Дмитрий Вересов - Семь писем о лете
– Война… кончилась? – скорее догадалась, чем услышала она.
– Уже неделю назад. Да черт с ней, с войной! То есть не черт, конечно, но сейчас, пока кругом бардак… Требуй, настаивай, возмущайся, кричи, что пожертвовала даже честью, забеременела, чтобы доказать фрицу свою преданность. – На скулах Афанасьева заходили желваки. – И быстрее, пока я здесь и могу взяться сопровождать тебя.
Афанасьев прекрасно понимал, что придуманный им выход рухнет при втором же допросе в ОО, что неизвестно, что ждет его самого после того, как обман вскроется, но иного все равно не было, а в Чехословакии в эти шальные майские послепобедные дни творилось такое, что можно было рискнуть, надеясь на чудо. К тому же особый отдел фронта находился сейчас на весьма приличном расстоянии от Праги – под Дрезденом. Дорога неблизкая, и чего только не случается там, где еще не отгремели последние выстрелы…
На рассвете, когда воздух был еще холоден и прозрачен, «опель» с подследственной Каменской, подполковником НКВД Афанасьевым и двумя конвоирами натужно гудел, взбираясь на крутые отвалы богемских гор. От свежести и нежданной свободы хотя бы на день Стася словно опьянела. Она ехала с закрытыми глазами, чувствуя на своем запястье костлявую руку Афанасьева, но мгновениями ей казалась, будто рядом сидит загорелый и живой старший лейтенант Костров, и его ребенок свернулся в ней, и их ждет впереди старый дом на углу Либкнехта и Бармалеева, счастье и долгая-долгая жизнь…
– А дом ваш немцы разбомбили еще в сорок первом… – словно прочитав ее мысли, проговорил Платон, тихо, монотонно, не шевеля губами. – Но мама твоя жива… была жива в феврале сорок второго… По нашим каналам я нашел ее… Каменская Доротея Казимировна девятисотого года… Продукты принес, обкомовский спецпаек… Сестренку твою видел, Марию. Она так на тебя похожа… Я им про тебя не говорил, ты ж без вести пропавшей числилась…
С языка у Стаси готово было сорваться, что отчество матери «Сигизмундовна», и она не могла родить ее, Стасю, в одиннадцать лет, что нет у нее никакой сестры Марии, только брат… Но она смолчала, только чуть согнула пальцы руки, коснувшись его ладони, и легонько сжала. Платон улыбнулся уголками губ, посчитав это жестом благодарности.
Неожиданно машина клюнула носом и резко остановилась, так что Стася больно ударилась лбом о переднее сиденье и только потом различила выстрелы.
– А-а-а! – страшно закричал Афанасьев и, выпрыгивая из машины, толкнул Стасю ногой, чтоб она упала между сиденьями. Перестрелка стала злее, послышался звон стекол, какое-то хрипенье, мат – и все стихло. Стася лежала, не шевелясь, но видела, как на пол, куда она уткнулась лицом, стекает лужица крови спереди.
– Власовцы недобитые, мать их за ногу, – послышался над ней голос Афанасьева. – Эх, мало уложил сволочей, ушли. – Тут он вдруг поперхнулся и замолк. Стася испуганно вылезла на сиденье и посмотрела туда, куда глядел Афанасьев. Оба конвоира были убиты.
В такое везение трудно было поверить, но тем не менее это случилось. Афанасьев даже забыл о только что простреленной руке.
– Видать, ты и впрямь в рубашке родилась, Стаська! – присвистнул он и озабоченно огляделся. Дорога была пуста, и требовалось поспешить – в любую минуту могла появиться какая-нибудь машина, и тогда все пропало. – Уходи, быстро.
– Куда? – растерялась Стася.
– Не знаю куда, куда угодно, в лес, в чащу. Прибейся в деревню, прикинься чешской фольксдойчей, немцы ссильничали, родители выгнали, или лучше их убили, дом пожгли, куда теперь тебе такой… Словом, плети что хочешь, как можешь, только уходи отсюда подальше, беги на запад, в горы, в глухомань… Встретишь кого, хоть своего, хоть врага, – на все соглашайся, терять тебе уже нечего, авось обойдется как-нибудь…
– А ты? – помертвевшими губами спросила она.
– Тебя это не касается, – почти зло огрызнулся Афанасьев. – Ну, живо! – Он рывком высадил ее из машины и толкнул в сторону леска. Стася сделала несколько шагов, но вдруг обернулась и прошептала:
– Платоша, а ведь ты и вправду в погонах…
– Пошла!!! – заорал Афанасьев и, обхватив голову руками, сполз по дверце на землю.
А когда он открыл глаза, Стаси уже не было, и только ее следы в придорожной пыли говорили, что она вообще была в его жизни.
* * *Скорее всего, Андрей Платонович так никогда и не узнал бы историю единственной настоящей любви своего отца, в трагической своей незавершенности сходной с единственной любовью матери. Но помог случай, точнее, выражаясь словами самого Андрея, «неслучайная случайность».
«И все же я утверждаю со всей ответственностью: курица – она и есть курица, и это неизлечимо! Ведь договорились же, еще утром подтвердили договоренность, а теперь, когда я сижу тут, изучая небогатое меню, она вдруг звонит и заявляет, что ее с полдороги завернули обратно на студию, потому что приехал какой-то важный московский продюсер и устроил совещание, на котором без нее, Галины Леонидовны Бланк, ассистента по актерам, ну никак не обойтись. И это когда видный из себя и отнюдь еще не старый мужчина, можно сказать, изнывает в ожидании… Да за такое на бульонные кубики пускают!» – мрачно думал Андрей Платонович.
Он только-только приготовился подозвать официантку и сделать заказ, и тут с противоположного конца зала донеслось:
– Ты чего усы отрастил, дурик?!
Андрей огляделся, не будучи уверен, что сия вывернутая наизнанку цитата из всенародно любимой «Бриллиантовой руки» обращена именно к нему, но никого другого усатого в поле зрения не обнаружил, а интенсивно машущий ручками цветастый шарик на коротеньких ножках определенно перемещался в его направлении. Поверх шарика размещался другой, поменьше, на котором пунцовым пятном выделялись дутые губки а-ля Анджелина Джоли, а венчалось все это великолепие пружинно-курчавой иссиня-черной копной.
Шарик пронзительно звенел на ходу:
– Афанасьев! Я к тебе, к тебе обращаюсь!
– Ну, здравствуй, Аллочка… – Андрей обреченно вздохнул.
Вообще-то, его бывшая, если в город и наезжала, визитами своими и звонками семейство Афанасьевых не баловала, а со времени их последнего телефонного разговора, пустого и необязательного, минуло лет десять. И тут вот, здрасьте, ни с того ни с сего такая экспрессия!
– А я как раз показывала мужу места, где прошла моя юность. – Аллочка, добравшись столика Афанасьева, подставила щечку для поцелуя. – Подустали, зайдем, думаем, в кафешку, вроде симпатичная. А тут как раз ты… Ойген, Ойген, ком хир, шнелле!
Из-за дальнего столика поднялся маленький, по-юношески стройный мужчина с белоснежной густой шевелюрой, ниспадающей на плечи. Издали он походил скорее на сына, если не на внука Аллочки, сильно постаревшей и располневшей со времени ее последней встречи с Андреем. Но когда мужчина приблизился, стала видна густая сетка мелких старческих морщинок, избороздивших его красивое, классической лепки лицо, взгляд больших светло-карих глаз был потухшим, мертвым, а в отточенных, четких движениях сквозил какой-то неживой автоматизм. Перед Андреем был старик, усталый и опустошенный.
– Вот, Афанасьев, знакомься – Ойген Лау, можно просто Женя. А кто ты, он уже в курсе.
– Очень приятно, – сказал Андрей, с осторожностью пожимая его вялую хрупкую ладошку. – Немен зи пляс, битте. – Он показал на диванчик напротив, не будучи уверен, что иностранец поймет его специфический немецкий. – И ты тоже садись, как тебя – надо полагать, фрау Лау. Практически поэма… Чай, кофе, потанцуем?
– Язвишь, Афанасьев? Постыдился бы. Во-первых, Женя впервые в нашем прекрасном городе, а во-вторых, мы здесь не просто так, а с миссией.
– Просветительской? – поинтересовался Андрей Платонович.
– Родительской. У нашей дочери здесь через три дня свадьба.
– А вот с этого места поподробней. Когда это ты успела, а? Помнится, лет десять назад ты мне свистела, как счастлива в браке с Функелем…
– Дункелем. Но это давно в прошлом. А Флоранс – дочь Ойгена от прежнего брака, но я имею все основания считаться ее второй мамой, она так и называет меня…
– Стоп! – Андрей резко прервал словоизвержение бывшей жены. – Ты сказала – Флоранс? Флоранс Нонжар?
– Ну да. Она взяла фамилию матери. Погоди, а откуда?..
– А ее жениха зовут Илья? Илья Саватеев, художник?
– Да. Но…
– Они мои хорошие друзья. И я тоже зван на свадьбу. Кстати, вместе с сыном, невесткой и внучкой. Заодно и познакомитесь.
– Что ты такое говоришь, Афанасьев! Да я!..
Она замолчала – потому что сказать особо было нечего.
Тут подал голос ее супруг. Андрей, разумеется, не понял ни слова, но Аллочка тут же закивала и вроде как успокоилась.
– Женя спрашивает, где в вашем города самая экологически чистая земля.
– Не понял… Никак отстроиться решили? Или, может, спекульнуть?
– И точно не понял – нам и нужно-то всего небольшую шкатулочку набрать, а Женя – он так на экологии повернут, что…
