Юрий Вяземский - Великий понедельник. Роман-искушение
– А сколько тебе было лет, Луций?
– Когда именно?.. Двадцать два, когда умер Германик, и двадцать три во время процесса над Пизоном.
– Ты еще не служил в преторианской гвардии?
– Тогда еще не служил.
Максим кивнул и вновь посмотрел на Пилата, но теперь уже прямо в глаза ему.
– Германик был старше тебя лет на десять, – задумчиво произнес Максим.
– На двенадцать, – тихо уточнил Пилат.
– Ну, если ты настаиваешь, я, пожалуй, вот что прокомментирую, – вдруг снова оживился Максим. – Помнишь, к «вепрю» подали как бы разный гарнир, а именно: редьку, репу, сельдерей, рыбный рассол и винные дрожжи. Это особенно меня восхитило! Догадываешься почему?
Пилат молча покачал головой.
– Да тут ведь каждая деталь имеет сразу несколько скрытых значений! – радостно воскликнул Корнелий Максим. – Смотри: «додонская редька» – это та известность, которую Германик приобрел во время подавления мятежа в Паннонии. «Репа» – слава и величие его германских походов. «Элевсинский сельдерей» намекает на те почести, с которыми его встретили в Афинах, и на то, что греки посвятили его в Элевсинские мистерии. «Рыбный рассол» – посвящение в самофракийские таинства. «Винные дрожжи от косского вина» – его визит в прорицалище Аполлона Колофонского… Тут долго объяснять, как всё это вычисляется. Но знающий человек тут же поймет, о чем идет речь. И помнишь, испуг «хозяина» и его вопрос: «А вдруг он Церере принадлежит или самой Матери Богов?» Воистину, многие в Риме тогда считали Германика не только блистательным полководцем и самым желанным кандидатом на престол, но также истинным любимцем богов и баловнем Фортуны!
– Поэтому в тридцать четыре года его «приготовили» и принесли в жертву, – грустно сказал Пилат.
И снова Корнелий Максим пристально глянул в глаза юному и почему-то теперь печальному префекту Иудеи и взгляд свой держал до тех пор, пока Пилат не поднял взор и взгляды их встретились: блекло-карий и ярко-голубой.
– Что ты всё-таки от меня хочешь? – вдруг скучно и устало спросил начальник службы безопасности.
– Что я от тебя хочу? – удивился вопросу Пилат.
– Да. Что ты хочешь, Луций?
– Разве я не объяснил тебе в самом начале, что, как никогда, нуждаюсь в твоей помощи и жду от тебя честного и полного толкования того очень важного послания, которое я недавно получил из Рима? – еще больше удивился Пилат.
– А что тебя не устраивает в моем толковании? Я тебе почти всё истолковал. Остались только «заяц» – Друз и Агриппина – «мурена» с детишками. Прикажешь рассматривать дальше?
– Кто тебе сказал, Корнелий, что твое толкование меня не устраивает? – теперь уже не просто удивился, а растерялся Пилат.
– Брось, Пилат. Слишком давно работаем вместе, – сурово произнес Максим и взгляд свой отвел в сторону.
– Чушь какая! – словно пойманный на мелком воровстве мальчишка, воскликнул Понтий Пилат и сразу же начал оправдываться: – Я лишь в самом начале действительно подумал, что ты пропускаешь некоторые важные для меня детали, потому что не вполне владеешь материалом. Но сейчас, когда ты ринулся перечислять додонскую редьку, германскую репу, самофракийский рыбный рассол и так далее, я понял, что память у тебя великолепная! И судя по тому, как ты что-то передвигал и раскладывал в своей тарелке, пока я тебе рассказывал сон… Греки тебя научили этой технике запоминания? Обучишь меня на досуге, чтобы я так же умел быстро раскладывать и фиксировать, не напрягая память?
– Научу, если прикажешь. Но это старая мнемотехника. Молодежи не нравится, – глядя в сторону дворца, обиженно ответил Максим и так же обиженно спросил: – И какие важные детали я, по-твоему, пропустил в своем комментарии?
– И вот еще, – продолжал оправдываться Пилат. – Ты очень ловко подметил, что первое кушанье «хозяину» подали «на медном блюде», второе – «на серебряном», а третье – «на золотом». А кто подавал, не истолковал.
– Как это, не истолковал? Разве я не сказал тебе, что «малый в сапогах» – это тот самый центурион, который на Планазии умертвил Агриппу Постума?
– Я не о том, – растерянно произнес Пилат. – Ты помнищь, что первую «закуску» во сне подает сам «повар», вторую – уже специальный прислужник, а «повар» стоит и комментирует? При третьей перемене уже двое работают – один разносит блюда, а другой разливает вино. В четвертой – уже трое слуг крутятся и работают. В пятой – еще один добавляется – «кравчий».
– И что тут особенного?
– То, что штат у «повара» возрастает и увеличивается от блюда к блюду. И слуги эти всё больше и теснее опекают «хозяина» и его гостей, а «повар» от него как бы постепенно отдаляется. И в третьем эпизоде «повар» уже во «всаднической тоге». А при четвертой перемене – «увенчан греческим венком из сельдерея».
– И что тут удивительного? Коль скоро мы договорились понимать под «поваром» Сеяна, естественно и логично, что аппарат первого помощника и, можно сказать, первого друга цезаря год от года усиливался и расширялся.
– Вот то-то и удивляет меня, что ты только тогда на это обратил внимание, когда я тебя к этому подвел, – тихо и совсем уже растерянно признался Пилат.
Максим молчал, разглядывал пальцы и на Пилата не смотрел.
– Венок ведь из сельдерея тоже пропустил, – вдруг почти с ужасом произнес префект Иудеи.
– И что из этого? – сердито спросил Максим.
– Он спрашивает! – в отчаянии воскликнул Пилат. – Он, тонкий знаток различных религиозных символов и великий толкователь самых двусмысленных политических знамений, он, Корнелий Максим, который только что просветил меня и объяснил, что душистый сельдерей означает посвящение в Великие Элевсинские мистерии, в которые когда-то посвящен был сам Геркулес… – Не окончив фразы, Пилат перестал восклицать и заговорил тихо, спокойно и коротко: – Смотри. В Масиллии при загадочных обстоятельствах умирает Луций Цезарь. Через два года гибнет от раны Гай. Потом убивают Агриппу – последнего сына Юлии. И сама Юлия гибнет. А «повар», то есть Сеян, выходит к гостям в «венке из сельдерея»… В какие мистерии его посвятили? И кто посвятил?!
Максим поднял глаза и посмотрел на Пилата так, как обычно смотрит человек на человека, ничего специально не разглядывая и свое разглядывание не подчеркивая.
– Я не знаю, в какие мистерии его посвятили, – скучным голосом ответил Максим. – И совсем не уверен, что этот венок у «повара» на голове означает именно посвящение.
– А что, по-твоему, означает? – быстро спросил Пилат.
Лицо Максима стало как будто обиженным, но в карих глазах не было ни малейшей обиды; в них зарождалось удивление, пока очень легкое и малозаметное.
– Всего не истолкуешь, – сказал Максим. – Если прикажешь, давай снова вернемся в самое начало и вместе попробуем толковать.
– Обязательно вернемся! – поспешно согласился Пилат. – Но не к Юлии и ее выродкам, а к Германику, которого ты так бегло и поверхностно пытался истолковать, что я, честно тебе говорю, чуть было не обиделся на тебя…
– А ты спрашивай о том, что тебя интересует, и я постараюсь тебе ответить, – сказал Максим, всё с большим удивлением глядя на Пилата и теперь уже без обиды на лице.
– Германика кто убил? – прямо спросил Пилат.
– Во сне? Или на самом деле? – Максим грустно улыбнулся.
– «На самом деле» – мы никогда этого не узнаем. На самом деле можно знать только тогда, когда сам при этом присутствовал.
– Ну да, – кивнул головой Максим и устало спросил: – А ты разве не знаешь, что я присутствовал?
– При чем присутствовал? – Пилат нисколько не удивился.
– Присутствовал при осмотре тела покойного. Никаких признаков отравления не было обнаружено.
– Значит, умер естественной смертью?
– Так именно выглядело. Ни малейших следов яда… Со мной, кстати, был один старик – из Египта, давнишний сотрудник моего отца, крупнейший специалист в области отравлений, едва ли не лучший на всем Востоке.
– Значит, не Пизон отравил? – спросил Пилат.
– Я ж говорю: никаких следов. И потом…
– Что «потом»?
– Пизон всегда действовал открыто… Отменить приказы Германика – запросто. Возразить самому цезарю – тоже мог и не раз возражал. Слишком высокого был о себе мнения. И никого никогда не боялся… Тайные отравления – не его жанр. Помню, однажды выхватил меч и на глазах у когорты почти пополам разрубил войскового трибуна…
– Ты был знаком с Пизоном?
– Разумеется. Отец мой, Афраний Максим, возглавлял тогда службу безопасности при наместнике Сирии. То есть при нем, Гнее Пизоне Старшем. Они очень тесно сотрудничали. Я был при отце заместителем.
– Отца твоего конечно же отстранили от должности?
– Его наградили обширным поместьем неподалеку от Селевкии, а на его место поставили меня, его сына. Старик остался доволен… Да, в общем-то отстранили. У нас тогда много голов полетело из тех, кто был близко знаком с Пизоном. А те, кто дружил с Германиком, резко возвысились.
