Александр Чаковский - У нас уже утро
Доронин дал ему слово, что лично встретит его жену и доставит её на берег.
Впрочем, Доронин должен был встретить не только жену Ныркова. В кармане его пальто лежал целый список рыбацких жён, с указанием имён, отчеств и даже особых примет, по которым их сразу можно будет узнать.
Перед тем как сесть на катер, Доронин зашёл в столовую и ещё раз убедился в том, что к приёму гостей здесь всё готово. Он оглядел накрытые чистыми скатертями столы, аккуратно расставленные приборы, нарядные занавески на окнах и с удовлетворением отметил, что всё это – своё, русское, отечественное, напоминающее о родной земле.
Сидя на катере, Доронин смотрел, как поднимается на небосклон неяркое, но чистое весеннее солнце, как голубеет небо и серебрятся снежные верхушки сопок. Он с радостью думал о том, что и природа гостеприимно встречает новых жителей Сахалина.
Катер подходил к пароходу. Задрав голову, Доронин всматривался в людей, приникших к палубным поручням, и старался угадать, кто из них приехал именно к нему, на западный рыбокомбинат.
Поднявшись наконец на палубу, он громко и весело крикнул:
– С приездом, дорогие товарищи! Кто из вас на западный комбинат?
– С приездом, с приездом! – услышал он у себя за спиной. – Кто на шахты? Кто на первый бумкомбинат? Кто на транспорт?
Доронин обернулся и увидел людей, видимо приехавших на пароход в одно время с ним, а может быть, даже и раньше.
На мгновение он почувствовал невольную досаду, что его опередили, но досада сразу же сменилась прежним радостным подъёмом. Люди окружили встречавших. Слышались громкие ответные выкрики:
– Я на шахты! Я на транспорт! Мы на бумагу!
«Это здорово, что не нам одним пришла мысль встретить людей!» – подумал Доронин и в это время почувствовал, что кто-то теребит его за рукав пальто:
– Послушай, милый, я вот на этот самый, западный, приехала. Муж у меня здесь рыбачит.
Доронин обернулся. Перед ним стояла молодая женщина в оренбургском пуховом платке, из-под которого были видны только застенчивые глаза и маленький вздёрнутый нос.
«Ныркова!» – почему-то решил Доронин и, схватив женщину за руку, спросил:
– Вы Ныркова?
– Нет, не Ныркова, Антоновы наша фамилия… – Женщина сказала это чуть упавшим голосом, точно ей было неудобно разочаровывать Доронина.
– А-а, Антонова, Анна Степановна! – воскликнул он, мгновенно вспомнив имя, записанное на бумажке. – Наконец-то! Муж вас совсем заждался!
В его голосе звучала такая неподдельная радость, что люди вокруг довольно рассмеялись, а сама Антонова покраснела.
– Ну как он, Федор-то? – уже более уверенно спросила она.
– В порядке, в полном порядке, Анна Степановна! – весело ответил Доронин.
А его уже тормошили, закидывали вопросами. Женщины спрашивали о мужьях, мужчины – о том, далеко ли до комбината… Прошло немало времени, прежде чем Доронин вспомнил, что он так и не нашёл ещё Нырковой.
– Послушайте, друзья, – крикнул он, – а нет ли среди вас Нырковой Марии Тимофеевны?
Ему никто не ответил.
«Не приехала!» – подумал Доронин, и ему сразу стало не по себе.
– Погоди! А Марья-то не Ныркова по фамилии? – крикнул из толпы чей-то женский голос.
В эту минуту послышался какой-то грохот. Дверь одной из кают распахнулась, и оттуда вывалился огромный жёлтый самовар.
Следом за ним на пороге показалась женщина. Молодая, полная, в распахнутом пальто, со сбившимися на большом, очень гладком лбу светлыми волосами, она сокрушённо всплеснула руками и, ни к кому в отдельности не обращаясь, сказала:
– Ну что мне с ним, проклятым, делать? Ни в один узел не лезет!
Она подхватила самовар. Доронин тотчас оказался возле неё.
– Ныркова? Мария Тимофеевна? – воскликнул он.
– Я, – удивлённо и недоверчиво ответила женщина.
– Ну, теперь всё в порядке, – хватая её за руку, проговорил Доронин. – Теперь все в полном порядке.
Вечером в комнате Ныркова был устроен пир. Доронин предлагал отложить торжество до окончания путины, но женщины уговорили его, пообещав, что всё пройдёт «накоротке», за какой-нибудь час, а вина – «ну почти совсем не будет».
Стены маленькой комнатки Ныркова словно раздвинулись. Не один десяток рыбаков, мокрых, даже не успевших переодеться – через час снова в море, – каким-то чудом разместился за длинным, выходившим в коридор столом.
А на столе… Что делалось на этом покрытом вышитыми украинскими скатертями столе! Господствовали на нём огромные, вкусно дымящиеся пироги, которые умеют печь только в русских сёлах. А на конце стола громоздился огромный до блеска начищенный жёлтый самовар. Нырковы со счастливыми лицами сидели у самовара. Доронин пристроился на другом конце стола, рядом с Вологдиной, пришедшей прямо с пирса в своём обычном синем комбинезоне.
Когда вино было разлито, Нырков возбуждённым, хмельным голосом крикнул через стол Доронину:
– Ну, товарищ директор, твоё первое слово!
Доронин встал. Глаза его мгновенно затуманились, он почувствовал, как комок встал у него поперёк горла. Ему захотелось широко раскрыть руки и обнять всех людей, сидевших за этим столом.
– Дорогие друзья! – начал он. – Первое слово должны сегодня сказать наши новые товарищи, новые члены нашей советской сахалинской семьи. Пусть скажут женщины, те, что за несколько часов сумели создать в этом доме родной русский уют… Пусть скажет Мария Тимофеевна Ныркова…
Все взгляды обратились к Нырковой. Она медленно встала. Её светлые волосы были гладко зачёсаны назад, цветной платок покрывал полные плечи. Губы её чуть вздрагивали.
– Товарищи… – негромко сказала она. – Не мне речи вам говорить… не мне. Вот мы ехали к вам, далеко-далеко… Через всю Россию… Через море какое!… И думали: что найдём, что увидим?… А увидели такое, чего и не ждали… Какие дома построили! Сколько рыбы берете! Как встретили нас! Спасибо вам, товарищи!
Она низко поклонилась присутствующим и села.
Минуту длилась тишина, а потом раздались дружные аплодисменты. Люди встали, задвигали стульями. Зазвенела посуда. Все потянулись чокаться с Марией Тимофеевной.
– Мужу, мужу слово! – закричали рыбаки.
– Друзья! – звонким, далеко слышным голосом сказал Нырков, вставая. – Друзья дорогие и ты, жена моя, Марья Тимофеевна, и вы, жены товарищей моих!… Спасибо, что приехали к нам! Спасибо вам от всех нас и от земли сахалинской. Выпьем же первый глоток за счастье этой земли.
Снова раздались громкие аплодисменты. Все поднялись со своих мест.
Когда аплодисменты стихли и люди уселись, Доронин незаметно кивнул Вологдиной и вышел на крыльцо.
Светила луна. Лунная дорожка – совсем как на юге – уходила далеко в море. В ковше покачивались десятки судов. Их сигнальные огни, перемешиваясь с лунным светом, отражались на мокром камне пирса.
На берегу тянулись к небу элеваторные вышки. Точно змеи, извивались толстые шланги рыбонасосов. Тускло поблёскивали обручи на бочках, сложенных бесконечными рядами.
Дверь открылась, и на пороге появилась Вологдина. За её спиной слышался звон посуды и громкий смех.
– Вы что, Андрей Семёнович? – спросила Вологдина. – Почему ушли?
Доронин молчал. Он смотрел на Вологдину и не мог произнести ни слова. Грудь ему стеснило какое-то странное чувство, граничащее с болью. Он с трудом дышал.
– Для чего меня позвали? – снова спросила Вологдина.
– Видите ли, Нина Васильевна, – с усилием заговорил Доронин, удивлённо прислушиваясь к тому, как незнакомо и глухо звучит его голос, – наш праздник затягивается… Людям пора идти в море…
– Ну и что же?
– Я думал, что вам удобнее намекнуть… Там ведь женщины командуют…
Доронин остановился и робко, почти с мольбой, посмотрел на Вологдину. Его волнение передалось и ей. Казалось, она поняла, что делается у него на душе.
– Хорошо, Андрей Семёнович, – сказала она изменившимся голосом, – сейчас я пойду и скажу Марье Тимофеевне…
– Подождите! – испуганно воскликнул Доронин, хотя Вологдина не тронулась с места. – Я сказал вам неправду… Дело совсем не в этом. То есть я позвал вас не за тем…
Он смутился и замолчал. Вологдина тоже молчала. Она стояла рядом с ним, и он слышал её неровное, прерывистое дыхание.
– Я позвал вас, – тихо, но решительно сказал Доронин, справившись наконец со своим смущением, – потому что мне хотелось немного побыть с вами… Вдвоём с вами… Совсем немного…
– Андрей Семёнович… – отозвалась Вологдина, и Доронину показалось, что он не столько слышит её слова, сколько ощущает их всем своим существом, – Андрей Семёнович… Это хорошо… что вы позвали меня…
Доронин взял её за руку.
– Правда? – дрогнувшим голосом спросил он.
– Правда, – чуть слышно ответила Вологдина, и Доронин почувствовал лёгкое пожатие её руки.
– Нина Васильевна! – с жаром начал он, но в этот момент дверь распахнулась, на крыльцо легла широкая полоса света, и в ней показался Нырков.
