Аркадий Савеличев - Столыпин
Часть седьмая Нам нужна великая Россия!
I
Та картина, которая наблюдается теперь в наших сельских обществах, необходимость подчиняться всем одному способу ведения хозяйства, невозможность для хозяина с инициативой применить к временно находящейся в его пользовании земле свою склонность к определенной отрасли хозяйства, распространится на всю Россию. Все и вся были бы сравнены, земля стала бы общей, как воздух и вода… Я полагаю, что земля, которая распределилась бы между гражданами, отчуждалась бы у одних и представлялась бы другим, получила бы скоро те же свойства, как вода и воздух. Ею стали бы пользоваться, но улучшать ее, прилагать к ней свой труд с тем, чтобы результаты этого труда перешли к другому лицу, – этого бы никто не стал делать. Вообще стимул – та пружина, которая заставляет людей трудиться, – была бы сломлена… Все будет сравнено – но нельзя ленивого равнять трудолюбивому, нельзя человека тупоумного приравнять к трудоспособному. Вследствие этого культурный уровень страны понизится…
Формально он отвечал левым да и кадетам, но видел перед собой волоколамского пахаря, который со слезой на глазах отказывался от своего великого учителя, ибо учитель толкал его все к тому же «обчему миру»… К губительной уравниловке!
Конечно, ни социал-демократы, ни кадетские профессора его не понимали.
– Надо думать, что при таких условиях совершился бы новый переворот, и человек даровитый, сильный, способный силою восстановил бы свое право на собственность, на результаты своих трудов. Ведь, господа, собственность всегда имела основанием силу, за которой стояло и нравственное право.
Говоря о нравственности, он соглашался не только с волоколамским пахарем, но и со Львом Николаевичем. Когда это нравственное начало мешало добрым делам?
– Ведь богатство народа создает и могущество страны. Путем же переделения всей земли государство в целом не приобретает ни одного лишнего колоса хлеба. Уничтожены будут крестьянские хозяйства.
Не хочется колоть глаза слепым, лучше открыть глаза зрячим.
– Господа, нельзя укрепить больное тело, питая его вырезанными из него самого кусками мяса. Надо дать толчок организму, создать прилив питательных соков к больному месту, и тогда организм осилит болезнь.
Думал ли он сейчас о своей Наташе, которая помаленьку начала вставать на свои и чужие ножки? У него частное и общее никогда не разъединялись между собой.
– Все части государства должны прийти на помощь той его части, которая в настоящее время является слабейшей. В этом смысл государственности, в этом оправдание государства как социального целого. Мысль о том, что все силы государства должны прийти на помощь слабейшей его части, может напомнить принципы социализма, но если это принципы социализма…
Остановись, несчастный! Видишь, левые аплодируют, правые сжимают кулаки?
– …то социализма государственного, который не раз применялся в Западной Европе и приносил реальные результаты. У нас принцип этот мог бы осуществиться в том, что государство брало бы на себя…
Тут уж ни справа, ни слева не было хлопков. Куда его несет? В какой-то «столыпинский социализм»?!
Но он не нужен ни оголтелым революционерам, ни душителям революции, то бишь высокородным чиновникам.
Остановись… хотя уже и поздно…
Противникам государственности хотелось бы избрать путь радикализма, освобождения от исторического прошлого, от культурных традиций. Им нужны великие потрясения…
Помолчи, дай ошарашенным депутатам некую передышку. Но характер брал свое…
– Им нужны великие потрясения, нам нужна великая Россия!
Сидевший в зале брат-журналист, вечером после семейного чаепития, с несвойственной ему озабоченностью сказал:
– А ведь это все от твоего одиночества, Петр Аркадьевич.
Столыпин вздрогнул, как от удара. Но ответил с обидой:
– Какое же одиночество, Александр Аркадьевич, когда вокруг меня вечная толкотня?
– Во-во, толкаются. А случись какой пожар, про тебя в лучшем случае позабудут, а в худшем – на лестницу горящую толкнут. Выберешься ли?
– Да ты что про пожары… речи мои так толкуешь?
– Возможно, возможно…
– Не нужно, братец, так прямолинейно толковать. Все-то вы, журналисты, за уши притягиваете…
– Ну, не за космы же драть. Думаешь, разные думские лизоблюды тебя по головке погладят?
– Не думаю.
– И то хорошо. Разгони ты эту треклятую Думу, право!
– Да ты мысли мои читаешь, что ль?
Александр не ответил, подливая себе коньяку. Петр еще раньше отказался. Утром к государю предстояло ехать, а в голове и без того ясности не было. Да и обидел немного брат: слишком уж откровенно про одиночество седанул. Можно подумать, сам он этого не видит…
Одиночество начиналось уже там, на женской половине Елагинского дворца. Он надеялся: стоит уйти из Зимнего, с его мистическим Черным рыцарем, как душа сразу просветлеет. Ан нет! От мистики, да и вообще всякой чертовщины он забывался в работе. Поездка к пахарю-одиночке вдохнула новые силы. Не один же он такой – Сергей Семенов. Значит, жизнь куда-то идет, куда-то двигается. Стоит ли тратить силы на внутрисемейные распри?
Собираясь в Царское Село, он зашел на женскую половину. Там, как всегда в последнее время, скучали. Заниматься вышиванием, рисованием, музицированием дочерям надоело. Старшая, Мария, уже и в переростки вышла. Но вывозить их в «свет» он не мог. Не столько из-за вечной нехватки времени – из боязни. Они ведь не просто девочки-невесты. Они дочери Столыпина. Можно было по-разному относиться к сосланному в Сибирь Алешке Лопухину, но избежать его опыта – невозможно. Его-то дочь похитили как уже отставленного от дел полицейского начальника. Так чего ожидать самому министру? И должность для революционеров заманчивая, и дочек целый выводок. Кради любую, диктуй отцу условия. В Елагинском дворце они были на положении арестантов. Им нельзя было бегать по гимназиям, по Бестужевским курсам, по концертам, по приятельницам. Любой выезд – под экскортом полиции. А как же иначе! Он понимал, что жизнь и самой Ольги – не слаще, чем у жены-поселенки того же Лопухина. Потому, расцеловав молчаливо притихших дочек, он и сказал жене – но так, чтобы слышали все:
– Я испрошу у государя разрешения отдохнуть где-нибудь в финляндских шхерах. Время самое благодатное.
Ольга отмолчалась, а высказала, видимо, общее настроение Наташа:
– Под охраной броненосцев, па?
Он ничего не ответил, с обычными предосторожностями – одновременно и с закрытой каретой, и с автомобилем – отправляясь на попутную станцию, при каждой поездке разную. Он давно уже не испытывал свободы, как во времена дворянского предводительства.
Государь после обычных приветствий заметил:
– Случилось что, Петр Аркадьевич?
Столыпин мысленно вздрогнул. Ну, дожил, растяпа! Поэтому ответил даже несколько разухабисто:
– Да вот думаю, ваше величество, как повеселее разогнать всем надоевшую Думу!
Николай II не одобрил его показную веселость:
– Прежде отдохнуть вам надо, Петр Аркадьевич. Вижу, не возражайте. Я сам люблю финляндские шхеры. Тихо, уютно… и, между прочим, безопасно. Почему бы и вам не последовать моему примеру? Там меж островами где-нибудь и встретимся.
– Но дела, ваше величество?..
– Дела! Когда ж нам жить? Закругляйте ваши делишки – да и на корабль со всей семьей. Надеюсь, морской министр не откажет в приличном суденышке.
Столыпин предупредительно склонил голову, ожидая, что дальше последует. Не об отдыхе же пойдет речь между царем и премьером.
Так он и вышло. Николай II озабоченно спросил:
– Неужели вы решитесь, Петр Аркадьевич, на разгон Думы? Ведь в этом деле я вам не помощник. Мое имя не позволяет мне…
– Ваше имя не будет замарано, ваше величество. Разве что мое… Такая малость!
– Ну-ну, не прибедняйтесь, Петр Аркадьевич. Вам жить и работать.
– Но мы подошли к неоспоримому факту: избирательный закон нужно менять. Собственно, проект нового закона мной уже написан. Вот, ваше величество! – вынул он из портфеля папку с аккуратно исписанными листами.
Беря папку, Николай II улыбнулся:
– Что-то у вас в портфеле всегда гремит… Револьверы? Бомбы?
– Бомбы – для нападения, ваше величество. Мне же нужна защита. Не грешно министру внутренних дел соблюдать кой-какую оборону.
– Револьверы так револьверы, – кивнул Николай II.
– Моей подписи под законом не потребуется?
– Я думаю, достаточно будет утверждения закона Государственным советом. Если не возражаете, ваше величество?
– Не возражаю, – оценил Николай II охранительный план. – Но вы будьте все-таки поделикатнее с этими левыми… правыми… Кругом лгут, кругом маски какие-то…
Столыпин знал, какие маски обступают не только премьера, но и трон. Так ли уж наивны закулисные разговоры о конституционной монархии?
Потому и пригласил к себе опять Павла Николаевича Милюкова.
