Леонид Ефанов - Князь Василий Долгоруков (Крымский)
Дементьев несколько раз по делам службы встречался с эфенди и успел заметить его предрасположенность к России. По всей вероятности, здесь не последнюю роль играло то обстоятельство, что, кроме жены и сына, все остальные его родственники по-прежнему оставались в русском плену, а один из них — Хаджи-Хелал-бей — был отправлен вместе с Эмин-пашой в Петербург…
Предложение Дементьева выглядело очень заманчивым и сулило большие выгоды. После Якуб-аги, служившего в свое время личным переводчиком грозного Керим-Гирея, у Веселицкого не было других конфидентов, столь приближенных к хану и его дивану.
Вечером, лежа в постели, Петр Петрович обдумал, как лучше подступиться к этому делу, а поутру послал Багадыр-аге коротенькое безобидное письмо.
Объяснив, что хочет обучить своих пасынков — прапорщиков Алексея и Дмитрия Белух — турецкой грамоте, но нигде не может сыскать учителя, который согласился бы приходить ежедневно, Петр Петрович попросил агу разрешить Бекиру взять на себя эту должность, пообещав хорошо заплатить за труды.
Багадыр-ага в тот же вечер прислал эфенди в дом канцелярии советника.
Веселицкий одарил гостя подарками для всего семейства и договорился, что будет платить ему за каждый приход, а после окончания обучения — прибавит отдельное вознаграждение.
Бекир охотно согласился, хотя продолжительность уроков — по пять часов в день — вызвала у него некоторое недоумение.
Как и задумывалось, братья Белухи особого рвения к учебе чужому языку не проявили — каждый раз перед приходом учителя они ускользали из дома. Веселицкий смущенно поругивал леность пасынков и, извинившись, заводил разговор на посторонние темы, который — под душистый кофе, хороший табак — продолжался часами. Политических и военных дел он касался осторожно, как бы между прочим — больше беседовал о делах житейских, семейных, стараясь понять характер и привычки эфенди, его образ мыслей. Довольно быстро Петр Петрович приметил, что Бекир недоволен своим нынешним положением: трудиться ему приходилось много, а жалованья высокого не назначили.
— У Эмин-паши я ни в чем не нуждался, — обидчиво вспоминал Бекир службу в Бендерах.
Веселицкий стал щедрее одаривать эфенди — и тот разговорился.
— Я все здешние интриги знаю и удостоверяю чистосердечно, что трудности ваши происходят от беспредельного татарского лицемерия. Хан и диван одной рукой хватаются за русских, а другой — продолжают за турок держаться… Хан человек неплохой, — расслабленно говорил Бекир, — но податливый уговорам. С того времени, как Олу-хани заболела, а нурраддин сломал ногу, Джелал-бей и преданные ему мурзы получили свободные руки и хитрыми, коварными внушениями своротили хана на свою сторону.
— Что же это за внушения были, коль пересилили слова Олу-хани? — еще не веря в удачу, поинтересовался Веселицкий.
— Стращали хана, что турки имеют в Очакове гарнизон в восемьдесят тысяч и ждут еще подкрепление из Стамбула. А как оно подоспеет — обрушатся с суши и с моря на Крым, дабы вновь и навечно покорить его. И если султан Мустафа узнает, что крепости были отданы добровольно — хану не будет никакого оправдания и пощады.
— Хан поверил?
— Бей и мурзы пригрозили: если хан их совет не примет, то не только себя, но и все свое племя доведет до крайнего несчастья… И припомнили преданного проклятию Чобан-Гирей-хана, что между чернью скитался.
— Ну, это не так страшно, — придав лицу беспечность, возразил Веселицкий. — С выздоровлением Олу-хани и Батыр-Гирея можно будет хана вновь направить на праведный путь.
Бекир усмехнулся:
— Оба они, узнав о перемене мыслей хана, покорились.
У Веселицкого тревожно застучало сердце: он терял важных доброжелателей, на поддержку которых возлагал большие надежды.
— И никак нельзя поправить? — глухо спросил он.
— Нет… По наущению Джелал-бея хан приказал никого не пускать к сестре без его позволения. А нурраддин поклялся, что после выздоровления уедет в свои деревни.
— Хан обещал мне дать ответ после совета со старейшинами.
Бекир снова усмехнулся:
— Ответ будет прежним.
Он придвинул к себе медную тарелку с жареной бараниной, выбрал румяное ребрышко, и, посапывая носом, стал обгладывать.
— Зачем же тогда их созывать? — буркнул Веселицкий, огорченный словами эфенди.
— Время нынче неспокойное — есть о чем поговорить, — прочавкал Бекир. И добавил загадочно: — Теперь выбирать надобно.
— Что выбирать?
— К какому берегу пристать окончательно…
Исповедь эфенди осветила текущие дела новым светом.
Провожая гостя, Петр Петрович в знак признательности вручил ему золотые часы и выразил надежду, что их дружба продолжится и впредь.
Бекир оказался человеком исполнительным — приходил к Веселицкому, как было условленно, каждый день и не очень страдал от отсутствия учеников. Долгие неторопливые беседы с ним укрепили Петра Петровича во мнении, что эфенди пойдет на тайное сотрудничество, если ему за это станут хорошо платить. Затягивать ласкательство далее не было резона и, подождав, когда Бекир отведает угощений, выставленных для такого случая в большом разнообразии и обилии, Веселицкий заговорил тихим, проникновенным голосом:
— Наши с тобой крепкие приятельские отношения, знание тебя как человека верного и порядочного, позволяют мне разговаривать сейчас открыто и прямодушно. И мне, и императорскому двору хорошо известно твое дружелюбие к России. Мы высоко ценим его! И те подарки, что ты получал от меня, есть лучшее доказательство нашего к тебе внимания и расположения… Ну сам посуди, разве зазорно одарить приятеля, от которого мы время от времени узнаем некоторые сведения, позволяющие считать, что он всей душой стремится к мирным, добрососедским отношениям между нашими державами, нашими народами? Приятеля, который в нужный момент всегда поведает, что думает крымский хан о том или другом деле, подскажет, как правильнее поступить России.
Бекир мелкими глотками допил кофе, поставил чашку на стол, вымолвил:
— Я всегда питал дружеские чувства к могущественной России и был бы рад приносить ей пользу.
Веселицкий расценил эти слова как благоприятный знак, но торопиться не стал.
— У меня нет ни малейшего сомнения в искренности твоих уверений. Твое согласие услужить России не только похвально, но и благородно… Я уверен, что ты смог бы оказывать нам еще более весомые услуги, кабы столько времени не отнимала служба и прочие хлопоты, кои дают средства к существованию твоей фамилии.
— Да-а, — вздохнул Бекир, — фамилия требует значительных расходов. И то купить надо, и другое… Коня хорошего присмотрел недавно, а купить — не могу.
— Добрый конь знатных денег стоит, — согласился Веселицкий. И добавил, заговорщицки понизив голос: — Тебе по приятельству скажу… Я могу походатайствовать перед его сиятельством о назначении тебе некоторой суммы в качестве ежегодного пансиона за сообщения о всех здешних делах.
Бекир неторопливо налил себе кофе и, поднося чашку ко рту, спросил с напускным безразличием:
— Деньги-то большие?
— Конфидентам при знатных дворах мы платим до девятисот рублей.
Делавший в этот момент глоток Бекир, услышав сумму, поперхнулся, затрясся в хриплом кашле, расплескивая дрожащей рукой кофе.
Веселицкий плеснул из кувшина в бронзовый стаканчик воду, протянул гостю, но тот, отказываясь, замотал головой.
Откашлявшись, Бекир стал утирать ладонью выступившие на глазах слезы. Но делал это слишком долго и тщательно, явно обдумывая услышанное.
Утеревшись, он снова налил кофе, молча отпил, затем пытливо взглянул на Веселицкого:
— Кто еще знает о нашем разговоре?
— Только эти стены.
— А твой переводчик? Ведь это он надоумил тебя.
— Почему ты так решил?
— Я видел его глаза, когда заходил в дом.
Веселицкий понял, что сейчас лгать Бекиру нельзя.
— Ты прав — он надоумил… Но я знаю его много лет. Это верный и надежный человек!
— Хан-агасы тоже считает меня верным.
— Чем же мне доказать свою, правоту? — развел руки Веселицкий. — Скажи, я сделаю!
Бекир неспешно раскурил трубку, несколько раз глубоко затянулся и, дохнув на канцелярии советника пахучим дымом, сказал коротко:
— Пиши Долгорук-паше…
В полдень шестнадцатого февраля к Веселицкому пожаловали ханские посланцы Мегмет-мурза и Темир-ага. Они объявили, что почти все старейшины уже прибыли в Бахчисарай, а ширинский Джелал-бей и мансурский Шахпаз-бей подъедут на днях.
— Старейшины приглашают вас на совет и просят проявить на нем дружеское понимание чувств татарского народа.
— Это как же?
— Просят не требовать подписания акта, что нашей вере противен, — сказал Мегмет-мурза.
