Александр Горбовский - Закрытые страницы истории
«Я царствую уже более пятидесяти лет, – писал халиф Абд эль-Рахман, – то среди побед, то среди внутреннего спокойствия; я был любим моими подданными; враги боялись меня, а союзники уважали. Я вдоволь пользовался богатством и почестями, могуществом и наслаждениями, и для моего счастья, по-видимому, не было недостатка ни в одном из земных благ. В этом положении я старательно запоминал выпавшие на мою долю дни настоящего и полного счастья: их было четырнадцать! О люди!..»
2. Бремя, которое слишком тяжко
Ох, тяжела ты, шапка Мономаха!
А. С. Пушкин. Борис ГодуновПриходил день, и бездна разверзалась у ног правителя. Предчувствие этого, тяготы и тревоги власти многих из них лишали радости бытия, порождали несбыточные помыслы о свободе. Даже те, кто царствовал относительно спокойно, нередко тяготились бременем возложенной на них власти. О царе Михаиле, первом из династии Романовых, известно, что в конце своего правления он впал в задумчивость и умер от «многого сидения, холодного пития и меланхолии, сиречь кручины».
Будучи еще наследником, Александр I писал одному из своих друзей: «Я сознаю, что рожден не для того сана, который ношу теперь, и еще менее для предназначенного мне в будущем…» Но и после долгих лет царствования он признался как-то князю Васильчикову: «Я бы с радостью сбросил с себя бремя короны, ужасно тягостной для меня». Александр много раз высказывал намерение отречься от престола и уйти в частную жизнь. «Я отслужил 25 лет, – говорил он. – И солдату в этот срок дают отставку».
Мы уже говорили о странных обстоятельствах смерти и похорон императора. Действительно ли Александру I удалось освободиться от пут власти при помощи мнимой смерти и кончить свои дни, как он хотел? Неизвестно. Как неизвестно, действительно ли Николай I, принявший власть после Александра и в конце жизни тоже тяготившийся ее бременем, особенно после поражения в Крымской войне, добровольно сбросил эту ношу, выпив яд.
Придворный лейб-медик Арндт рассказывал позже, что он был вызван к императору и тот, приказав оставить их наедине, потребовал, чтобы врач дал ему яду:
– Ты должен дать мне что-нибудь, чтобы я ушел из этой жизни.
По словам Арндта, он не сумел воспротивиться этой просьбе.
За несколько часов до своей смерти император был совершенно здоров. Тем не менее он простился с семьей и принял причастие.
О том, чтобы уйти от власти, мечтал и Александр II. Он не раз признавался в этом своей возлюбленной, княжне Долгорукой.
Подобные мысли были, очевидно, не чужды и Александру III. Когда он стал царем, Победоносцев, этот умный и тонкий царедворец, вопреки традиции не торопился выражать восторги по поводу происшедшего события. Наоборот, зная настроения Александра, он пишет ему письмо, полное сочувствия в том, что столь великое бремя ложится на его плечи. «Любя Вас как человека, – писал Победоносцев, – хотелось бы как человека спасти Вас от тяготы в привольную жизнь, но на это нет силы человеческой».
В марте 1917 года Николай II подписал манифест об отречении: «…признали мы за благо отречься от престола Государства Российского и сложить с себя Верховную Власть». Но задолго до того дня, когда он написал эти строки, Николай II помышлял об уходе от власти. Летом 1906 года он подумывал даже о бегстве из России.
Так приоткрывается нам другая сторона властвования. Оказывается, власть обладает не только чудовищной притягательной силой. Подобно магниту, притягивая одним своим полюсом, она отталкивает другим. Нередко оба эти стремления сходились в одном человеке. И тогда, раздираемый ими, он начинал метаться. Начинал совершать поступки безумные, с точки зрения обывателя, наделенного драгоценным чувством здравого смысла.
Таким поступком был, например, побег наследника прусского престола Фридриха. Безмерно тяготясь уготованной ему высокой участью, он попытался бежать от ожидавшего его трона, но был остановлен уже на границе и почтительно препровожден к своему августейшему родителю. Узнав, какое отвращение испытывает наследник к перспективе стать монархом, король-отец в ярости выхватил шпагу и, не помешай придворные, возможно, убил бы сына.
«Полковник Фриц» (король после этого случая объявил своего сына частным лицом) вместе со своим другом, лейтенантом, помогавшим ему при побеге, был заключен в крепость. Как и следовало ожидать, расплачиваться за все пришлось лейтенанту. Король приговорил его к мучительной смерти и заставил сына присутствовать при казни. Потрясенный увиденным, юноша был сломлен окончательно. Отказавшись от мысли избежать власти, предназначенной ему с рождения, он поклялся «беспрекословно повиноваться приказам короля и во всем поступать так, как подобает верному слуге, подданному и сыну».
Позднее он вошел в историю под именем Фридриха Великого. «Не говорите мне о величии души! – воскликнул он однажды, будучи уже королем, когда его укоряли за вероломство. – Государь должен иметь в виду только свои выгоды!» Таким сделала его власть – та самая, из цепких рук которой он когда-то пытался вырваться.
Среди тех, кто наследственной цепью был прикован к колеснице власти, находились, однако, и такие, кому удавалось все-таки порвать эту цепь.
По закону, существовавшему у Сасанидов, царем не мог стать человек, искалеченный или наделенный каким-нибудь физическим изъяном. Этот закон дал наследнику трона Ормузу самое верное средство избавиться от своего высокого назначения. Ормуз отрубил себе руку и в ларце отправил ее своему отцу. В письме, вложенном в ларец, он написал: «Я искалечил себя, чтобы стать неспособным принять правление…»
Но среди тех, кто сумел уйти от власти, крайне мало таких, кто сделал это, уже вкусив ее плодов. Мы говорим, разумеется, лишь о властителях, которые решились на это по доброй воле, а не понуждаемые обстоятельствами войны или революции. Мы знаем об одном японском императоре, который отказался от власти и удалился в буддийский монастырь. После тридцати шести лет управления страной ушел в монастырь и болгарский князь Борис. Так же поступил и один из могущественнейших правителей своего времени, император «Священной Римской империи» и король Испании Карл V. Передав испанский трон своему сыну, он удалился в монастырь и ни разу после не пожалел о своем решении.
Добровольно сложил с себя власть и римский император Максимилиан. А император Диоклетиан, долго вынашивавший мысль об отречении, осуществил ее на двадцать первом году своего правления. После одного из своих триумфов он перед легионерами и при огромном стечении народа торжественно снял с себя пурпурную тогу императора. Удалившись на свою виллу, бывший император с упоением предался простым сельским радостям. Когда же какое-то время спустя его стали просить снова принять бразды правления, Диоклетиан рассмеялся.
– Неужели вы хотите, чтобы я отказался от счастья ради власти! – воскликнул он. – Хотите, я покажу вам капусту, высаженную моими руками?
Его ответ напоминает слова, сказанные в подобной же ситуации другим монархом много веков спустя. Согласно преданию, один из польских королей пожелал навсегда покинуть свой двор. Он исчез, и все попытки найти его были безуспешны, пока через несколько дней придворным не попался человек, как две капли воды похожий на короля. Велико же было их удивление, когда выяснилось, что этот человек, работающий на ярмарке грузчиком, действительно их король. Когда же они осмелились выразить свое удивление по поводу того, что он утомляет себя столь тяжелым трудом, тот возразил им:
– Клянусь честью, господа, груз, который я сбросил со своих плеч, был гораздо тяжелее этого! Самое тяжелое бремя покажется соломинкой по сравнению с тем, что я нес на себе. За четыре последние ночи я спал крепче, чем за все годы, пока я царствовал.
Король не поддался на уговоры и так и не переступил порога дворца.
* * *Последнюю главу этого раздела мы назвали «Путь в пропасть», потому что мало кому из правителей удавалось найти иной путь с вершин власти.
Но всякий конец неизбежно чреват новым началом. Та же черта, которая стоит в конце правления одного, открывает правление другого. А удар от падения одного правителя возвещает о восхождении нового. Так мы снова должны обратиться к тому, о чем говорили вначале, – к путям, ведущим на вершины. Круг замыкается.
Страшно на вершине, одиноко и безысходно. Удержаться там трудно. И путь оттуда только один – вниз, другого нет. Сколь же велика должна быть эйфория власти, если она перевешивает все это и тех, кто пытается карабкаться все вверх и вверх по неверным ступеням, не становится в мире меньше. Самым удачливым из них – если именно это считать удачей – удается взобраться на последнюю, верхнюю ступень и какое-то время, балансируя и вцепившись в перила, удерживаться там.
