Алексей Шеметов - Вальдшнепы над тюрьмой (Повесть о Николае Федосееве)
Николай Евграфович положил комплект «Нижегородского листка» под подушку и достал оттуда номера «Самарского вестника». Развернув их, он увидел свой маленький исторический очерк, посвящённый временам подготовки к реформе. Он решил просмотреть эту статью, спешно написанную в первую ночь сольвычегодского ареста, в полицейской канцелярии, куда его заперли.
Открылась дверь, и в барак вошёл помощник начальника тюрьмы.
— Староста! — крикнул он. — На выход.
Федосеев торопливо сунул газету под тюфяк, натянул сапоги, накинул пальто и, забыв надеть шапку, пошёл к двери.
Помощник шагал по двору чуть впереди, не оглядываясь. У ворот он остановился и пропустил ссыльного в другой двор, где у открытого склада стояла белая лошадь, запряжённая в телегу, на которой сидел подросток-ямщик. А рядом нетерпеливо топтался небольшой человек в сером пальто и меховой шапке, с рыжеватой бородкой клинышком. Николай Евграфович напряг все силы, чтобы сдержать себя, не прибавить шагу, не улыбнуться и ничем не выдать своего волнения.
— Это вы староста? — спросил человек в сером пальто. — Подводу задерживаете.
Из склада, в котором галдели питерцы, выскочил Цедербаум.
— Господа, явился виновник! Староста, почему вы не проверили ушедшую партию?
— А что случилось? — спросил Федосеев, входя следом за помощником начальника в склад.
— Вещей недосчитываемся, — сказал Кржижановский. — Подозреваем — присвоила ушедшая партия.
— Исчез мой саквояж! — кричал Цедербаум. — Безобразие!
— Надо вызвать начальника! — подхватил Старков.
— Господа, не шумите, — сказал Федосеев, досадливо морщась. — Никуда ваши вещи не денутся. Ищите.
— Как не денутся, когда их нет?
— Где тут найдёшь их?
— Всё перепутано, перевёрнуто.
— Начальника!
Федосеев махнул рукой, вышел из цейхгауза, оглянулся и, убедившись, что помощник начальника остался там, быстро подбежал к «извозопромышленнику».
— Владимир Ильич, наконец-то!
— Здравствуйте, здравствуйте, Николай Евграфович. Счастлив вас видеть, дорогой казанец. Как себя чувствуете?
— Неплохо, Владимир Ильич. Рад, что судьба всё-таки свела. В Москве видел ваших сестёр. Пришли на вокзал проводить нас. Анна Ильинична оказалась права. Обязательно, говорит, встретитесь в Красноярске.
— Я всё ходил в фотографию Каппеля. Прелюбопытнейшая, знаете, фотография. Снимает по договору с тюрьмой пересыльных. Каппель скопил коллекцию портретов. Чернышевский, Мышкин, Алексеев. Сотни русских революционеров. Не фотография, а музей сибирской ссылки. Хотел там встретиться с вами, но вас всё не ведут.
Николай Евграфович обернулся, глянул в тёмный дверной проём цейхгауза — там шла шумная перепалка питерцев с помощником начальника.
— Удачно у нас получилось, — сказал Владимир Ильич. — Николай Евграфович, в Иркутске ждёт пересылки наш хороший товарищ, член союза. Яков Ляховский. Надеюсь, вы с ним встретитесь. Держитесь к нему поближе. И берегите нервы. Заканчивайте поскорее ваш исторический труд. Я жду его с нетерпением. Переправим в Женеву, там напечатают. Читал в «Самарском вестнике» вашу «Историческую справку». Превосходна. Убедительна. Кстати, виделся в Самаре с вашим другом.
— С Петрусем Масловым?
— Да, он встретил меня на пути в Сибирь.
— Боже, как это хорошо!
— Мария Германовна в Архангельске?
— В Архангельске. Хлопочет, чтоб послали её в Сибирь. Ко мне.
— Одобряю. И вы хлопочите. Вам надо быть вместе, и вы будете вместе. Непременно. Я в это верю. Пишите мне в Минусинский уезд. Меня туда, кажется, посылают. Напишу вам оттуда сразу же, как узнаю, где вас поселят. Не надо нам теряться. Нас ждёт революция, дорогой друг!
Питерцы начали носить вещи на телегу, из склада вышел помощник начальника.
— Чёрт, как вы задержали меня! — заворчал и нервно зашагал взад и вперёд «извозопромышленник». — Пошёл на уступку, выделил подводу, а у них тут вон что!
Николай Евграфович услышал далёкий крик летящих гусей, поднял голову, отыскал в небесной синеве мерцающий пунктирный треугольник и улыбнулся.
— Не сердитесь, хозяин, — сказал он, — Слышите? Весна.
Владимир Ильич тоже запрокинул голову.
— Гуси?.. Да, весна, весна!
— Вальдшнепы, наверно, давно прилетели.
— Должно быть. Вы охотник?
— К сожалению, в детстве пристрастился. Теперь лишняя тоска.
— Не изнуряйте себя, не тоскуйте. Будут и вальдшнепы, и многое другое.
Питерцы погрузили вещи на подводу, но ещё что-то возились около телеги, оттягивая время.
— Выезжай, — приказал помощник начальника ямщику, и тот взялся за вожжи.
Владимир Ильич резко повернулся к Федосееву и пожал ему руку.
— До новой встречи, Николай Евграфович!
— Это ещё что там? — зарычал тюремщик.
— Ничего, ничего, господин начальник, — сказал Владимир Ильич. — Староста-то оказался хорошим человеком. Успокоил меня. Видно, и среди ссыльных есть добрые люди. — Он обернулся и помахал рукой.
3
И снова тяжёлый этапный путь — дальше на восток, в Иркутскую губернию. У Канска железная дорога обрывается, и партия ссыльных, высадившись, тянется сбоку вдоль трассы, на которой кишат строители — сибирские мужики с тачками, лопатами и ломами. Растут насыпи, выравнивается полотно, настилаются шпалы и рельсы. Дорога строится спешно, лихорадочно. Она позарез нужна империи, её правительству, особенно всемогущему министру Витте, ищущему широкий рынок для русского капитала, и Николаю Второму, который яростно рвётся на Тихий океан, где он наверняка сломает себе голову, столкнувшись с Японией.
Партия, то удаляясь от трассы, то приближаясь, медленно двигалась через тайгу по старой конной дороге, сворачивая в сторону от бесшабашных почтовых троек, от обозных телег, опасно перекашивающихся и скрипящих на ухабах, тяжело нагруженных бочками с байкальским омулем, мешками с читинским хлебом, ящиками с китайским чаем и прочими товарами. В одном месте охрана загнала ссыльных прямо в лес и запретила смотреть на дорогу, но Николай Евграфович, чуть повернув голову и скосив глаза, всё-таки разглядел необычный обоз: на каждой телеге сидел сзади, в кабинке, конвойный с ружьём, а между ним и ямщиком, помещавшимся в передке, лежали окованные железом деревянные колодки. Нетрудно было догадаться, что это шёл караван с золотом.
Федосеев с интересом следил за проходящими обозами, расспрашивал ямщиков, что они везут, и по движению грузов пытался установить, какова сила проникшего в Сибирь капитала. Пытливый экономист и здесь, в дороге, не переставал работать, подбирая материалы для своего исследования и размышляя над тем, что видел. Иногда к нему подходили духоборы и, шагая рядом, затевали разговор о боге и человеке. Кавказские изгнанники крепко привязались к Федосееву, и Юхоцкий, по вечерам писавший в этапных сараях «обвинительный акт», внёс в него новый пункт, разоблачающий преступную дружбу революционера с сектантами. Но Николай Евграфович, взбодрённый красноярской встречей с Ульяновым, уже не обращал внимания на сплетни своих врагов и всё пристальнее всматривался в жизнь, открывавшуюся ему в этой большой дороге.
Остался позади губернский Иркутск. Партия с двумя десятками подвод, на которых везли впереди женщин и вещи, двигалась степной полосой по Якутскому тракту к верховью Лены, ночуя в сёлах о русскими и бурятскими названиями — Жердонка, Оек, Усть-Орда, Ользоны, Баяндай, Манзурка (тут стопная полоса сузилась и вонзилась в тайгу), Хорбатово.
В Хорбатове, на последней трактовой остановке, в огромной избе с маленькими зарешечёнными окнами, Юхоцкий собрал вокруг себя на нарах всех политических и зачитал свои законченный «обвинительный акт» с двадцатью пространными пунктами, Николай Евграфович был свергнут с поста старосты как дворянин, чуждый революции. Да, Юхоцкий судил его от имени революции!
4
В Качуге партию погрузили в паузок. Шестеро ссыльных сели в нос за вёсла, все остальные разместились на вещах в открытом прямоугольном «трюме». Паузок отчалил от пристани и двинулся вниз по Лене.
Николай Евграфович сидел на своих книжных тюках у борта и задумчиво смотрел по сторонам. Справа к самой реке подступали красные скалы, слева тянулась грядой лесистая крутая гора, на вершине которой виднелись, как заплаты, чёрные и светло-зелёные полоски пашен. Крупному землевладельцу здесь негде было разгуляться.
— Да, тесновато тут жить мужику, — заметил кто-то.
— Как тесновато? — сказал духобор Малахов. — Столько простора.
— Одни горы.
— Ну и что, что горы? И в горах можно жить. — Малахов осмотрелся кругом и вздохнул. — Господи, велик твой мир! А человеку и правда тесно. Потому что он, человек-то, не понимает, что всё царство божье в нём. Душа была ещё до сотворения вот этого мира. — Малахов показал рукой на горы. — Душа наша нала ещё тогда, когда нас не было, потому мы и не помним, кем были прежде, до прихода в этот мир.
