Йозеф Томан - Калигула или После нас хоть потоп
В грубом голосе мужа ей послышалась озабоченность. Она прекрасно знала его намерения: не гоняться безрассудно за императорским пурпуром, как Сеян, а приручить молодого императора, обвести его вокруг пальца и направлять его туда, куда захочется Макрону. Властвовать без титула и забот властелина. План мужа ей нравился.
Макрон, однако, видел тут и темные стороны: Калигула не из того теста, что старый император. Калигула – это само непостоянство. Сплошные выверты, сплошные капризы. Сегодня туда, завтра сюда. Эти его неожиданные и изменчивые настроения могут быть страшно опасными. и никто их вовремя не предугадает, разве что жена. Жена, которой муж в постели доверит все, которая, кроме того. если она умна, сумеет вытянуть из него и самые потаенные помыслы.
Макрон знал, как Энния нравится Калигуле. Всякий раз, увидев Эннию, он пожирал ее глазами. Стоит ему сделаться императором, и он просто возьмет ее, а его, Макрона, отправит куда-нибудь на край света. Например, в Египет. А может, и в царство Аида. Ничего хорошего в этом нет. Однако события можно предвосхитить: если он сам положит свою жену в постель Калигулы, то удастся сразу убить двух зайцев: он спасет себя от изгнания и будет знать обо всем, что творится в шишковатой башке владыки мира. Но как сказать ей об этом? Макрон слегка колебался и боялся начать.
– Надо видеть его насквозь, но, разрази меня гром, как к нему подступиться? – вслух заключил он.
– Этого тщеславного болвана не так уж трудно окрутить, – рассмеялась Энния. – Достаточно сообразительной женщине взяться за дело. Уж она бы им вертела как хотела.
Макрон вскочил. О боги, какая мудрость, да как же здорово вы ей это подсказали! Прямо в точку! Он схватил жену за плечи своими ручищами:
– Ты бы сумела? О, это мысль, Энния! Пусть Венера озолотит тебя!
Энния вытаращила глаза:
– О чем ты говоришь, Невий?
Он продолжал как опытный актер, как искушенный гистрион, он сгибался от хохота, он был в восторге от ее сообразительности, как будто это она подала ему блестящую мысль.
– О, ты это сумеешь, девочка! Ты его поймаешь на удочку!..
– Невий! – Она говорила злобно, размахивая белоснежной, расшитой золотом паллой. – Не шути так глупо!
– Какие шутки, куропаточка? Ты так хороша, что глаза могут лопнуть.
Калигула при виде тебя пыхтит, как кузнечный мех. Ты меня подцепила, а уж этого сопляка тебе подцепить ничего не стоит.
Энния поняла, что Макрон не шутит. Она была оскорблена.
– И ты отдашь меня на растерзание этому головастому чудовищу? Этому слюнявому коротышке?
Макрон продолжал обдумывать свой план:
– Я думаю, тебе очень пошел бы пурпурный плащ…
Она завизжала, как будто ее резали:
– Ты от меня избавиться хочешь, ничтожество! Продать меня, как скотину! Хрипун проклятый!
Она в бешенстве продолжала кричать, и Макрон понял, что шутливый тон тут неуместен. Он повернул дело иначе:
– Не надрывайся, Энния, послушай лучше. Это не шутка. Если ты будешь умницей, то сможешь сделать для нас обоих великое дело. Ты будешь императрицей…
Он умышленно остановился и подождал.
Если Макрон и был ничтожеством, то Энния немногим ему уступала, все ее благородство разлетелось в прах при слове императрица.
Макрон продолжал горячо:
– Глупая, думаешь, я не буду потом каждую ночь бегать к тебе на Палатин?
Эниия размечталась, даже улыбнулась. Хитрый Макрон мигом почувствовал изменение в настроении жены:
– У тебя будет вилла, какой нет ни у кого в Риме.
– Лучше, чем у Валерии? – вырвалось у Эннии.
– В сто раз лучше. Да ведь ты и красивее ее.
Энния подозрительно взглянула на него, и Макрон тут же добавил:
– Конечно, красивее, честное слово: тебе и быть императрицей. А будешь умницей, так получишь от этого тюфяка письменное подтверждение, прежде чем отправишься к нему в постель.
Заманчиво чрезвычайно, но и срам какой для благородной женщины: собственный муж толкает ее в постель урода с тощими ногами и отвисшим брюхом.
И тут Энния снова раскричалась, грубо, как делывал это и он:
– Подлец! Свинопас! Сводник проклятый…
Макрон зажал ей рот поцелуем. Она колотила его кулаками, кусала, противилась.
Брякнула металлическая дощечка.
– Перестань, – сказал Эннии Макрон и заорал:
– Что там такое?
Раздался голос номенклатора:
– Благородный сенатор Гатерий Агриппа просит, чтобы ты принял его, господин, по неотложному делу.
– Пусть подождет. Сейчас я приду! – крикнул Макрон.
Потом наклонился к жене, ласково потрепал ее по щеке:
– Подумай, женщина. Вот расправлюсь с этим толстопузым и вернусь за ответом, императрица.
Макрон принял сенатора в таблине, драпировки которого своей зеленью напоминали ему кампанские пастбища. У Агриппы трясся подбородок, когда он поспешно входил, чтобы доказать неотложность своего визита, Макрон даже не встал. Указал гостю на кресло. Гатерий в четвертый раз поклонился, насколько позволяло ему брюхо, и уселся на краешек мраморного кресла.
Позади Макрона стоял бронзовый Тиберий. Его прекрасное лицо было молодым, нестареющим. Гатерий благоговейно взглянул на статую водянистыми глазами.
– Моя любовь и преданность нашему…
– …дорогому императору всем известна, – грубо прервал его Макрон.
– Знаю. К делу, мой дорогой. У меня мало времени.
– Прости, благороднейший. Я, – Гатерий говорил прерывисто, – руководимый чувством преданности… мне удалось… то есть я хочу сказать, я случайно раскрыл… о боги, какая низкая жестокость… прости, что я так нескладно…
– И правда нескладно. Чепуху несешь, дорогой Гатерий. На кого ты хочешь донести?
– Донести! Донести! – обиделся толстяк. – Интересы родины и прежде всего безопасность императора заставляют меня…
– На кого ты хочешь донести? – проворчал Макрон.
Гатерий выпрямился в кресле, поклонился в пятый раз, голос его звучал торжественно:
– На Сервия Геминия Куриона. Он готовит заговор против императора.
Гатерий умолк. Макрон прикрыл глаза под косматыми бровями. Он злился на Гатерия за то, что тот помешал его разговору с Эннией, когда та уже почти согласилась последовать его плану. Но донос на Куриона – дело немалое.
Макрон живо помнил, как Тиберий всыпал ему за Аррунция. А впрочем, не умнее ли развязать руки заговорщикам, чтобы они старика… Нет. В таких делах лучше всего полагаться на самого себя. Курион. И его мятежные друзья Ульпий, Пизон… Подходящий ли теперь момент, чтобы вмешаться и растревожить осиное гнездо? Зачем в решительную минуту вооружать против себя приверженцев Куриона?
Он обдумывал дело медленно, но тщательно.
Макрон решил: он прикажет следить за Сервием Курионом и его друзьями, чтобы знать о каждом их шаге. Потом всегда можно будет либо принять решительные меры. либо затягивать расследование до бесконечности, в зависимости от того, какая сложится обстановка. Человек, в руках которого власть, применяет законы, руководствуясь собственными нуждами.
Он стрельнул глазами в Гатерия. Сухо осведомился:
– Доказательства?
Залитые жиром глаза Гатерия испуганно забегали. Что же это? Всемогущий пособник императора принял его донос совсем не так, как раньше. Властным, грубым и невоспитанным он был всегда, но при каждом новом имени у него начинали сверкать глаза, иногда он даже потирал руки. А сегодня остался холоден. Я сделал промах? Может быть, даже навредил себе? А если есть что-то в слухах насчет Луция Куриона и дочери этого… Так, отступать поздно. Что сделано, то сделано. Пойти к императору? Напрасный труд. Он меня не примет. Говорят, я ему противен. А кроме того, меня к нему не пустит эта куча навозная.
Он тихо начал:
– Мой вольноотпущенник…
Макрон с ухмылкой прервал его:
– Персии, твой обычный свидетель, да?
– Да, – неуверенно продолжал Гатерий, – слышал от раба Сервия о тайных собраниях некоторых сенаторов у Куриона…
– Каких сенаторов?
– Он не запомнил. Он только слышал…
Макрон вскочил:
– Слышал, слышал, а даже не знает что. Болтовня! Может, они собирались в кости поиграть, а игра в кости запрещена. Тебе же все заговоры мерещатся. Денежки понадобились, а, сенатор?
Гатерий был ошеломлен. Чего бы он ни дал, чтобы оказаться теперь в сотнях стадий[46] от этого грубияна. Он открыл было рот, но не успел произнести ни звука. Макрон бушевал и топал ногами по мраморному полу:
– Хватит с меня твоих доносов, милейший. У любого слова есть лицо и изнанка. А изнанка твоих слов так и прет наружу. Мало тебе, что ли?
– Иначе ты принимал меня прежде, Макрон, – оскорбленно выпрямился толстяк: дышал он хрипло. – Закон об оскорблении величества…
– Ладно, – быстро сказал Макрон, поняв, что зашел слишком далеко. – Ты сам видел что-нибудь? Слышал?
Гатерий начал:
– Во время собрания сената, когда ты увенчал сына Куриона, я видел, как Сервий Курион хмуро слушал императорские похвалы твоей особе, которые содержались в письме…
