Арие Бен-Цель - Очень узкий мост
Оказавшись вновь в «стерильной» зоне, Кфир буквально взлетел вверх к двенадцатым воротам. Стойка, за которой проверяли посадочные талоны, уже закрывалась. Это напомнило стамбульские приключения, однако француженка, к которой он обратился, оказалась на редкость мила. Посмотрев на посадочный билет и взглянув на компьютер, она сообщила, что посадка на Амстердамский рейс осуществляется в зоне «А» у пятых ворот. Это был удар. Мозг Кфира лихорадочно проигрывал различные варианты следующего полёта, попытки перенести встречи на более позднее время и т. д. Девушка за стойкой куда-то позвонила, и скудные познания французского позволили Кфиру разобрать кроме своего имени ещё и слово «пассажир». Всё это произошло в считанные секунды. Несмотря на почти ощутимый проигрыш, он не собирался сдаваться. До отлёта было ещё около 15 минут. Ему опять указали на стеклянную дверь. Нажатие на красную кнопку повлекло за собой уже знакомое угрожающее шипение.
Вновь оказавшись вне зоны «стерильности», он легко сбежал вниз, но очутился не там, откуда поднимался вверх. Перед ним был ужасающе длинный и абсолютно безлюдный коридор с застывшими дорожками. Указатели были, и он, не раздумывая, бросился бежать в направлении сектора «А». Указатели, как потом стало ясно, в незадействованном коридоре может быть и говорят о направлении, но не более. Несколько раз Кфир взлетал вверх в соответствии с указателями, однако двери наверху оказывались или закрытыми, или же он попадал в какой-то служебный отсек, где никого не было. После такого очередного «взлёта» он увидел, наконец, зону «А». Поражало спокойствие людей за стеклом. Ещё каких-то 20 минут назад и он был таким же как они, а сейчас, на грани паники, видя знакомую и недоступную зону «А», он не находил к ней прохода.
Сбежав вниз в который раз, Кфир побежал дальше. Кажется, коридор несколько раз сворачивал, но никак не кончался. Пот лился с него градом, и у него было чувство, что он только что откуда-то вынырнул. Да, вряд ли его вид подходил для важных деловых встреч. Напряжение и чувство безысходности напоминали кошмар из какого-то фильма ужасов.
После нескольких очередных взлётов вверх он вновь увидел зону «А». На сей раз появилась надежда. Там наверху была одна из тех стеклянных дверей, и почему-то она была открыта. Красной кнопки не было видно, однако вместо неё справа был ясно виден знак «кирпич». Кфир понимал, что это подразумевало, но не остановился. На полной скорости он попытался взять этот рубеж. Однако в двух метрах от преграды дверь издала уже знакомый угрожающий звук «ц…ц!» и закрылась перед самым носом. Да, это был сценарий, достойный Хичкока[48]. Он вновь сбежал вниз и бросился дальше по коридору.
Один из последующих взлётов всё-таки оказался плодотворным, и он на исходе сил вновь оказался у контроля безопасности долгожданной зоны «А». Очередь у контроля шла быстро, а сразу же за ней стоявшая работница аэропорта, обратилась к нему с дежурной улыбкой, вопросительно назвав его имя. По-видимому, его взмыленный вид говорил сам за себя. «Да!» – ответил Кфир громче и быстрее, чем собирался. «Вас ждут», – ответила она, не переставая улыбаться, и провела его до самолёта.
Он не знал, сколько пробежал за это утро. Не знал он также, сколько седых волос оно прибавило ему. Наверное, сбросил какой-то вес, и не только благодаря бегу. Да, он успел на рейс, может быть благодаря той самой француженке из зоны «С». Что интересно, это то, что полёт задержали, и, несмотря на то, что дверь самолёта закрыли сразу же за Кфиром, они ещё полчаса просидели, пока самолёт тронулся. Вероятно из-за того, что на рейсе ожидали опаздывающего пассажира, самолёт потерял свою очередь на взлёт. При посадке в Амстердаме Кфир всё ещё был мокрым.
Он рано добрался до гостиницы, и у него было достаточно времени, чтобы принять душ и немного отдохнуть. Встречи прошли успешно, и он с удовлетворением вернулся в номер. Но после такого дня не спалось, и он еще долго гулял по ночному городу.
На следующий день, окончив все свои дела в Амстердаме и записав все важные моменты, касающиеся встреч, Кфир собрал вещи и вновь пошел гулять по городу.
Обратный рейс на Женеву был только в девять вечера, так что спешить было некуда. В первую очередь, Кфир посетил галерею своего приятеля Харольда, с которым познакомился в предыдущем году. Харольд был на месте. Они поболтали, попили кофе, затем Кфир купил у него небольшую картину «Порцелан».
Расставшись с Харольдом, Бен-Гай прошелся по центру и перекусил в местном стиле, бутербродом с селедкой. Очень понравилось. Затем прошёлся по галерее Национальной Гвардии Исторического музея. Там экспонируются работы в духе «Ночного Дозора», хотя Рембрандта в ней, к сожалению, нет. Рассматривая эти работы в стиле барокко, он думал, что не только на огонь и воду, но и на искусство, если оно настоящее, можно смотреть вечно.
Где-то в районе пяти вечера, почувствовав, что устал, Кфир направился в сторону вокзала, чтоб оттуда уехать в аэропорт. Пройдя центральную площадь, он услышал странные звуки нескольких инструментов. Звуки в быстром ритме, несколько в восточном духе, чем-то напоминали монотонные мелодии курдов. На углу Дамрак Центра, невдалеке от вокзала, играли четверо: справа стоял маленький, чёрный мужчина странного вида, играющий на гитаре; слева от него тоже маленький и тоже странный, но более светлый мужчина, играл на аккордеоне; крайний слева был почти точной копией аккордеониста. Между ними сидел полный небритый и неопрятный брюнет с усами и внешностью Карабаса-Барабаса, он играл на кларнете.
Кфир уже было прошёл мимо этого странного квартета, когда музыка стала обретать формы, более приемлемые для его слуха. Оставаясь верным своему принципу поощрять уличное искусство, заслуживающее внимания, он вернулся, чтобы внести свою скромную лепту в благосостояние этих бродячих музыкантов, по-видимому, цыган. К тому времени Карабас уже импровизировал на таком уровне, что казалось, будто у его кларнета есть душа, которая, вот-вот материализуется, танцуя под эти излияния южного темперамента. Карабас оказался бродячим виртуозом. Аккордеонисты и гитарист ему всего лишь аккомпанировали. Собиралась толпа, уйти было просто невозможно.
Какой-то высоченный двухметровый американец (примерно на полторы головы выше Кфира) откуда-то сверху спросил его на английском:
– Скажите, а что это за музыка?
Кфир ответил, что, по-видимому, какая-то балканская. Произношение слова «балканская», видимо, прозвучало не совсем по-английски, так что пришлось повторить его несколько раз из партера в ложу.
– А, балканская, – наконец-то понял американец.
– Да, извините, – смутился Кфир из-за неправильного произношения, – так мне кажется.
– Нет, это вы извините, – с улыбкой сказал американец, – это ваша страна.
Кфир не стал объяснять, что он тоже иностранец, да и какое-то детское озорство поощряло его ввести американца в заблуждение.
– А они тут каждый день играют? – спросил сверху его приятель.
– Не знаю, – ответил он, – я их вижу впервые. Да, это была чистая истина.
Карабас продолжал изливать душу и проникать в души собравшейся толпы, которая неизменно росла. Молодой невысокий мужчина, стоявший впереди, слева от Кфира, с лицом жёлто-песочного цвета, несколько раз улыбнулся, поворачиваясь в его сторону. «Явно дитя Востока», – подумал Кфир, и в голове промелькнуло: «Свой свояка узнаёт издалека». Но не может же быть, чтобы с двухметровой высоты он казался голландцем, а с метра шестидесяти арабом?!!! Интересно!
Изредка Карабас останавливался, давая губам отдохнуть, в то время как остальные продолжали аккомпанировать, поддерживая ритм. Его очередное вступление в игру вновь завораживало толпу. Щедрее сыпались монеты, воодушевляя Карабаса на истинные шедевры импровизации.
В какой-то момент мелодия перелилась в восточную и своеобразную, очень похожую на Хава Нагилу. Кфир стоял как заколдованный. Через несколько минут он услышал сверху вопрос, направленный к нему:
– Это, случайно, не клейзмерская музыка?
– Не знаю, – ответил он, – но последняя вещь была явно еврейская.
– Отличная музыка, – сказал араб, повернувшись к Кфиру.
– Да, – ответил он.
– А вы оттуда? – спросил он.
– Из Израиля, – ответил Кфир.
– А я из Марокко, – сказал он, протягивая руку, и добавил, что всегда дружил с евреями.
Да, хорошая музыка, как и любое искусство, пробуждает в нас лучшее, способна творить чудеса.
Увиденное и услышанное произвело на него такое впечатление, что уже в аэропорту он сделал кое-какие заметки. Во время рейса начал писать, а добравшись домой, продолжил. Кфир не ощущал ни времени, ни усталости. Закончив описывать то, что осело в нем так глубоко, он продолжал сидеть, все еще под впечатлением, но уже не только от музыки, но и от ее описания. Кфир подумал: «Ведь это тоже картина, а я ее как бы перенес из запасника в галерею». Сам процесс доставил ему огромное удовольствие.
