Берды Кербабаев - Чудом рождённый
Зазвонил телефон. Знакомый милый голос:
— Извините меня, Константин Сергеевич! Я сегодня не смогу прийти. Посылают на конференцию Севморпути. Вам пришлют кого-нибудь другого.
— Как же так! Доклад брошен на полпути, я уже привык.
— Это не от меня зависит, Константин Сергеевич. Просто сегодня моя очередь работать на конференции…
Голос куда-то пропал. Атабаев вздрогнул. Вот так беспомощно и просто потерять её?
— Алло! Алло! Вы меня слышите?
— Прекрасно слышу, можно не кричать.
— Я прошу вас, сегодня же немедленно выходите из списков биржи труда! Совершенно серьёзно. Я устрою вас на работу. На постоянную. Слышите?
— На постоянную? И это серьёзно?.. Какой же вы хороший, Константин Сергеевич…
Потом, уже в Ашхабаде, спустя много времени, они вспоминали этот вечер и молчаливую прогулку по горбатым переулкам где-то между Покровкой и Яузой, и все несказанные вслух слова, и длинные месяцы разлуки, и короткие, пылкие письма, и как через полгода встречала его Евгения Яковлевна на Казанском вокзале в двадцатиградусный мороз, и как читали вслух в номере чеховские рассказы, и как вместе с мамой Евгении Яковлевны уехали в Ашхабад…
Теперь они уже больше не расставались. Евгения Яковлевна по-прежнему работала стенографисткой, но уже в ашхабадской рабоче-дехканской инспекции. Атабаеву по-прежнему приходилось часто выезжать. Вместе с ним обычно отправлялась Евгения Яковлевна. И в её сумочке по-прежнему лежала линованая тетрадочка и остро отточенные карандаши. Приходилось работать и по пути, в машине. Атабаева внезапно осеняла новая мысль и он говорил:
— Женечка, бери бумаги, начнем!
Так бывало и в поездке вдоль границы Копет-Дага. Так и в Красноводске, и на Кара-Богазе, и на Аму-Дарье…
А однажды, когда они приехали в Мары и промчались по Кавказской улице, Атабаев рассказал Жене, как чуть было не женился на дочери жандармского полковника. Она уже назначила день свадьбы и приказала перейти в православие. Хорошо, что началась революция и все семейство это исчезло.
— Значит, повезло? — тихо спросила Евгения Яковлевна.
— В личной жизни мне повезло дважды, — ответил Кайгысыз, обнимая жену за плечи.
После женитьбы у Атабаева появилась новая слабость: его привлекали теперь не только старики, но и дети. В поездке или в Ашхабаде, встречая ребенка, он останавливался, заговаривал, угощал конфетами, легко и быстро находил общий язык с ребятами всех возрастов, умел и рассмешить, и поговорить по душам. И будто оправдываясь, говорил жене:
— Ничего не поделаешь — люблю детей! Родишь сына — рабом твоим стану.
Свободный от предрассудков, Кайгысыз вдруг оказывался верным древнейшим обычаям. Девушка уходит из дому, становится членом чужой семьи. Сколько бы не было дочерей, если бог не дал сына — род прекратил свое существование. Об этом говорится и в пословице: «Тот, кто с сыном — не умрет».
В кругу друзей Атабаев говорил:
— Был бы у меня сын, — больше ничего не надо!
Евгения Яковлевна не осталась глуха к этой мечте.
Сначала у Атабаевых родилась дочь, но потом — сын. Девочку назвали Лейла, мальчика — Кемине.
И вот уже прекратились поездки на охоту в воскресные дни. Гораздо интереснее играть с детьми, наблюдать, как каждая неделя изменяет их, приносит что-то новое, Евгения Яковлевна ревниво охраняла интересы дочери.
— Ну, хорошо, — говорила она, — дочь ты носишь на руках, но почему же сына сажаешь на шею? Дезочка может обидеться.
— Это я могу на неё обидеться, — смеялся Атабаев. — Придет день и она покинет нас, уедет в Мары или в Москву, а Кемине всегда будет с нами.
— Ты феодал. Настоящий феодал.
— Только в этом вопросе.
— Как же ты берешься воспитывать других, если сам феодал?
— Пытаюсь вывести родимые пятна.
— Что-то слишком долго пытаешься. И слишком безуспешно.
— Нас учили: жизнь — борьба!..
— Ну, иди поборись со своим любимцем. Слышишь, как кричит?
Оказывается, Кемине совершил кругосветное путешествие, держась за сиденье стула, обходил его кругом. Потом осмелел, отпустил руки, неокрепшие ножки не выдержали, он свалился и заорал благим матом.
Уезжая из Ашхабада, Атабаев теперь каждый день звонил домой и разговаривал с Кемине. И никогда не надоедало слушать одну и ту же фразу:
— Папка, приезжай! Скорее, я соскучился! Слышишь?..
Однажды он увидел из окна, что Кемине сидит во дворе, угрюмо опустив голову. Мгновенно кольнуло воспоминание: когда-то и сам так сидел у мельничной запруды в родном ауле. Вот-вот подойдет Нобат-ага, спросит:
— Верблюжонок мой, чего так съежился?
Похоже, что Кемине очень обижен. Не плачет, но от-того ему ещё тяжелее. Кайгысыз дышел из дому, присел рядом с сыном, погладил по голове.
— Как жизнь?
— Мама… — даже не сказал, а как-то просопел Кемине.
— Что она сделала?
— Выгнала меня из дому.
— За что?
— Играл с твоим пистолетом!
И больше ничего…
Атабаев ужаснулся — вспомнил, что забыл убрать в ящик браунинг. Он хотел было надрать сыну уши, но подумал, что сам виноват, и только тихонько погладил по голове.
— А зачем ты взял пистолет?
— Хотел сильно-сильно выстрелить! Как ты стрелял в коршуна в Фирюзе.
— В кого выстрелить?
— В черепаху.
— Ей будет очень больно.
— Не будет. У неё же каменная крышка!
Атабаев усадил сына на колени, заглянул в глаза.
— Кемине-джан, никогда не играй с пистолетом или с ружьем. Попадет пуля в маму или в меня, и останешься сиротой.
— Это что такое?
— Сиротой называют детей, у которых нет папы и мамы.
Кемине кивнул головой.
— Значит, вы меня бросите?
— Если еще раз схватишься за пистолет, обязательна бросим!
— Я тогда вас… ненавидеть буду!
Атабаев опешил, выпустил из рук мальчика. «Весь в сердара», — подумал он и с трудом сдержал улыбку.
— Пока что пойдешь и попросишь прощения у мамы.
— Нет…
— Почему же?
— Я её ещё сам не простил.
К счастью, Атабаева позвали из дому к телефону, и он сделал вид, что не по своей воле отступает перед простодушной сердарской логикой.
Прощание с сыном
Теперь в доме Атабаева на улице Карла Маркса часто сходились в свободный час старые друзья — Айтаков, Чары Веллеков, Паскуцкий. Торжественно отмечались дни рождения детей. Иногда заходил и Сейидмурад Овезбаев. Атабаев очень любил этого красноречивого, умного интеллигента, любил расспрашивать его о настроениях в народе, часто советовался с ним. Овезбаев всегда говорил резко, друзья спорили, не соглашались и все-таки прекрасно понимали друг друга. Овезбаев, посмеиваясь, говорил Евгении Яковлевне:
— Как вы могли выйти замуж за этого человека?
— Полюбила! — разводила руками Евгения Яковлевна.
— Он же старик, скоро перевалит на шестой!..
— А для меня он самый молодой!
— А какой у него ужасный характер.
— Не замечала.
— Да с ним невозможно разговаривать! Лев рыкающий!
— Есть русская поговорка: не вкусивши горького, не узнаешь сладкого.
И Атабаев смеялся:
— Что? Съел?
А вскоре случилось невероятное: Овезбаева обвинили в национализме, осудили и по приговору военного трибунала отправили далеко на север. Атабаев не верил в его вину. Овезбаев мог ошибаться, мог слишком резко высказываться, но не мог участвовать в какой-то антинародной организации. Хлопоты о его судьбе не увенчались успехом.
Шли месяцы. И оказывалось, что участников контрреволюционных заговоров все больше и больше. Их называли теперь врагами народа. Оказывалось даже, что и некоторые русские коммунисты замешаны в этих делах, и Атабаев совсем перестал понимать, что происходит вокруг… Попирались советские законы, советское правосудие. И всё это делалось как будто в интересах Советского государства.
Неужели же вернулись времена Джепбар-Хораза и доносам верят больше, чем честной жизни людей, проверенных годами и отмеченных революционными заслугами? Сам того не замечая, Атабаев кривил губы в горькой усмешке. Когда-то добродушный разорившийся купец Майлихан предложил ему пойти с караваном в Хиву, чтобы переждать в пути опасные времена. Он и тогда отказался. А теперь отсиживаться, отмалчиваться в бездействии вдвойне позорно. Надо решиться на поступок…
По-прежнему светило солнце в окна кабинета предсовнаркома, по-прежнему играл глубокими винными красками текинский ковер на стене, а Кайгысызу казалось, что в комнате темно и хмуро. Он был озабочен, открывал и закрывал сейф, ворошил бумаги в ящиках стола, разбирал папки, не мог найти нужных бумаг, хотя они лежали у него перед глазами.
Вошел секретарь.
— Вас спрашивает женщина. Она для этой встречи приехала из Мары.
— Скажите, что я уезжаю.
