Борис Тумасов - Земля незнаемая. Зори лютые
— Ты скажешь, что затаил паракимомен, — зло прошептала Зоя и наклонилась к стоявшему на коленях препозиту. — А может, длинные языки нашептали в твои большие уши лишнее?
— Несравненная, паракимомен ищет твоей смерти, — выкрикнул Михаил, и его лоб покрылся испариной. — Яд для того держит.
— Истинные ли твои слова? — Зоя выпрямилась. — Повторишь ли ты их базилевсу?
— Да, несравненная, язык мой не извергает ложь. Если нет в моих словах истины, пусть я приму смерть.
— Тогда поднимись, препозит, и следуй за мной.
Поцеловав край её одежды, Михаил встал с колен, направился за Зоей. Открытой галереей они прошли в библиотеку. Василий был один. Он листал толстую книгу в кожаном, отделанном драгоценными камнями переплёте, а рядом на высоком столике из красного дерева лежал лист пергамента и стояла чернильница с лебединым пером. Базилевс работал. В такую минуту никто не смел нарушать его мысли. Препозит распростёрся ниц, вздрогнул от голоса базилевса:
— Что привело тебя, Михаил, сюда в этот час?
Страх сковал препозита, слова комом застряли в горле, но тут услышал он спасительный голос Зои:
— Единственный, пусть твой гнев обратится на паракимомена Иоанна, по чьей вине мы нарушили твои священный распорядок.
— В чём виноват Иоанн? — базилевс нахмурился, носком ноги пнул препозита. — Открой свои уста, Михаил, и поведай мне!
— О божественный, — препозит поднял голову. — Я пыль, которую ты отряхиваешь со своих ног! Недостойный раб твой паракимомен Иоанн утаил от тебя папирус катапана Клавдия. Херсонесский катапан уведомлял тебя о тмутороканском архонте Мстиславе.
— Откуда стало известно тебе, Михаил, о письме Клавдия? — недоверчиво спросил Василий.
— Посланец катапана привёз тот папирус мне. Я же вручил его паракимомену…
— Единственный, — снова заговорила Зоя, — Иоан Славин. Не кажется ли тебе, что, скрыв письмо Клавдия, паракимомен служит тем архонту русов?
Василий задумался. Зоя повернулась к всё ещё стоявшему на коленях Михаилу:
— Скажи, препозит, что ещё известно тебе.
— О божественный, злобная ненависть к несравненной помутила разум Иоанна.
Базилевс шагнул к двери, крикнул.
Бряцая оружием, вбежали солдаты императорской гвардии, телохранители базилевса застыли у порога, Василий бросил коротко:
— Ступайте к паракимомену Иоанну, именем императора в темницу его!
Солдаты поспешили исполнить приказание повелителя. На губах Зои мелькнула и скрылась злорадная улыбка.
Базилевс обернулся к препозиту:
— Что писал катапан Клавдий об архонте Мстиславе.
— Катапан остерегается архонта русов, божественный. Разгромив каганат, Мстислав может осадить Херсонес.
Василий поднял руку, дав знак препозиту умолкнуть:
— Иди, Михаил, я позову тебя, когда в том будет нужда.
В темнице мрак и сырость. На замшелых стенах слезится вода. За железной дверью гулко отдаются шаги караульных. В этом каменном мешке паракимомен Иоанн потерял счёт времени. Как узнаешь, день ли, ночь ли на дворе? Паракимомен лежит на подстилке из сена, и мысли его мечутся затравленным зверем. Именем базилевса заточили Иоанна в темницу. Жизнь и смерть, благость и страдания — на всё воля базилевса! Это известно паракимомену, и он смирился со своей судьбой. Но Иоанн не ведает за собой вины. Так чьих же козней не остерёгся он и какую смерть примет: забьют ли насмерть палками или вольют в горло расплавленный металл, а может, ослепят и направят на глухой остров или оставят навечно в темнице?
Лязгнул засов, и со скрежетом отворилась дверь.
От яркого дневного света Иоанн зажмурился. Кто-то остановился возле него. По шелесту шёлковых одежд, запаху благовонных масел паракимомен узнал её. Она долго молчала, любуясь унижением того, кто ещё недавно был в милости базилевса и носил высшую придворную должность. Теперь он лежит, дряхлый старец, и никто не спасёт его.
— Паракимомен Иоанн, — позвала она его.
Иоанн открыл глаза. Зоя стояла над ним, скрестив на груди руки, властная, не знающая жалости.
— Ты хотел моей смерти, Славин, ты ненавидишь меня, потому что божественный любит меня. — Нога, обутая в сандалии, расшитые жемчугом, наступила ему на грудь.
Иоанн промолчал. Что мог ответить он, поверженный, обречённый на смерть.
— Раб, покушающийся на дочь царей, недостоин на милость. Умри, Славин. — Она переставила ногу на горло, надавила. У Иоанна перехватило дыхание, потемнело в глазах. Жизнь уходила от паракимомена.
На закате солнца у ворот императорского дворца крепкие загорелые рабы осторожно опустили богатые носилки. Откинув полог, из них вышел препозит Михаил.
За первыми носилками остановились другие, не менее роскошные. Не успели ещё рабы поставить их на землю, как маленький толстый логофет дрома выкатился колобком и устремился к препозиту. Обменявшись приветствиями сдобренными кроткими улыбками, препозит и логофет направились к воротам, ведущим в Дворцовый парк. Стража из крепкотелых скандинавских варягов раздалась, и они ступили на усыпанную песком и ракушечником главную аллею.
Тихо и безлюдно в тенистом дворцовом парке. Замело всё даже лист не колеблется. Усыпанная песком и ракушечником дорожка привела препозита и логофета дрома к просторному пруду, обсаженному кустарниками и деревьями. У берега на низком креслице из бамбука сидел базилевс. Слуга подал ему плетёную корзину с кормом для рыб. Василий взял горсть хлебных крошек, бросил в воду. Вода чистая, и ему видно, как рыбки сверкая серебряной чешуёй, набрасываются стаями на хлеб. Препозит и логофет замерли, почтительно опустив головы. Император долго не замечал их. Наконец когда в корзине не осталось корма и слуги удалились, базилевс повернулся к ним, произнёс:
— Пса, оскалившегося на хозяина, убивают.
Оба и препозит, и логофет, поняли, император имел в виду паракимомена Иоанна. Головы придворных опустились ещё ниже.
— Катапан Клавдий опасается таматархского архонта. В том есть истина. Архонт Мстислав искусный стратег, о том поведала нам битва с хазарами. Но кто сказал катапану Клавдию, что нет у таматархского князя противоборствующей силы? Разве отказала ему память и он не может вспомнить, что мощь Византии не только в оружии? Пусть Клавдий осветит дорогими подарками дорогу к сердцу касожского архонта Редеди.
Базилевс поднялся, оттолкнул ногой креслице.
— Истинны слова твои, несравненный!
— Непостижима мудрость твоя, божественный, — в один голос принялись воздавать хвалу препозит и логофет.
— Спешите уведомить катапана Клавдия, пусть плывёт в землю к касогам, — прервал их Василий и повернулся к придворным вельможам спиной.
Пятясь, препозит Михаил и логофет дрома удалились.
5
Леса Оковские водой неиссякаемы. Поят они не одно море. Ту реку, что бежит к морю Варяжскому, Западной Двиной прозвали, ту же, что вольно покатила свои воды в море Хвалисское, русичи назвали Волгою, а хазары по-своему — Итилем, а реку, что многими перекатами и порогами устремилась к Русскому морю, издревле на Руси Днепром именуют, греки же Борисфеном кличут. Левые рукава его подходят к Итилю и Дону.
Неведомо, кто первым проложил путь из варяг в греки: воинственные норманны из далёкой Скандинавии, прослышавшие о несметных богатствах Царьграда, или дружины храбрых русичей, а может, торговые люди Великого Новгорода?
Так ли это, кто знает. Но пролёг тот путь через мать городов русских, стольный Киев… Идут торговые караваны в Византию или обратно, в северные страны, Киева не миновать.
Труден и опасен путь из варяг в греки: то море взыграет, то пороги на Днепре преодолеть надобно, а то и печенеги подстерегут.
Со времён Владимира начала Русь от степняков крепостями отгораживаться, а на днепровских перекатах сторожу выставлять, да разве всегда остережёшься…
От низовий Днепра до кочевья хана Боняка не близок путь. Не зная роздыха, день и ночь скачет степью печенежин. Рядом, на поводу, бежит запасной конь. На коротких привалах печенежин не разводит костра, перекинет седло с крупа на круп и дальше гонит.
Начало июня, но у печенега поверх кольчуги халат, а на голове ушастый малахай. И малахай, и рваный халат покрыты коркой грязи, припудрены толстым слоем серой пыли.
Зоркие глаза печенега на ходу ощупывают степь. Рука в любую минуту готова сорвать притороченный у седла лук. Но в степи безлюдно и спокойно. По ещё не успевшему поседеть ковылю кровяными пятнами расцвёл мак, распустился душистый клевер, а цепкий горошек опутал степь сетью батогов. В сочных травах, поднявшихся после тёплых майских дождей, жадно кричат, перекликаются перепела.
