сулили им скорый отъезд из усадьбы, — междоусобицы в Дании, война в Англии, интриги среди мелких соседних конунгов; Двойчата обожали беспорядки, ибо там были возможности, была жизнь.
Однако еще в начале зимы в Хов заявились трое датских торговцев, мед предлагали, да по цене поболе, чем за шкурки выдры. И отчасти они подтвердили донесения Двойчат, к примеру, что датчане фактически построили новый флот взамен утраченного Кнутом, когда после гибели отца он, поджав хвост, позорно бежал из Англии. В Дании меж тем правил его брат, Харальд, крепко держал страну в узде и вовсе не собирался делиться властью с младшим братом. Поэтому у Кнута оставалась единственная возможность, а именно еще раз напасть на Англию и Адальрада.
Правда, торговцы слыхали про какой-то загадочный флот, что стоял в Нормандии под стягом некоего норвежского конунга-викинга, который поддерживал короля Адальрада и англичан, против датчан.
Звали этого конунга Олав сын Харальда,[88] и родом он был с берегов Мера, потомок Прекрасноволосого, к тому же крещеный. Сейчас флот его исчез, одни говорили, будто ушел к Северному проливу, а затем на Румаборг, другие уверяли, что он взял курс на Оркнейские острова, а оттуда ведь морем рукой подать до Хьяльтланда да и до Норвегии.
Для Двойчат Ингольв был открытой книгой, и Ротан в своей вкрадчиво-покорной манере тотчас принялся исподволь внушать ему, что он и думать ни в коем случае не должен о поддержке возможного норвежского претендента на трон, против датчан, ведь Эйвинд, самый многообещающий его сын, находится в Дании.
— Эйвинд, Эйвинд… — произнес Ингольв, стараясь их успокоить. Выходит, один его сын у свейского короля, другой в Дании, прямо как заложники. И на следующий день после отъезда торговцев Двойчата пришли к постели Геста и попросили его встать: Ингольв желает говорить с ним.
— Я не могу ходить, — ответил Гест. — Я умер.
Не обращая внимания на Гестовы протесты, Ротан взвалил его на плечо, отнес в большой дом, где в одиночестве сидел Ингольв, и уложил на меховое одеяло возле очага.
— Дело касается церкви, — сказал старик. — Пора бы начинать строительство, Двойчата присмотрят за работами…
— Сейчас зима, — проворчал Гест. — Бревна из лесу не вывезешь.
— Осень сейчас. И лес я могу вывезти когда захочу…
Они перебросились еще несколькими вялыми фразами, после чего Гест перебил Ингольва и сказал, что его клонит в сон, так, может, Ингольв прямо выложит, что ему надобно.
Старик провел рукой по волосам, шмыгнул носом.
— Видишь ли, датчане, которые тут были…
— Да, я слыхал про них.
— Коли то, что они рассказывают, правда… ты, вероятно, не знаешь Эрлинга сына Скьяльга, зато бывал в Оркадале у Эйнара, которого ярл хочет оставить регентом на время своего отсутствия…
— И ты хочешь знать, как поведут себя хёвдинги, если в отсутствие ярла случится нападение на страну?
Ингольв кивнул.
— Эйнар сдержит слово, данное ярлу, — сказал Гест.
— И будет сражаться?
— Этого я не говорил. Эйнар хёвдинг, но не властитель, он будет исполнять приказания ярла, пока ярл способен приказывать.
— Стало быть, если ярл погибнет или откажется от страны, Эйнар сочтет себя свободным от обета?
— Думаю, да. Он человек ярла ровно в той мере, в какой ему это выгодно. А Эрлинг сын Скьяльга, как тебе известно, никогда не был ярловым сторонником, ты был с ними при Свольде, они такие же, как ты.
— Но сейчас так много всего сходится! — вдруг воскликнул Ингольв. — Во-первых, новый претендент тоже зовется Олавом. Он тоже в союзе с королем Адальрадом. И намерен собирать страну. И хочет, чтоб она приняла христианство. И он потомок Прекрасноволосого…
— Поэтому ты думаешь, второй раз это случиться не может?
Ингольв надолго задумался.
— Может, это ловушка, — пробормотал он, — вот что я имею в виду.
Не слова, а тяжелый снежный ком.
— А может, Божия воля? — подсказал Гест.
Но Ингольв не слышал, он чувствовал себя как никогда старым, н-да, больно признать, однако он успел замириться с давним врагом, со Стейном, и поссориться с давним другом, с Рёреком, вооружился и усилил дозоры, размышлял, строить ли церковь, поднимать ли паруса или устремить взгляд в небеса… И еще одна мелочь: обратил ли Гест внимание, что король Адальрад вышвырнул Кнута в море с такою поспешностью, что тот даже не мог забрать с собою тело отца, конунга Свейна?
— Да, я слышал об этом. Но на самом-то деле ты ведь думаешь о том, сумел ли и Эйвинд целым-невредимым покинуть Англию, верно?
— Верно, — сказал Ингольв, потупив взор. И повторил: — Верно.
На другой день Двойчат вызвали из оружейной и вместе с двадцатью работниками послали в горы валить лес. Гест кое-как поднялся со своего одра и провел с ними несколько дней, плечо ему больше не докучало, он лишь испытывал жаркую слабость, не иначе как от меховых одеял, которыми укрывался. Между тем выпал снег. И падал снова и снова. В огромных количествах. Стеной. Засыпал все вокруг. Они тонули в нем чуть не по пояс.
— В Исландии и в Халогаланде снег похож на море, — сказал Гест Двойчатам. — Лежит волнами.
Двойчата не удивились. Они бывали в Исландии, бывали на Оркнеях и в Шотландии, во Франции и в Ирландии, в Гардарики,[89] и в Румаборге и не могли взять в толк, чего ради бродят тут в глубоком снегу и ворочают мерзлые бревна, когда их зовет широкий мир.
Но Ингольв не отступался, приказал трэлям расчистить снег, чтобы он мог обойти давнее капище, где поднимется новая постройка, а после его ухода Гест велел расчистить площадку еще раз, и гораздо тщательнее, чтобы работники кирками и ломами начали долбить промерзшую землю.
Немного погодя хёвдинг передумал: строить надобно не из стоячих бревен, а из венцов, как церковь у Стейна сына Роара. Сызнова эта смесь сомнений и медлительности. Но для венцов необходимо каменное основание, навезли камня, принялись тесать, но в этой работе Гест не участвовал, все это стало ему надоедать, укрытие его вновь зашаталось, и он ничего не мог поделать.
Вот он и бродит по заснеженным лесам, думает об Асе, об этой странной женщине, которая начисто стерла его из своей памяти, при нем Митотин, и на фоне неба крылья ястреба словно листья папоротника на фоне красно-бурой болотной руды, ведь дни стояли короткие, багряные, лед сковывает бухты и всего за пять коротких дней полностью укрывает озеро, потом выпадает еще больше снегу, сухая белая стужа окутывает леса, цепенит людей и животных, но не Митотина; Гест сумел-таки взять над ним власть, как военачальник, уверенными жестами, и посвистом не от мира сего, и едой, не в последнюю очередь едой, — накорми Митотина, и он будет творить в небе чудеса.
На ногах у Геста снегоступы, лыжи он недолюбливает. Пасть на плече по-прежнему открыта, и чудится ему, будто он сам парит на ястребиных крыльях в море белизны. Но вот ястреб зависает над склоном холма и с уверенным криком падает вниз. Гест идет следом и видит: Митотин сидит на снежном бугре — то ли на занесенной снегом кочке, то ли на камне — и что-то терзает клювом и когтями. Гест замечает цветную ткань, кожаный башмак и понимает, что это, еще прежде чем разгребает снег. Нога, еще одна, спина, две спины — два мертвеца с рублеными ранами на затылке и голове, мороз уберег их от тления, кажется, будто смерть настигла их вот только что, бездыханные, но как живые. Гесту ясно и кто они такие — это Онунд и один из его спутников, которых они заперли в сарае возле бухты. Но опознаёт он их по одежде и браслетам, лица объедены зверьем. Продолжает отгребать снег, все совпадает, цвет волос, рост, оружие, это действительно Онунд, человек, от которого он скрывался семь долгих лет; что ж, теперь скитаться незачем, он может вернуться куда угодно — в Сандей, в Исландию; итак, скитаниям пришел конец, причем в тот самый миг, когда рушится последний его приют.
А руки все копают, он находит мешочек с серебряными слитками, несколькими монетами и множеством золотых перстней, там же лежит вырезанная из дерева орлиная голова, его собственная детская работа, при виде которой мать почему-то расплакалась. Ноги не держат, он садится, смотрит на орлиную голову, на пропавшую хищную птицу, потертую, темную от жира, захватанную грязными руками, и вроде бы вспоминает, что сестра ответила, когда он спросил, не забрали ли Онунд или Снорри чего-нибудь в Йорве: «Ничего».
