Айбек - Навои
Украсив письмо изъявлениями дружбы в длинных пышных фразах, Хусейн Байкара в конце добавил, что очень взволнован сообщением Хайдара, что подобная преступная мысль никогда не приходила ему на ум.
Сердце государя немного успокоилось. Появился Баба-Али и сообщил, что он довел только что отданное приказание до сведения соответствующих лиц. Хусейн Байкара сложил письмо, велел приложить к нему печать и немедленно отослать его к Навои с надежным гонцом.
В сверкающем золотыми цветами шелковом халате горделиво вошел Маджд-ад-дин для доклада о текущих делах. Взглянув в гневное лицо султана, везир удивился и, несколько растерявшись, занял свое обычное место. Он знал о приезде Хайдара, но приписывать дурное настроение государя этому обстоятельству не было никаких оснований.
Не осмеливаясь задавать султану вопросов, он сидел молча, низко опустив голову.
— В Астрабаде произошло крайне неприятное дело, — досадливо сказал Хусейн Байкара.
— Какие обстоятельства смутили ваше благословенное сердце? — спросил Маджд-ад-дин, наклоняясь к государю.
— Повар, которого вы послали, покушался на жизнь Алишера. Из этого, правда, ничего не вышло, но Алишер теперь имеет повод, чтобы очернить нас.
— Я ровно ничего об этом не знаю, о солнце мира! — сказал Маджд-ад-дин, стараясь придать своим глазам невинное выражение. — Это неприятное событие столь же неожиданно для вашего раба, как и для вас, покровитель вселенной!
— Вы давали повару тайные поручения? — гневно спросил Хусейн Байкара.
— Действительно, мы поручали этому негодяю некоторые дела, — пробормотал Маджд-ад-дин — но повар, видимо, превысил полномочия.
— Теперь об этом нет нужды спорить, — несколько смущенно проговорил султан. — Необходимо принять меры для сокрытия следов этого неприятного дела.
— Не беспокойтесь, о покровитель мира! — сказал Маджд-ад-дин несколько более твердым голосом.
— Чтоб в нужную минуту покончить с этим поваром, мы послали за ним следом тень смерти. — Хусейн Байкара с облегчением выпрямился. Маджд-ад-дин убежденно и горячо продолжал:
— Возможно, что Алишер, — воспользовавшись этим событием, открыто восстанет против нашей власти, установленной навеки аллахом. Следует ни на минуту не забывать о дружбе Алишера с Якуб-беком. Эту опасность необходимо предупредить.
По выражению глаз султана везир увидел, что он с ним согласен во всем. Маджд-ад-дин приободрился. Он ловко вставил несколько слов о том, что найдены новые источники для увеличения государственных средств. Хусейн Байкара разрешил везиру удалиться, а сам отправился в гарем, чтобы развеселить сердце.
Глава двадцать cедьмая
Хайдару взгрустнулось. Не потому, что он боялся наказания за свой проступок. Его огорчало другое: с тех пор как он приехал в Герат, прошло пятнадцать дней; он чувствовал себя одиноким, как никогда, и ощущал тягостный разлад с окружающей жизнью.
Хайдар жил в Унсии. Он много пил и ни с кем ве встречался, кроме Сахиба Даро, у которого он искал сочувствия. Но этот близкий друг Навои тоже был опечален, он тосковал по прежней жизни в Унсии, вспоминал прежние счастливые дни и писал печальные, безнадежные стихи, которые читал Хайдару! Правда, в Унсии жили все слуги, друзья и близкие Навои. Они по-прежнему исполняли свои обязанности. Иногда поэты и ученые собирались, как прежде, и устраивали беседы. Но не было того, кто придавал этому дому оживление и радость. Все тосковали по этому человеку, наполнявшему сердце надеждой, верой, весельем и любовью.
Хайдар и Сахиб Даро, два печальных друга, вышли из ворот Унсии и присели на маленькую супу. На синем небе трепетали гонимые ветром облака, похожие на белые платки. Солнце грело мягко, окрестные сады были еще зелены, хотя от них уже веяло осенью.
— Я намерен встать на путь аскетизма и отшельничества, — сказал Хайдар, в глазах которого светилась печаль. — Это единственный путь для сердца, жаждущего света, чистоты, истинной любви и высшей красоты. Тайна истины — в сердце дервиша. Отказаться от благ скоротечной жизни и жить в созерцании абсолютной красоты, — существует ли счастье более высокое и достойное человека?
Сахиб Даро, полагая, что это желание, мгновенно вспыхнувшее в душе Хайдара, столь же быстро угаснет, как и многие другие его намерения, пожал плечами и промолчал. Хайдар заговорил о дервишской философии. Приводя красивые строки из произведений Ферид-ад-дина Аттара, Джами и Навои, он читал их с увлечением настоящего дервиша. Сахиб Даро с удовольствием слушал.
Внезапно на извилистой дороге, тянувшейся среди стройных деревьев, появились, поднимая легкие облака пыли несколько всадников. Приставив руку к глазам, Сахиб Даро устремил взгляд вдаль. Вдруг он вскочил и закричал:
— Господин эмир едет!
— Да-да! Передний — это эмир, — подтвердил Хайдар.
Так в Унсию снова вернулась жизнь. Из всех комнат выскочили слуги, друзья и близкие Навои и бросились ему навстречу.
Навои сошел с коня, отряхнул полы одежды и поздоровался со всеми, найдя для каждого ласковое слово. Потом прошел в свою комнату. Там все осталось так, как было когда он уезжал из Герата. Освежившись купанием и сменив дорожное платье, Навои прилег на подушки. Немного отдохнув, он позвал Хайдара, Узнав, что произошло с султаном, поэт опечалился. Он попытался утешить племянника, мягко выговаривая ему. Вместо того чтобы чистосердечно рассказать всю правду, Хайдар принялся утверждать, что он ни в чем не виноват. Навои наставительно сказал:
— Лицемеры боятся правды. Говорить правду — великое достоинство. Но языку следует давать волю только тогда, когда это нужно. Не забывайте: жить возле государя — то же, что жить вблизи дракона с раскрытой пастью.
Навои оделся и отправился к султану. У ворот Унсии его ждала большая толпа окрестных жителей, прослышавших о приезде поэта и поспешивших его приветствовать. В глазах у всех светилась радость. Слышались взволнованные голоса.
— Наши глаза ждали вас на пути!
— Жизнь и счастье страны — с вами!
— Наши горести бесчисленны и бесконечны. Кроме вас, у нас; нет защитника.
— Пусть сгинут те, кто разлучил нас с вами!
Взволнованный Навои дрожащим голосом благодарил встречавших. Некоторых он расспрашивал о их жизни и работе. Толпа с каждой минутой увеличивалась. Навои заверил собравшихся, что его сердце, где бы он ни был, всегда с народом, и попросил всех разойтись по домам. До самого сада Джехан-Ара каждый встречный — будь то дервиш, вельможа, носильщик или ученый — приветствовал поэта, провожая его взорами, полными уважения и любви.
Поэт некоторое время погулял по саду, любуясь дворцовыми цветниками, по которым так долго тосковали его глаза. Когда он подходил к главному дворцу, ему навстречу вышел Хусейн Байкара со своими обычными собеседниками и собутыльниками. В числе их были Маджд-ад-дин, Эмир Могол, Туганбек. Навои приветствовал султана официальным поклоном. Вельможи подходили и пожимали поэту руку. Глаза Маджд-ад-дина выражали величайшую растерянность, но он все же справился с собой и льстиво проговорил:
— Ваш покорный слуга чрезмерно счастлив, что ему выпало на долю лицезреть вас, — сказал он, здороваясь с поэтом.
Хусейн Байкара провел Навои в небольшую, отделанную золотом комнату возле дивана.
— Вы ведь не получили от нас разрешения прибыть в столицу, — сказал он, тяжело опускаясь на подушки. — Мы вас совершенно не ожидали.
— Получив ваше письмо, — сказал Навои, словно дело шло о самых обыкновенных, вещах, — я временно поручил управление областью Валибеку и примчался в ваши высокие чертоги, чтобы разрешить все вопросы разумно и по справедливости.
Хусейн Байкара был смущен. Распутывая нити преступления, можно было опозорить многих близких к престолу людей, да и самому султану пришлось бы краснеть за то, что его так одурачили. Поэтому он решил не входить в подробности.
— Глупец Хайдар говорил о некоторых неприятных событиях. Он, наверное, выдумал их. Как бы то ни было, я написал вам письмо. Твердо уверен, что после этого письма у вас в сердце не осталось ни малейшего сомнения или подозрения. Что вы на это скажете?
— Мое сердце не склонно к злобе и вражде, — ответил Навои, — и я отнюдь не мечтаю об отмщении. Как лицо угольщика черно, а руки палача красны от крови, так и души негодяев пропитаны мерзостью. Их мерзость будет для них высшим наказанием и позором.
Хусейн Байкара засунул руку за золотой пояс я сидел подавленный, не зная, куда девать глаза. Молчание становилось все более и более тягостным. Оно как бы подтверждало верховенство истины. Наконец Хусейн Байкара заговорил.
— Теперь скажите, каковы цели вашего приезда?
— Мне не нужно никаких чинов или должностей. Дайте мне только высокое разрешение жить в Герате.
