Владимир Афиногенов - Аскольдова тризна
— Нет, Клуд, не люблю…
— Сие потому, что жил среди греков… Я научу. А когда вырастешь да постареешь, баня с веником из купальницы — недаром её так зовут, Радован, — придаст молодости… Тебе ещё рано, а вот старики любят хлестаться в парной такою травою.
— Ты, Доброслав, и впрямь колдун — много чего знаешь…
— Эх, радость моя, послушал бы Родослава!.. Всему он же меня научил… Кажется, нарвали достаточно, пора, дружок! Наверное, и жрец с капища возвернулся, и мама твоя с кашей управилась.
Подойдя к мурье, побросали траву возле наружной печи, а Доброслав, вдруг напустив на себя свирепость, произнёс громко:
— Я иду, зверь лапист и горд, зверь горластый, волк зубастый, я есть волк, а вы волчата мои…
Затем сгрёб в охапку мальчишку и его молодую маму, расцеловал их.
— Слова сии, Настя, — заговор… На любовь к вам на всю жизнь…
— Спасибо, любый мой!
— А можно я тебя отцом буду звать? — неожиданно спросил Радован.
— Зови, малыш…
Верховный жрец с Буком с капища пришли чуть позже, и с ними пожаловал сменный костровой. Мальчуган хотел было взгромоздиться на спину пса, чтобы покататься, но укорил Клуд:
— Радован, Бук же голодный ещё…
Новое имя Настиного сынишки понравилось и Родославу… Понравилась на вид и каша обетная в румяной корочке.
— А почему кашу называют обетной?
— Настя, наш Радован или жрецом, вроде Родослава, или философом станет, как Константин из Византии… Про всё знать хочет. На лугу меня пытал и теперь…
— Кем станет — пока не ведомо, а ты и поучи его… Хотя я сама скажу, почему кашу обетной называют. Ты, сынок, — обратилась к Радовану, — вчера уже спал, а я с поселянками до полночи толкла в ступе ячмень… И песни разные мы пели да обеты давали.
— Какие же, мама?
— Ну, например, тебя любить, Доброслава, земные места, где родилась, где маленькой бегала, богов наших, жрецов… А теперь, мужчины, живо в баню! Вижу, и веники из купальницы сготовлены.
— А когда же кашу есть? — заглядывая в глаза матери, снова спросил Радован.
— После бани.
— Ия вам тогда стихеру расскажу, — пообещал жрец. — В этот день так положено…
А стихеру после бани и обетной каши Родослав рассказал вот какую…
«Как во граде, во Киеве, как у богатого боила-болярина, у Неупокоя, было всякого богачества на все доли убогие. Всего было у болярина вдоволь, одного только не было — желанного детища. Скорбит болярин о своей беде, не знает, не ведает в своём гореваньице ни малой утехи. А и во той скорби дожил он и до старости. Во едину нощь видит он, боил-болярин, чудный сон: а кабы за городом Киевом лежит никем не знаема убогая вдовица во хворости и болести.
А тут ему, боилу-болярину, послышался голос неведомый: возьми ты, болярин, тую убогую вдовицу к себе во двор, пои и корми до исхода души. А и за то тебе будет во грехах отрада.
Просыпается болярин на утренней заре, выходит за Киев-град, и видит он туто наяву убогую вдовицу во хворости и болести. И спрошает болярин ту убогую вдовицу: «А и скажи ты по правде и по истине, откуда родом ты, да и как тебя величать по имени и по изотчеству?» И молвит ему убогая вдовица: «Родом я из Новагорода, а и зовут меня Купальницей; а опричь того за старостию своего роду и племени не помню».
И нудил[111] он, боил-болярин, тую убогую вдовицу на житье к себе во двор, а сам возговорит: «И буду те поить, кормить до исхода души». И в отповедь молвит ему та убогая вдовица: «Спасибо те, болярин дорогой, на ласковом слове, на великом жалованье. А созови ты наперёд того нищую братию, всех калик перехожих, да напои и накорми сытой медовой, кашей ячменной».
Идёт болярин к себе во двор, опосылает своих верных слуг по всем дорогам и перепутьицам кликать клич на нищую братию, калик перехожих. Сходилася нищая братия, все калики перехожие ко боилу-болярину на широк двор. А и тут к нему опослей всех приходила убогая вдовица Купальница, а садилась с нищей братией за столы белодубовые. И выходил туто к ним болярин дорогой, бил челом всей нищей братии, каликам перехожим, поил, кормил их сытой медовой, кашей ячменной.
Со той поры поселилась у боила-болярина во дворе убогая вдовица Купальница, со той поры строил он кормы ежегод про всю нищую братию, про всех калик перехожих. И жила та убогая вдова Купальница у боила-болярина во дворе до исхода души».
Закончилась стихера, только на губах Доброслава и сменного кострового улыбки остались: язычники понимающе переглянулись…
— Хорошим оказался болярин… Только где такого встретишь? — задал вопрос костровой. — Я от своего кровососа сбежал, а чтоб не вернули назад, пошёл к Родославу в помощники… Видно, в стихерах добрые-то боилы бывают…
— Верно, — подтвердил Доброслав.
— Думаю, не совсем вы правы, не токмо в стихерах, но и в жизни добрые есть… — стал защищать боляр верховный жрец. Ему обидно сделалось, что костровой и Клуд так сказ его восприняли, но доволен был Настей: смолчала, не встала в споре ни на одну из сторон…
— Так почём возбранились?! Стихера-то ведь не о боиле-болярине, а про Купальницу! — воскликнула древлянка и как бы всех примирила разом.
Настя после Купальницы жила все эти пять дней трепетным ожиданием следующего праздника — она задумала в ночь на Купалу пойти одной на болото и поискать там траву архилим… Главное, на что рассчитывала древлянка — трава поможет родить мальчика…
«Корень её добр, — говорила ей бабушка, — у которой жены детей нет, и ты истопи того коренья в каком ни есть молоке и пей. Будут дети, захочешь мальчика — будет мальчик». А Насте очень хотелось порадовать Доброслава…
Живое предание о траве архилим дословно вспомнила: «Есть трава на земле, именем архилим, ростом в локоть, тонка, а видом синя, на сторонах листиков по девяти; на ней четыре цвета: червлён, багров, синь, жёлт. Та трава вельми добра, кто её нарвёт, ту траву, носит на себе, и тот человек не боится злых сил ни во дни, ни в нощи, ни злого человека; и супротивника одолеет, и люди его любят. А растёт по берегам рек, при болотниках…»
Если кто решиться на сбор травы архилим, тот весь день перед праздником Купалы говорить ни с кем не должен, будто во рту вода набрана. Нечистая сила бывает хитрющей до обольщения — прикинется кем хочешь, заговоришь словно со знакомым или другом сердечным, войдёт в тебя и с вечеру зачнёт водить от травы подале. Ни за что не найдёшь её.
Да и не каждый может за травой архилим отправиться в болотную глухомань в ночь на Купала: весь день промолчать — только четверть дела, самое жуткое впереди — злые духи начнут стращать; испугаешься и — пропал…
Знал сие Доброслав и, когда увидел, что задумала Настя, не на шутку встревожился… Сказал себе: «Буду сопровождать её незаметно, если что — защищу…»
Ложась спать, Настя прежде всего сказала сынишке:
— Ты завтра со мной не говори и ни о чём не спрашивай.
— А что так?
— Горло у меня заболело. Доброслав сказал, чтобы излечиться, нужно целый день молчать…
— Хорошо, мама.
И Радован слово своё сдержал.
А на следующий день вечером Настя принарядила его и мужчин в белые чистые рубахи, сама надела поверх полотняной исподницы лазоревый летник с накапками[112], по подолу обшитый золотой тесьмой, со шнурком и бахромою и подбитый изнутри киндяком — ценной материей. Дорогой летник хранился у древлянки в сундуке, в него она обряжалась ещё до принятия новой веры, а теперь снова извлекла наружу… И волосник — богатый головной убор — тоже лежал в сундуке под кусками кожи водяной крысы, которая хорошо уберегала наряды от моли и затхлости… Ноги обула в кожаные сандалии, но не на греческий манер — с множеством ремешков.
Увидев её, такую нарядную, Клуд опять восхитился красотой своей возлюбленной. На улице одежда её смотрелась куда богаче, чем у поселянок. Летники у тех походили на рубахи крашеные, на головах — платки обыкновенные, на ногах чуни — лапти из пеньковой верёвки. Но ведь Настя-то не из простых… Уже знали об этом в селении, узнали и кем она доводится Клуду. А Доброслав у них — словно сказочный теперь богатырь: ушёл в неведомые края отомстить злодею и — отомстил! Всё разузнал о дочери верховного жреца, жезл ему возвернул, и на капище снова люди приходят своим богам молиться… Песни петь в их честь и гимны! Так же, как и сегодня вечером будут петь они во славу бога Купалы… А ближе к полночи женщины скинут с себя нарядные одежды, останутся в исподнем, чтоб удобнее через костры прыгать, а ранним утречком по влажной земле ходить и в росе купаться…
Но кто-то из молодиц, как и Настя, ночью за травой архилим пойдёт или цветком папоротника…
Костровой и Родослав к кумирне удалились. Клуд, Радован и Настя подошли к общему месту, где старики, сидя в кружок, добывали огонь из двух старых сухих дерев… Молодые несли сюда хворост, пустые дегтярные бочки, пришедший в негодность домашний деревянный скарб… Часть сложили здесь, остальное — на берегу речки, возле озерца и леса, недалеко от капища. Но там свой огонь горит, неугасимый…
