Нина Молева - Княгиня Екатерина Дашкова
По специальному ходатайству обоих Паниных императрица подписала указ, разрешающий продать все поместья Дашковых казне. Насколько можно было понять из общих разговоров, вся надежда была на то, что императрица вместе с подписанием указа определит для осиротевшего семейства какой-нибудь пенсион. Этого не случилось. В то же время княгиня не захотела лишать своих детей наследственных имений. Она возмутилась указом и выразила желание сама управлять всеми имениями, сократив любые расходы, с тем чтобы в будущем приобрести возможность удовлетворить кредиторов. Все уговоры Паниных оказались тщетными, и мне показалось, что оба графа вздохнули с облегчением, переложив ответственность за опеку на одну княгиню. Их не взволновало и то обстоятельство, что наиболее настойчивым кредиторам княгиня принуждена была отдать все фамильное серебро и драгоценности. Она удовлетворилась четырьмя кувертами, которые сохранила для детей, и очень торопилась отъездом из Петербурга, тяжело переживая общее безразличие к ее бедственному положению. Но отъезд этот постоянно откладывался то из-за медленно происходившего выздоровления самой княгини, то из-за болезней детей. Нарыв в горле — болезнь, унаследованная от отца, — едва не унесла сына княгини, и только искусная операция, которую произвел хирург Кельхен, вернула его к жизни.
Несмотря на нежелание княгини обременять меня своими заботами, я пустилась в путь в Москву вместе с ней по последнему санному пути. Княгиня радовалась неупущенной возможности добраться до старой столицы. Сила ее духа была столь велика, что когда по приезде нашем в деревню выяснилось, что барский дом совершенно непригоден для жилья, княгиня немедленно распорядилась выбрать из разобранного сруба пригодные для строительства бревна и из них соорудить небольшой дом. Мысли о гостях и приемах она не допускала — для этого те пятьсот рублей, которые оставались на жизнь семьи, были слишком недостаточны, — а Катерина Романовна слишком горда, чтобы кому-то признаться в своих стесненных обстоятельствах. Но даже она не могла предположить, что этот скромный дом станет ее единственным пристанищем на многие месяцы. Пребывание в Москве стало для княгини невозможным, потому что городскую усадьбу Дашковых, где свекровь принимала Катерину Романовну и князь Михайлу, старая Дашкова сочла нужным подарить своей внучке. Сама старая княгиня после смерти единственного сына удалилась в монастырь, отрешившись от всех мирских забот, и в их числе от попечения над внуками. Не вступая в объяснения, Катерина Романовна предпочла оставаться в деревне до тех пор, пока обстоятельства не позволили ей приобрести в Москве собственный, хотя и небольшой, особнячок. Расставаясь со мной, княгиня сказала, что если судьба назначила ей быть сиделкой и гувернанткой собственных детей, то почему она не может стать и хорошей хозяйкой, чтобы вернуть детям то место в обществе, которое должно им принадлежать по их происхождению. Княгиня не выглядела ни подавленной, ни угнетенной и даже пошутила, что деревенская тишина возвращает ей счастье погрузиться в любимые книги, от которых она так долго была оторвана. Единственная ее просьба сводилась к тому, чтобы я прислала ей целый список новых изданий, за который она заплатила деньги вперед. До тех пор, пока со мной мои дети и мои книги, сказала княгиня, я могу чувствовать себя покойной и удовлетворенной. Вам пригодилось бы и немного счастья, добавила я, на что княгиня, покачав головой, заметила, что положенное ей судьбой личное счастье она пережила и ни о каком другом заботиться не будет. Оно было велико, сказала княгиня, но и потребовало очень высокой цены, которой второй раз мне не хватит сил заплатить. Возвращаясь в Москву, я невольно подумала, что княгине исполнилось всего двадцать два года.
— Анна Карловна! Ваше сиятельство! Княгиня Дашкова пожаловать изволила. Прикажете принять?
— Наконец-то! Долгонько ты, Катерина Романовна, до дядюшки добиралась, так что и преставиться Михайла Ларионыч наш успел.
— Тетушка! Я в отчаянии. Кончина дядюшки оказалась такой неожиданной, что в нее совершенно невозможно поверить.
— Тем не менее, как видишь, она случилась, и только она привела тебя в воронцовский дом.
— Вы несправедливы ко мне, тетушка. Моих дочерних чувств к вам и дядюшке никакое время не может ни ослабить, ни изменить. Моя жизнь после кончины князь Михайлы стала слишком сложной.
— Но тебе никто не мешал избавиться от поместий и спокойно жить на вырученные деньги.
— И лишить моих детей наследственных владений? Нет, тетушка, я знаю, как бы это огорчило их отца.
— Отец, скорее, должен был думать о ваших огорчениях, оставив мать с детьми без средств к существованию. Только твоя молодость может объяснить твое невнимание к его делам. Все при дворе знали неспособность Дашкова считать деньги.
— Тетушка, я подняла этот вопрос лишь для того, чтобы оправдаться в своем мнимом невнимании к вам.
— Как же ты устроилась в своем Михалкове? Слыхала, никогда там не было путного дома, но и он будто развалился.
— Я велела себе построить небольшой, которого вполне достаточно для наших потребностей.
— И это ты, Катя, которую мы воспитали во всяческой роскоши и удовольствии! Как же поспешила ты со своим браком! Кабы узнала заранее про все молодечества да амуры князя…
— Тетушка, Бога ради! Я твердо верю, что браки свершаются на небесах. Вы правы, если бы я имела сведения о жизни князь Михайлы, я бы не стала его женой. Но Богу было угодно сохранить меня в неведении, и те годы, что мы прожили в супружестве, стали самыми счастливыми моими годами.
— Не стану спорить, Катенька. Может, и твоя правда. Вон об Александре Сергеевиче, кажись, не то что мы, сама покойница императрица каждую мелочь вызнала. И богат, и образован, и обходителен, и при дворе отлично принят, и в пороках никаких не замечен, ан на-поди, не принес счастья Аннет. Куда уж дальше, коли в дом родительский предпочла вернуться.
— Неужто навсегда? Быть не может!
— Может, Катенька, может. Даже писаться девичьей фамилией стала — Воронцовой себя называет, а Строгановой по несчастию. Ты-то, я знаю, графу благоволишь. Да и то сказать, в чем не разошлись наши с тобой взгляды. Наше семейство покойному императору преданность хранило, ты его супругу выбрала, в заговор замешана была, только что тебе из того вышло?
— Я не искала корысти.
— Знаю, все знаю, да справедливость-то должна быть.
— Вспомните вашу с дядюшкой жизнь, тетушка!
— И ее помню.
— А государыня, покойница, вам кузиной приходилась.
— Только знаешь о чем, Катенька, мы иногда с дядюшкой твоим толковали? Не было счастья Воронцовым при дворе. Всем. О тебе не говорю.
— Разве государыня не сохранила за дядюшкой чин великого канцлера, хоть он попервоначалу от присяги отказался?
— Сохранила, верно. Полтора года Михайла Ларионыч канцлером оставался, да что толку — на словах ведь, не на деле. Потому и сидел сиднем дома, больным сказывался. Каково это ему было аудиенции царской просить, когда, окромя него, вся шелупонь в личные покои и днем и ночью входить могла! А через полтора года не сам отставки попросил — намек получил, потому мы тем же часом в Москву и переехали. Два года здесь провели. Извелся, мой голубчик, как извелся, подумать горько.
— Но ведь поначалу государыня и с вами благородно обошлась.
— Благородно? Забыла, видно, ты, как сама Анна Карловна Воронцова с себя кавалерию сняла да ее императорскому величеству вернула. Мол, раз от покойницы получила, то теперь она мне ни к чему.
— Помню, тетушка. Все тогда толковали, что государыня сама вам эту кавалерию снова надела. Да и в торжествах коронационных вы государыне ленту Андреевскую да мантию оправляли — честь из всех кавалерственных дам самая отличная.
— Что ж за диво? Как-никак не столько Воронцову, сколько графиню Скавронскую уважила, родную племянницу императрицы Екатерины Алексеевны. Опасалась за себя — вот и уважила.
— Неужто вы такой расчет в государыне полагаете?
— А ты что, доброе сердце? Так уж это ты на себя посмотри. Да что ты! У вас с государыней счеты особые. А каково Аннет приходится? Сама знаешь, о разводе хлопотать мы начали. Велико ли дело — помочь, так наотрез отказала. Как, мол, Синод да законы. Главное, чтобы по закону было. Что мужа удавить, что законного императора Иоанна саблей зарубить. По закону!
— Осведомлен ли ты, братец Петр Иванович, что ваша Катерина Романовна в дальний путь собралась? Не сидится ей в Москве, да и только.
— Осведомлен, Никита Иванович. Более того скажу — недавно письмо от нее получил. Просилась наша княгинюшка в заграничный вояж, о паспорте ходатайствовала, да помочь я ей не смог — государыня и слышать не захотела.
![Харлан Эллисон - Время глаза [Время ока]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)
