Эдуард Зорин - Огненное порубежье
— Про то, что между нами было, нам и судить, — сказала она, обращаясь к мужу. Владимир опустил взгляд — не выдержал, стыдно стало.
— Сына моего срамишь, — сказала Васильковна срывающимся от гнева голосом. Сжала в кулаки покоящиеся на коленях руки.
— Сам себя осрамил. Чего же срама ему бояться? — удивилась Пребрана.
— Ты что говоришь? Ты кому говоришь?! — привстал на стольце Святослав.
— Я мужу говорю — перед ним ответчица, — дерзко оборвала его Пребрана.
— Нынче снова шуму на весь Новгород, — сказал Святослав.
— Шум-то есть, да не я шумнула, — усмехнулась Пребрана. — Как унес ты, свекор, ноги из-под Переяславля, с тех пор шум и пошел. Послушали бы, что кончанцы говорят. Говорят, мол, не с руки нам ссору затевать со Всеволодом, а покуда ты, свекор, в Новгороде, ссоры не миновать…
— Отколь такое? — удивился Святослав. — Меня со святыми дарами встречали.
— А как проводят?
— Проводят, как повелю.
— Великий Новгород — не Киев, — сказала Пребрана. — Да днесь и в Киев вам дороги нет.
— Уймись! — вскочила Васильковна. — Совсем рехнулась. Как есть, выжила из ума. А ты, ты-то куды смотришь?! — набросилась она на сына. — Ты-то куды глядишь?!
Владимир задохнулся от страха, подался за отцов столец. Святослав посопел в бороду, но ничего не сказал. Васильковна снова села на лавку.
Тихо стало. Билась в стекло надоедливая муха.
— Ну, будя, — наконец проговорил Святослав, поднимаясь со стольца и разминая ноги. — Шибко хорошо поговорили. Повеселились.
— Нет уж, — вскинулась, вновь оживляясь, Васильковна. — Коли вышла такая беседа, то и мне, матери, слово дай молвить.
— Да уж молвлено, — прогудел старый князь.
— Как велишь, — побагровела Васильковна.
Святослав, помешкав, махнул рукой: ладно, мол, говори.
— Нынче яйца курицу учат, — наставительно сказала Васильковна, обращаясь к мужу.
Святослав крякнул и отвернулся. Владимир, подавшись к матери, вытянул шею. «Ишь ты, какой заморыш, — с тоской размышляла Васильковна. — А все из-за нее. Юрьево семя». О Пребране она не могла даже думать спокойно. Если Святослав такой простак, то уж она-то давно догадалась: пока Пребрана при сыне, ничего путного из Владимира не выйдет. Вон какая орлица — она и покрепче парня под себя подомнет.
С улыбкой наблюдая за свекровью, Пребрана дивилась: ну и баба!.. Свекор-то совсем скис. Ей было жаль Владимира. Не хотелось смотреть на мужа, такого хрупкого и несчастного. Зимой он больше нравился ей: была в нем и твердость, и настойчивость.
Слова Васильковны доходили до нее словно через туман:
— Красна пава пером, а жена нравом… А нрав-то у тебя, Пребранушка, весь в деда твово. Так то — князь. Ты же — мужнина жена. Отколь в тебе это?!
— Чем бог наградил.
— Не бог, а люди, — строго осадила ее Васильковна. — Отец-то, Михаил, и вовсе святым не был.
— Ты, свекровь, отца мово не тревожь, — сдавленным голосом предупредила Пребрана.
— Вот оно, вот! — обрадовалась княгиня. — Все наружу и вылилось.
— Кшыть ты! — оборвал ее Святослав.
Владимир отскочил от отца. Переведя взгляд на Пребрану, старый князь сказал:
— Ступай покуда. Жди к трапезе.
Пребрана поклонилась с улыбкой и вышла.
— Куды поворотила, — протянул Святослав, подходя к жене. — Прежде чем языком-то молоть, подумала бы — что.
— Аль не правду сказала? — удивилась Васильковна.
Святослав досадливо поморщился.
— Кому нынче твоя правда нужна? Чай, мы не на Горе. Чай, Всеволодовы-то уши — вот они, — и он ткнул пальцем в дверь, за которой скрылась Пребрана. — Нынче нам самое время замириться со Всеволодом, а на старые обиды вспоминать.
— Да ты, батюшка, что? — пошатнулась Васильковна. — Никак, от сына своего, от Глебушки нашего, отступился?.. А он-то, родненький, в сыром порубе мается, нас с тобой вспоминает, ждет не дождется.
Она хлюпнула носом, пожухнув, как лист, опустилась на лавку.
— Баба, она и есть баба, — смягчаясь, сказал Святослав. — Ничего твоему Глебушке не станется. А то, что в поруб угодил, — через свою же глупость, не через нашу. Неча было в Коломне сидеть, не за тем его к Роману отсылал. А нынче и Роман сгинул, и мне — вечный позор.
— Сердце у тебя каменное…
— Ты лучше умом пораскинь, — не слушая ее, продолжал Святослав. — Не замирившись со Всеволодом, ни Киева, ни Глеба нам не видать. За Глеба воевать не пойду, войско мне против Рюрика сгодится.
Не было рядом с Васильковной Кочкаря, не у кого было ей спросить совета. Растерялась она. И хоть болело у нее сердце за Глеба, а перечить разгневанному князю она не решилась.
Владимир, глядя на ссору родителей, боялся вставить слово. Так и промолчал он все утро. Молчал и за трапезой. Ел мало, много пил. Лишь удалившись в покои жены, дал волю накопившейся обиде:
— И за князя меня не почитаете. Ровно не я в Новгороде хозяин. Мало мне Боярского совета.
— Сам виноват, — сказала Пребрана. — Доколе будешь чужим умом пробавляться?
— А ты почто сердила батюшку? С добром он к тебе…
— Не в ту сторону батюшка твой глядит.
— Умна больно.
Пребране стало жаль Владимира. Сидит потерянный, не знает, руки куда деть, тискает тонкие пальцы. Подошла к нему, провела ладонью по темечку, поцеловала в лоб.
— Ровно с покойником прощаешься, — отстранился от нее Владимир. Но голос его смягчился.
Пребрана села рядом, обняла мужа за плечи.
— Чего уж там, — сказал, не подымая глаз, Владимир. — Нынче правда твоя. Велел батюшка звать Словишу.
3Сидя в порубе, Словиша многое успел узнать. Охранники были добрые, с тоски заговаривали с ним, даже угощали медом. Рассказывали о походе Святослава на Переяславль, о приезде в Новгород. Чуял Словиша — ветер подул в другую сторону. Скоро и про него вспомнят.
Будто в воду глядел. Вспомнили.
Пришел веселый Широнос, длинный, скуластый и курносый вой, отомкнул решетку.
— Вылезай!
Пока Словиша отряхивал приставшую к кафтану солому, торопил его:
— Не гомозись. Аль приглянулось в норе?
— Сам с мое посиди, — отвечал Словиша, подымаясь по спущенной в поруб лестнице.
— Ишь, медведище какой, — сказал Широнос, разглядывая обросшего волосами, растрепанного Словишу.
— Не у тещи был на блинах, — дерзко ответил Словиша.
— Язык-то укороти, — посоветовал Широнос и шмыгнул.
Словиша расчесал пятерней свалявшуюся бороду. От яркого света, ударившего в лицо, закружилась голова.
— А белый-то, — удивился Широнос. — Всего насквозь видно.
— Добрый ты…
Глаза стали привыкать к свету. Приставив ко лбу ладонь козырьком, Словиша разглядывал воя.
Широнос смущенно переминался с ноги на ногу.
— Аль вовсе от людей отвык? — спросил участливо. Покашлял, перехватил осклепище копья:
— Пойдем, коли так…
Они пересекли заполненный людьми двор, поднялись на крыльцо княжеского дворца. В сени Широнос входить не стал, пропустил Словишу вперед и закрыл за ним дверь.
Войдя, Словиша огляделся: все, как прежде, все, как и раньше было. Не раз пировал он за этими широкими дубовыми столами, не раз держал с Пребраной совет. Много воды утекло в Волхове с тех пор — вон уж и снега стаяли, и деревья распустились, за окном — зеленый пойменный простор.
В порубе всегда было темно и холодно.
Вошел Кочкарь, неодобрительно оглядел Словишу, не сказав ни слова, вышел. В дверях снова появился Широнос. Поманил дружинника пальцем:
— Подь сюды.
— Никак, Святославову милостнику не приглянулся? — удивился Словиша.
— В баньку велено тебя сводить.
— Ишь ты! — с удовольствием крякнул Словиша. — Гляди, Широнос, нынче я у князя в почете.
— На меня обиды не держи, — попросил его вой.
— А мне на тебя обижаться нечего, — успокоил его Словиша. — Кабы не ты, сдох бы я в своей норе.
— Человек ведь…
— Бросали — не спрашивали.
— Воля князева.
— А печаль наша.
В баньке Словиша совсем отошел. Широнос похлестал его веником, постриг бороду и усы, сам удивился:
— И не узнать тебя ноне.
В предбаннике уже лежал на лавке бережно сложенный новый кафтан — точь-в-точь на Словишу, словно по мерке шит. Штаны — тоже новые, новые сапоги.
— Нет, не в обиде я на князя, — шутливо говорил Словиша, перетягивая тонкую талию шелковым пояском — живота у него не было, совсем провалился, как у борзой.
— Грех обижаться на князя, — поддакивая ему, льстиво сказал Широнос. — Князь на то и князь.
— Да и мы с усами! — отозвался Словиша. Радовался дружинник, что на воле, что дорога ему лежит не иначе как во Владимир.
Святослав принял его ласково, указал садиться на лавку. Сметливые отроки налили в чаши вина. Исчезли тихо, как тени.
