Морис Хьюлетт - Ричард Львиное Сердце
Он трижды поклонился ей и удалился.
— Ну, вот что, мать! — обратилась тогда Жанна к старой дуэнье. — Сделай ты для меня, что я у тебя попрошу, да поскорей! Достань мне коричневой краски, чтобы окрасить мою кожу, какую-нибудь рваную юбку, такую же куртку, как носят женщины в Египте. Дай мне также денег, чтобы их поднять, и отпусти меня с миром.
Все так и было сделано. Жанна надела негодные лохмотья, которые едва прикрывали ей тело, окрасила свое прелестное личико в темную краску так же, как руки, грудь и шею, и вольно распустила волосы. Затем она пошла в путь-дорогу босиком, дрожа от холода, ведь уже третий месяц она ждала ребенка. Она направилась в Граи, прямо через пустынные болота.
Почти два года не видела она короля Ричарда. При мысли о свидании с ним и о нем самом, кровь кипела у нее на сердце, приливала ей к лицу и румянила его. Она не собиралась видеться с ним, если бы даже нашлась возможность: Жанна знала, до каких пределов у нее хватит мужества ему сопротивляться. Она решила, что спасет его, и тотчас же уедет. Вот как она сама с собой рассуждала, идя своей дорогой.
«Жанна, друг мой! Теперь ты — жена мудрого Старца, который к тебе ласков и возвысил тебя надо всеми прочими своими женами. Тебе не подобает иметь иных любовников. Только спаси его. Господи, Иисусе Христе! Спаси его, Владычица Мария!»
Это воззвание она все повторяла, как молитву, оно не сходило у нее с языка все время на пути в Грац. Только тогда прерывалось оно, когда лицо ее заливала краской мысль:
«Божье испытанье! Да неужели же до того дошло, что о таком великом государе приходится молиться, как о беспомощном монахе?!»
Тем не менее, она молилась чаще, чем краснела. Ничего-то она не боялась. Она ночевала в лесах, в коровьих хлевах, на хуторских дворах под скирдами; покупала себе на пропитание лишь самое необходимое и не привлекала ничьего внимания, но зато и не навлекала на себя никаких неприятностей, о которых стоило бы упоминать. На закате пятого дня своего странствия она завидела стены города, они поднимались в небеса над черными болотами. Над ними высились укрепления. Угасающим взором своим позолотило солнце еще раз церковный купол, вокруг вздымались чудовищные круглые башни в медных шапочках. Жанна насчитала на стенах еще семь башен — тяжеловесных широких крепостей с плоскими крышами, с огромными зубцами. На шесте неподвижными складками повисло большое знамя. Все это казалось огромной кучей, мрачной, уединенной, неведомой, закутанной в грозовые тучи.
Впрочем, Жанна сама была северянка, человек невпечатлительный. Для нее был привычной картиной, как простой шатер, этот серый небосклон, а также этот простор болотистых равнин, эти кучи камней, одна как другая. Но при мысли, что ее Ричард здесь, в нескольких верстах от нее, сердце ее горячо забилось. Ее единственной заботой стало — как разыскать его в таком большом городе?
Когда она добралась до Граца, уже совсем стемнело, и караульные собирались запирать ворота. Она им не мешала. Она заметила, что у ворот стоят ларьки, шалаши и даже маленькая церковь. В ней-то Жанна провела всю ночь, съежившись в комочек, в уголке, у алтаря.
В Штирии заря встает лениво. Жанна проснулась и еще в сумерках вышла, крадучись, из церкви, грызя корку хлеба. Весь пригород еще спал мертвым сном. Легкий ветерок шелестел в тополях и дул на поверхность городского пруда, нагоняя на нее морщины. Жанна обошла кругом городские стены, вглядываясь в их ободранные края, в огромные обветшалые башни, в аистов на крутых крышах.
— О, Боже мой. Господи! — взмолилась она. — Там, в мучениях, лежит мой любимец, король!
Резкий утренний ветерок стал свежее. Облака понеслись на запад, оставляя за собой небо чистое, свободное. С востока вдруг явилось красное солнце и зажгло целое зарево на вершине купола святого Спасителя. Вдруг из высокого окна угрюмой башни донесся мужской голос — звонкий, могучий, вздрагивающий на высоких нотах. Жанна схватилась за грудь, заслышав слова:
О, светлое время струится.
Радость опять загорится!
Всем покажет царица,
Как пылко ее сердце.
Солнце зажгло ее высоко поднятое лицо, заблестело в ее влажных глазах, заалело на ее губках, творящих молитву.
Теперь ей было ясно, что оставалось делать. Она не смела пробраться в башню: это открыло бы ему, что она тут. Но у нее не хватит сил и отойти. Нет, она должна выждать, какое действие произведет письмо ее повелителя, должна повидать посланного с письмом. Она будет выжидать здесь, у подножия башни, ступая по плитам, поддерживающим башни, по которым ступает Ричард.
Жанна так и сделала. Скорчившись, сидела она у стены на голой земле, и только каменные быки башен защищали ее с двух сторон от сырости и ветра. Пищу она скупо покупала себе в ларьках у городских ворот, а порой питалась только подаянием. Горожане Граца, довольно бестолковые, крикливые малые, предполагали, что это — отшельница, блаженная или просто несчастная. Они заключили, что она не их земли: ведь волосы у нее были словно посыпаны золотом, как у ломбардок, а глаза — зеленые. Ее лицо с пытливым взглядом загорело, как у венгерца. Народ думал, что она ворожит своими длинными пальцами. На этом основании ее сначала гнали назад, в болота, но она возвращалась на свое место и считала, что день не потерян, если по звучному пению Ричарда она знала, что он еще жив. Его песни еще больше говорили ее серну: они твердили о любви; и если в них не упоминалось ее имени, зато ее образ был в них неизменно. Голос, конечно, его: кто же может петь так хорошо? А по высоте и звучности этого голоса она знала, когда он думает о ней и когда — нет. Большей частью он пел все утро напролет, с той самой минуты, когда солнце било в его окно. Из этого она вывела, что он плохо спал. С полудня не было слышно ни звука: наверно он спал все это время. Вечером он снова пел, но порывисто и не так живо. Больше всего пел Ричард ночью, если была луна, и засыпал с последними звуками Li dous consire — своей любимой песни, которую он сам сложил для нее и о ней.
Целый месяц просидела она у стены, а не подметила ни следа гонца, посланного с письмом. Вместо него вдруг увидела она, что в аллее тополей остановился Жиль де Герден и пошел бродить у стен, как делала она сама, Жанна тотчас же его узнала, несмотря на все его лохмотья, — узнала это широкое, низколобое, чисто нормандское лицо. Как он попал сюда, она не могла угадать — разве по чутью ищейки. Но она прекрасно знала, чего он здесь ищет. Кровожадное чутье привело его сюда из Акры, этого непреклонного человека, по широким морям и долам, по крутым горам — это так же верно, как то, что чутье любви направляло ее шаги. Только его кровожадное чутье еще сильнее. Так вот он здесь со злодейским замыслом в душе!
Следя за ним из-под длинных прядей своих распущенных волос и подпирая голову локтями, она думала:
«Что же мне теперь делать? Умолять его смилостивиться?.. Как! Смеет ли она просить за такую царственную главу, за такое великое сердце, за такого великого короля, за этого почти Бога, которому она готова пожертвовать всем не меньше, чем самому Богу?»
Эта душевная борьба разрывала ее на части. А Жиль тем временем, посапывая, обходил именно те быки, у которых она корчилась, подкарауливая все выходы.
С одной стороны, Жанна боялась его, с другой — Презирала заранее все, что бы он ни натворил.
«А этот прокаженный?! — вспомнилось ей. — Его Предсказание делает Жиля страшным. Ведь даже мое самозаклание на Ливане не устоит, пожалуй, пред таким человеком!.. Но что же будет с ним, с королем Ричардом, с этим певцом-богатырем, с этим богом войны?»
Во второй раз Жиль обошел стены, разнюхивая там и сям, то покачивая головой, то ковыляя дальше. Вдруг Жанна опять заслышала голос короля — высокий, звенящий все выше и выше, этот дивный голос, тоньше мужского, чистый, как у дитяти. И заливался он песнью с поразительной веселостью: Al entrada del terns clar, eya!
Жиль остановился вдруг, словно его кто-то оглушил, и уставился глазами на верх башни. При виде его глупо разинутого рта, грудь Жанны вздымалась от почти неудержимого прилива гордости. О, с той минуты, как Дева Мария зачала, был ли на свете такой возлюбленный, как ее Ричард? О, Жиль, Жиль! Ступай себе со своим ножом за пазухой, куда твоей душе угодно! Ну, что ты, олух, в состоянии поделать против короля Ричарда?..
Жиль вошел в городские ворота, и Жанна ему не мешала. Два дня не было его. И уже являлась причина думать ей иначе: узник перестал распевать. Но в эту самую минуту из города вышел человек, одетый цыганом, и заговорил с ней. То был Коджа, ассассин-гонец с письмами.
— Ну, что, Коджа? — спросила Жанна, еле держась на ногах.
— Повелительница! Эрцгерцог не желает смерти королю: он — человек достойный. Но многие другие желают: западные короли, родственники маркиза, а больше всех — кровный брат Мелека. Один из его людей, насколько могу судить, теперь — там, у Мелека; это — твой земляк, госпожа.
