Владимир Ситников - Горячее сердце. Повести
Что это был за хлюст? Уж не Чирков ли? Филипп сказал ребятам, чтоб с этого не спускали глаз.
У Жогина обвисли усы. Зато Бекман спесиво поблескивал золоченой дужкой пенсне. Что-то лепетал осинкой дрожащий Спиридон Седельников.
В сторонке сидел пятый, с очень знакомыми широкими бровями, посеребренной бородой.
— Епископ Исидор, — узнал Спартак. Тот со злобой отвернулся и от Филиппа и от своих соседей по столу. Обиделся владыка.
Карпухина нигде не было. Не могли же гости угощаться без хозяина.
Филипп, словно надеясь на помощь, крикнул:
— Где остальные, Карпухин где?
Владелец кафе, не в силах справиться с прирожденной официантской вежливостью, привстал:
— Не известно-с. Мы справляем день ангела Степана Фирсовича.
— Не известно-с, день ангела, — передразнил его Филипп, — а это что, подарочек? — и подкинул в руке браунинг.
И тут он услышал Мишкин крик, кинулся в соседний залец. Там парусила легкая занавеска. Окно было распахнуто.
Мишка размахивал руками, забыв, что у него за плечом болтается драгунка.
«Ох ты, кокора, надо волосы дыбом иметь». Внизу, петляя, легко бежал по утреннему черепку человек в зеленом кителе и серой папахе. Он ловко, как на ученье, перепрыгнул прясло и пустился прямо к задворкам Тепляхи. Филипп остервенело выпустил из «велледока» все семь патронов, потом выхватил у одного из красногвардейцев винтовку и, стараясь не рвать спусковой крючок, успел послать вдогонку Харитону Карпухину еще одну пулю. Но и она не задела удачливого поручика. Тут и Мишка выпалил из драгунки. «Пулемет бы, — пожалел Филипп и тут же ругнул себя: — Совсем осрамился. Все пули в белый свет».
Показалось Филиппу, что Карпухин скрылся прямо на одворице Митрия Шиляева. Прибежав, заколотили в калитку его дома.
Митрий в вытершейся, позеленевшей от старости шубейке, накинутой на плечи, отворил дверь и обрадованно пригласил Солодянкина.
Филиппу некогда было не только заходить, но и разговаривать.
— Харитона Карпухина ищу. Не заскочил к вам?
Шиляев посторонился, пропустив красногвардейцев в ограду, с тревогой спросил Спартака:
— Неужели чего он натворил? А?
— Натворит еще, успеет, — уверенно сказал Филипп, осматривая ограду. Конечно, Карпухин мог свободно пробежать сюда от колодца, а потом через дверь на улицу, в березовую рощицу, и ищи его, поэтому сразу послал Мишку Шуткина на дорогу, идущую из Тепляхи.
— Но ты никакого шума не слышал? — расспрашивал Филиппа Шиляева.
— Палили сильно. Это слышал, а больше — нет, — недоуменно пожал тот плечами.
Филипп обошел хлевы, поднялся на сеновал, пахнущий мякиной и сухими вениками, оттуда перебрался на подволоку и, задевая головой худые корзины, подвешенные к стропилам лапти, обошел ее, залепив все лицо пыльной паутиной.
Когда спустился на сеновал, показалось, что кто-то приглушенно передохнул. Бросился туда Филипп, но понял, что это вздохнула корова в хлеву, ругнувшись, слез вниз.
В глазах Митрия таилась тревога. «Неужели Шиляев знает что о Карпухине?» — подумал Спартак и спросил еще раз:
— И по улице никто не пробегал?
— Вроде, нет, — ответил Митрий.
Филипп стер с потного лица сорины и кинулся к попу Виссариону. Если прячется, то в первую очередь у этакого контры, как здешний поп.
Когда искали Карпухина в поповской клети, прибежал испуганный Мишка Шуткин.
— Санки твои кто-то угнал! — выкрикнул он.
Этого еще не хватало! Да кто, как не Карпухин?
Так и есть: угнал поручик вороного жеребца.
Филипп плюнул и чуть не разбил от досады кулак, стукнув им о коновязь.
Поручик, конечно, знал толк в лошадях:, выбрал самую ходкую — статистого, не простых кровей жеребца Солодона. Где-то выждал удобный момент и увел. Как это получилось, кто ему помог или сам без чужой помощи угнал, разбираться было некогда. Приказав везти найденные на чердаке иконы и арестованных следом, Спартак обрезал постромки у пристяжной и охлюпкой поскакал в погоню за Карпухиным. Думал он, что по вытаявшей, а в некоторых местах уже просохшей колее поручик далеко не уедет. Верхом Филипп подастся быстрее.
Но Карпухин не жалел жеребца. Где нельзя было, гнал сани прямо по земле, где можно, ухитрялся ехать по снежной обочине: виден был след от санок. Даже через дымящуюся Тепляху перемахнул вброд, обломав припай.
Несчастье не ходит в одиночку. Кобыла, на которой ехал Филипп, оказалась тугоуздой. Она знала только свою дикую волю. Недаром кто-то не от любви назвал ее Баламуткой. Не проехал Филипп полверсты, как Баламутка выкинула свой первый фокус. Взбрыкнув, повернулась так, что он свалился, ударившись затылком о заледенелый наст. Первой мыслью было, поймав Баламутку, взгреть ее плеткой, но он подавил в себе это чувство, подошел к лошади с протянутой рукой, потрепал по шее, словно похвалил ее за дурь.
Дорога курилась, солнце било в глаза. По такой ростепели на санях ехать тяжело. Филипп, взбираясь на бугор, веселил себя хрупкой надеждой, что, одолев вершину, увидит на другом склоне серую папаху Карпухина. И тогда берегись, поручик. Уж тогда он его возьмет. Но с тоскливой злостью видел пустую дорогу.
Теперь он потерял всякую осторожность. Ведя на поводу Баламутку по ровной белизне речки Быстрины, даже не думал о том, что отовсюду виден на слепящем снегу и Карпухин может его уложить с одного выстрела. Он бы, наверное, обрадовался, услышав этот выстрел. Можно было бы еще померяться ухваткой.
Филиппа даже не встревожила словно стеклорезом проведенная по льду опасная щель. Он шел, потрескивал под ногами лед. Ему что-то кричали с берега, но он даже не старался понять.
Спартак ехал, боясь остановиться попить, хотя у него все прогоркло во рту.
Когда до Вятки оставалось верст пять и завиднелся голубой купол Александровского собора, спросил в одной деревне у замшелого старика, которого погожий денек выманил за ворота, не видел ли тот черного жеребца, запряженного в черные санки.
— Ехал, ехал давеча, — пояснил старик. — А ты-то дальний ли будешь?
— Недосуг мне, дед, — крикнул Филипп и погнал Баламутку.
Он знал теперь, что лошадь любит, когда ее подхваливают, и льстиво похлопывал ее по шее, хотя откровенно говоря, хвалить было не за что. Из-за нее он потерял ту четверть часа, которая отделяет его теперь от Карпухина. Один раз то ли показалось ему, то ли увидел действительно серую папаху и черного жеребца, но Баламутка уже выкладывала последние силы.
На пороге капустинского кабинета Филипп выронил плеть, бросил на стул папаху.
— Взяли Седельникова, Бекмана, епископа Исидора, Жогина и какого-то хлюста вроде офицера, а Карпухин сбежал, — безголосо сказал он и сел прямо на папаху. — До самого города гнался, настигнуть не мог.
— От черт, жалко! — сказал Капустин. — А ведь Карпухин-то и есть главарь. Он с Чирковым встречался.
Филипп это знал и так. Подойдя к ведру, долго пил, потом, отупелый от усталости, сел снова.
— Ну, а иконы-то, иконы-то нашли? — допытывался Петр.
— Куда они денутся? Кому нужны?
— Ты не говори, эти иконы десяти пулеметов стоят, — наставительно проговорил Капустин. — Может, и не одну пушку на них купить можно. В общем, многое. Так где Карпухина искать будем?
Солодона поручик бросил в проулке около вокзальчика. Ясно, что мог укатить на проходящем поезде. Но мог и остаться... К жене, к отцу, наверное, мог зайти.
* * *Длинные синие тени исполосовали улицы. Красный закат сулил ветреный день. В полутьме Капустин и Филипп направились в штаб Красной гвардии. По Спасскому спуску, угадывавшемуся внизу, искря шинами колес, прогромыхал обоз золотарей. За невидным отсюда оврагом чернели на фоне неба дородные маковицы Успенского собора. А дальше по всему угору искрами вспыхивали окна домов. В каком-нибудь из них сидел сейчас Харитон Карпухин и с наслаждением вспоминал, как обманул Филиппа. Арестованные подтвердили, что верховодил ими Карпухин и что они встретились впервые, ничего не знают о программе Общества спасения родины. Случайно так встретились на дне ангела Степана Фирсовича. И штабс-капитан, у которого Филипп отобрал браунинг, случайно приехал из Петрограда. Здесь не так голодно.
— А иконы?
— Хотел святыню уберечь, — сказал епископ.
Уж кто-кто, а этот, наверное, был связан и с Питером, и с Тобольском, где обитал царь. Но как это у него узнаешь? Может, со временем все будут откровеннее, а пока нити были в руках у Карпухина, который мог сейчас сидеть и в поезде, идущем в Пермь, и в пригородной деревеньке, и в самой Вятке.
Капустин приказал красногвардейцам, которые шли в ночной патруль, проверять дотошно документы у всех, искать Карпухина. Решили сделать обыск в доме Жогина, у отца Харитона Карпухина, облавы в гостиницах. Пришлось поднимать не только отряд, но и горсоветовскую коммуну.
