Вадим Полуян - Ослепительный нож
Бунко смутился.
- Дрога, прикуси язык! - строго глянула на неё Бонедя.
- Пх!.. Вот так речи, пани Бонэдия! - поперхнулась от удивления Всеволожа.
- Муве трохэ по-росыйски, - зарделась шляхтянка-разбойница.
- Научилась от муженька, - пырскнула Янина.
- Поженились! - плеснула в ладоши боярышня.
- Не повенчались, - вздохнула амма Гнева. - Не хочет Бонедя принимать нашу веру.
- Ах, Акилина Гавриловна, перестаньте, - взмолилась полячка.
Евфимия поспешила переменить беседу:
- Что с тобой стряслось, Карион? Зачем снадобье?
- Не хотели с Бонедей тебя расстраивать, Евфимия Ивановна, - признался Бунко. - Ранен я. Второй год лечусь. Кажется, пошёл на поправку.
- Ранен? Где? - ополошилась боярышня.
- Помнишь, из Падуна отпустил нас с Калисой Василиус по твоей заступе с малою обережью? Мы были уже под Нивнами, когда внезапь напали шиши. Не смотри, что злодеи: все железом одеяны, были среди них меднощитники, копьеносцы, железострельники.
- Что есть железострельники? - спросила Всеволожа.
- Железно лучництфо, - пояснила Бонедя. - Счшэла деревянна, кончик железен.
- Именуется жёлезница, - продолжил Бунко. - Вот и угодили мне этою железницею под левую пазуху. Обережь перебили. Меня принесли, Калису же привели к своему атаману Взметню. Стал Взметень спрашивать: кто, откуда? Я в полу беспамятстве помянул боярышню Всеволожу. И - вот удача! - атаман обнял меня, как родного. Сам назвался Ядрейкой, твоим конюшим.
- Ядрейко! - вспомнила Евфимия.
- Взметень, - уточнил Бунко. - Нас разбойнички отпустили, да ещё с провожатыми. С тех пор Калиса пользует меня снадобьем на то место, где уязвило железце стрельное. Важную жилу зацепила стрела. Рука уже повинуется, однако пока с трудом.
- Что с Гориславой? - прервал рассказ Андрей Дмитрия.
- Пора уж ей быть, - заметила амма Гнева. Льнокудрая смуглянка Горислава встретилась Всеволоже сразу же у привратной кельицы, где вернувшаяся к Мамонам похищенница расцеловывалась с Богумилой. «У меня с утра губы зудят - к поцелуям!» - прижалась к ней в свою очередь Горислава, готовая тотчас исчезнуть. «Надолго ли и куда?» - успела спросить Евфимия. «Боярин послал к железнику. Тут недалече. Его торговое место в рукавичном ряду на проулке. С горы идучи, от шёлкового ряду к железному по левой стороне», - подробно объяснила Горислава. Евфимия обратила внимание на голые руки лесной сестрицы. Понадеялась торопыга на майское солнце и близкий путь. Выскочила в летнике, хоть и теплом, да с рукавами по локоть. А у Евфимьиной телогреи рукава до подола, а подол подшит мехом. Всеволожа успела накинуть на деву свою верхнюю сряду. «Ой, зачем же?» - воспротивилась та. «Май нынче с зимой поручкался, - застегнула на ней Евфимия все тридцать пуговиц телогреи. - Мы с тобою - рост в рост, худоба в худобу». Горислава вышла из ворот - истая боярышня!
Потом за поцеловками Всеволожа не думала о ней. Долго не высвобождала пестунью из материнских объятий Акилина Гавриловна. «На поцелуи, что на побои, - ни весу, ни меры», - приговаривала она. С пани Бонэдией лобызание происходило по-польски: «в плеча». За бурной встречею - жаркая баня, обильная задушевная трапеза, опросы да расспросы… И вот - Гориславы до сих пор нет.
- Ктура годзина? - спросила пани Бонедя.
- Пятнадцатый час, - определил Андрей Дмитрич по песочным часам.
- Скоро станет вечораться, - вздохнула Калиса.
- Ушла пшэт полуднем, - сказала Бонедя.
- Куда ты её послал? - сердито глянула Акилина Гавриловна на боярина.
- Почитай что рядом, - оправдывался Андрей Дмитрия. - К железнику Микулке Овдееву. Торгует железьем-ветошью. Большой мастер! Работает мелкие железные и медные вещи холодною ковкою, чеканкою, сверлом, напилком. Чужой замок отомкнёт, а ему ещё кланяются. Мне отменное аргалие изготовил, кровопустное железце. Я ему заказал лезвие для чукрея, тонкого ножа, вятское, ценой два алтына, две деньги.
- Далось тебе это лезвие! - ворчала Акилина Гавриловна.
Бунко молча встал и вышел.
- А вы преобразились на Москве, не то что у себя в лесу, - с восхищением оглядела прибранные головки лесных сестёр Всеволожа, пытаясь придать застольной беседе более приятное направление.
- И причёсаны, и наряжены! - вскочила из-за стола Янина, повернулась, как на смотринах, лебёдушкой.
- Это всё она, - кивнула на Бонедю Калиса.
- Ты лекаш, а я кравец, фрызьер, - попыталась улыбнуться грустная полячка. Ей стало одиноко по уходе Бунко.
- Что такое фрызьер и кравец? - не поняла Евфимия.
- Она говорит, Калиса - лечец, а себя называет портнихой да ещё и причёсницей, - перевела Янина. - Так оно и есть.
- Ой, не могу! - не находила себе места амма Гнева.
- Муси пани трохэ почэкаць, - произнесла Бонедя.
- Да говори же по-русски, - рассердилась боярыня.
- Она просит немного подождать, - сказала за подругу Янина.
Богумила с Калисой стали убирать со стола.
Ушла и Акилина Гавриловна, волею неприятного случая превратившись из волшебницы аммы Гневы в расстроенную Мамоншу.
Андрей Дмитрия погрузился в глубокие мысли, выводя незримые знаки ногтем на скатерти.
- Гориславка вот-вот вернётся. Выше носы! - принесла Калиса взвар и заедки.
Вошёл пасмурный Карион.
- Беда, - сообщил он с порога. - Был у железника Микулки Овдеева. Горислава не являлась к нему. Никто её ни в рукавичном, ни в шёлковом, ни в железном рядах не видел.
Амма Гнева слушала, застыв в противоположной двери. Потом заявила:
- Плохо. Смотрела по зернию и по книгам. С девчонкой плохо.
- Дёрнуло же послать её! - всплеснул руками Мамон.
- Дёрнуло облачить её в мою телогрею! - спохватилась Евфимия.
- Шшшто? - не поняла амма Гнева.
- Она свою тёплую сряду на её летник накинула, - объяснила свидетельница Богумила. - А что дурного?
- Дурное может быть вот что, - опустила голову Всеволожа. - За мной от великокняжеского дворца до Бутова сада увязался соглядатай не соглядатай, не знаю кто. С речами не приставал. Спросила путь, указал. Вошла в ворота, он повернул назад. Человек, мне не ведомый. Рыж, как тыква, усы морковками, очи злы.
- Вылитый Ростопча, истопник Марьи Ярославны, молодой великой княгини, - определила по описанию Мамонша. - Скверный человек.
- Он ли повредил Гориславе? - усомнилась Евфимия. - Видел меня вблизи. Не мог обознаться.
- Мыслишь, девоньку выкрал? - очнулся от глубоких дум Андрей Дмитрия.
- Не заметила ли с ним спутников? - спросила боярышню Акилина Гавриловна.
Евфимия покачала головой.
- Сам Ростопча не ввязнет в крадву, - размышляла Мамонша. - Укажет похитчикам издали. А издали вы с Гориславой схожи. И сряда та же… Богумила, - вскинула она взор на невзрачную деву чернавку. - Где в Кремле Житничный двор, тебе ведомо? - Та затрясла удивлённым личиком. - У церкви Рождества Иоанна Предтечи - хоромы Софьи Витовтовны, - стала объяснять амма Гнева. - С другой стороны храма - бывший двор митрополита Петра. Там теперь проживает правнук Гедемина, князь Юрий Патрикеевич На-римантов. Его в Кремле каждая собака знает. Самый ближний государю боярин! Ты спустись ниже, к Подолу. Первый из по дольных дворов - Житничный. Тщательно погляди: не там ли наша похищенница?
Богумила вышла из-за стола и с опущенной головой покинула Столовую палату.
- Нет у меня внятельного разумения твоих мыслей, - взглянула Всеволожа на амму Гневу.
- Ток моих мыслей прост, - пояснила та. - Из того, что от тебя слышала, заключаю: Литовтовне, как ты именуешь Софью, мир твой с Василиусом и нынешняя близость к нему ой-ой не по нраву! Ссора ваша ею подстроена весьма тонко. Осталось лапы на тебя наложить. У Ростопчи были спутники, не примеченные тобой. Не пешие, а в карети. Тебя с пути не взяли по многолюдству на улицах. В полуденное же время улицы, почитай, пусты. Вот Горислава и оказалась впору. Дай Бог, чтоб быстро выявилась ошибка.
- Зачем Богумиле Житничный двор? - не понимала Янина.
- Этот двор - отцовское наследство Василиуса - мать забрала и построила на нём житницы, - продолжила объяснения амма Гнева. - А под житницами-то погреб. А в погребе-то тюрьма. Личное, никому не подведомственное узилище великой княгини. Там уготовано было место нашей боярышне неведомо для чего и надолго ли. Если вместо неё попала под житницы Горислава, удастся ли ей поздорову выйти?
Все терпеливо ждали возвращения Богумилы.
- Никак не проникнет она туда, - беспокоилась Всеволожа.
- Ей не надобно проникать, - молвила Янина. Евфимия тут же сообразила: очам лесной ведалицы ни камень, ни дерево не преграда.
Все пребывали в неиспокое. А время шло…
