Евгений Маурин - Людовик и Елизавета
X
НЕЖДАННО-НЕГАДАННО
Медовый месяц Ваньки Каина и Алены кончился очень быстро, и вскоре для молодой настали плохие времена. Ведь Ванька никогда особенно не любил Алены и домогался ее капиталов, а не сердца. Конечно, Алена была очень слабой бабой, и в первое время Каин мысленно шутил, что получил весьма недурное приданое к капиталам Алены. Но она очень быстро надоела ему; в ней было что-то нездоровое, липкое, бесстрастно-чувственное, фальшивое, лицемерно-покорное. Ваньку раздражали ее вечные «Ванюшенька», "светик", «милостивец» и тому подобные заискивающие словечки, произносимые неизменно подобострастным голосом; раздражали униженные, змеино-гибкие позы, за которыми чувствовалось змеиное жало, глубоко припрятанное до удобного случая. Словом, он был пресыщен женою и уже подумывал, что пора бы «прибрать» ее, тем более, его сердце было серьезно затронуто одной из приятельниц Алены, не обращавшей на него внимания, что разжигало его еще больше.
К тому же его служебные дела, если можно так назвать разбойно-воровскую и иудову деятельность Ваньки, совершенно не складывались. Купец Алексеев словно сквозь землю провалился, и его никто больше нигде не встречал и не видел. Наблюдение за дворцом цесаревны Елизаветы не дало никаких результатов; конечно, к ней ходило и ездило много всякого народа, но ведь не узницей, не монашкой была она, а царевной! Бывало, что по вечерам во дворец через черный ход пробирались какие-то сомнительные личности. Не раз Ванька с отчаяния покушался схватить кого-нибудь из них за шиворот. Но хорошо еще, что черт уберег от этого: обыкновенно это оказывался приятель или приятельница конюха, судомойки и т. п. низшей прислуги, а не то какая-нибудь безобидная ворожея, торговец или торговка разными снадобьями, монах, собирающий подаяние, — мало ли кто! Наблюдение за французским посольством на первых порах кое-что дало. Ванька узнал, что чаще всего посольство посещает немец Шмидт, переводчик при шведском посольстве, а поздно вечером — какая-то дама, которая оказалась фрейлиной Олениной. Но когда он вздумал хвастануть этими результатами перед Семеном, Кривой рассмеялся Ваньке в глаза и сказал с нескрываемым презрением:
— Ну, брат, если ты всегда таких бобров бить будешь, то их на детскую шапочку не хватит! Швеция и Франция живут в большой дружбе, не мудрено ли, что их послы между собой часто сносятся? Да я тебе и так, не видя, скажу, что в Англии наш посол чаще всего видится с австрийским, а в Австрии — с английским. Ну, а что касается фрейлины Олениной, то кто же в Петербурге не знает, что она по амурной части навещает красивого маркиза? Только политики, брат, ты тут не ищи, а ежели она и есть, то совсем с другой стороны — вот как! Нет, ангел мой, твои розыски выеденного яйца не стоят.
Когда же Ванька в ответ на вопрос Кривого сказал, что ничего подозрительного в жизни царевны Елизаветы ему обнаружить не удалось, Семен как-то искоса посмотрел на Каина, пожевал губами и с самым невинным видом спросил:
— А не узнал ты, что за ассамблея была вчера у царевны?
— Ассамблея? — удивленно переспросил Ванька. — Да никакой не было! Я вчера все время около бродил, пока часов в десять царевна не уехала… Тоже скажут — "ассамблея"!.. Да в доме все огни были потушены!
— Постой, — перебил его Кривой, — да о каком доме ты говоришь?
— Известно о каком! О дворце царевны Елизаветы!
— Да ведь ассамблея-то была в Смольном!
— В Смольном? — удивился Ванька. — А это что такое будет?
Семен долго и с нескрываемым презрением смотрел на собеседника, пока не сказал:
— Эх, фефела! Однако здорово я в тебе ошибся! Ты даже не знаешь, что у царевны имеется дом в Смольном, около Преображенских казарм, что там все ее друзья собираются? Да как же ты за человеком хочешь уследить, когда не знаешь, где и куда он ездит? Нет, брат, хорошо еще, что я на тебя не понадеялся и других туда приставил. Не все же такие разини, как ты… Ох, Ванька, боюсь я, не будет из тебя прока!
Вообще в последнее время взаимоотношения Кривого и Каина сильно изменились. Прежде они были как бы товарищами, людьми по положению равными друг другу. Теперь они стали: Каин — подчиненным, а Кривой — начальником. Семен уже не просто спрашивал, а допрашивал Ваньку и сумел довести Каина до того, что тот говорил ему «вы», а не прежнее «ты». Помимо всего этого Семен, прежде довольно щедро оплачивавший услуги Ваньки, теперь зачастую бесцеремонно отказывал ему в денежных просьбах.
— Не заслужил, дармоед! — без стеснения говаривал он.
Недостатка в деньгах у Ваньки не было, но работать даром ему было не по душе. Поэтому немудрено, если он в последнее время был в очень плохом расположении духа, что прежде всего отражалось на жене.
Не показывая вида, Алена внутренне очень радовалась, когда муж долго не приходил домой. И немало рада была она и теперь, когда Каин сумрачно приказал ей утром "собрать ему поесть", потому что по всей вероятности ему раньше поздней ночи домой не попасть.
Проводив мужа, Алена весело оделась и ушла из дома. Она хотела воспользоваться часами свободы для того, чтобы навестить свою приятельницу — Ольгу Михайловну Воронцову, ту самую, к которой был неравнодушен Ванька, и погулять с нею, пользуясь теплыми весенними деньками.
Воронцова составляла полную противоположность Алене, но, быть может, именно это-то и влекло их друг к другу. Насколько Алена была вздорна, изворотлива, безнравственна, настолько же Воронцова была сдержанна, проста и строга к себе. Очень рано овдовев, не испытав в замужестве того счастья, о котором мечтают девушки, она тем не менее физически и морально осталась верной памяти мужа. Глубоко набожная, истинно-христиански милосердная, готовая в любой момент бросить все и лететь на помощь страждущим и обиженным, она вызывала в Алене чувство почтительного обожания. Воронцова представляла собою тот светлый женский идеал, те положительные свойства женской души, которых не хватало самой Алене, а последняя бессознательно представлялась Воронцовой олицетворением женской гибкости, изворотливости, приспособляемости. Обе вместе они являли собою полный образ женщины во всей его широте и многообразии, а потому чувствовали себя хорошо друг с другом.
Как и ожидала Алена, Воронцова оказалась дома и охотно пошла прогуляться с нею. Разговаривая о своих бабьих делах, они попали на Невский, где их увлекла за собою большая толпа, следовавшая за глашатаем, объявлявшим с барабанным боем об отстаалении фельдмаршала Миниха от всех занимаемых им должностей. Так дошли они до набережной и уселись там на одну из скамеечек.
В этот час гулявших было мало, а толпа свернула в другую сторону, вслед за глашатаем. Солнце уже чувствительно пригревало, и в воздухе незримо носилось веяние близкого рассвета. И было что-то в этом воздухе, от чего даже обычно бледные щеки Воронцовой зарумянились и зарделись.
— Глянь-ка, мать моя, — весело воскликнула Алена, — монах-то этот словно с иконы соскочил!
Воронцова взглянула по указанному ею направлению и увидела довольно высокого, плечистого, сгорбленного бременем лет старичка-монаха, который тихо брел, опираясь на высокую палку. Из-под потертой скуфейки выбивались редкие пряди седых волос; лицо, темное и взборожденное морщинами, словно потемневший от времени чудотворный лик, говорило о молитвенном изнурении и воздержании в пище, густые седые брови, из-под которых сверкал острый, проницательный взгляд, придавали лицу грозное, духовно-воинствующее выражение.
Не доходя нескольких шагов до наших подруг, монах вдруг пошатнулся и должен был с силой опереться на палку, чтобы не упасть. Затем он с трудом подошел к скамейке, на которой они сидели, и тяжело опустился рядом с ними.
— Ох, грехи-грехи! — прошептал он задыхаясь. — Уморился, ноги не держат!
— Издалека, верно, отче? — сочувственно спросила Воронцова.
— Издалека, мать моя, издалека — из Киево-Печерской лавры бреду! — все еще задыхаясь, ответил монах.
— Батюшки, страсти Господни! — всплеснула руками Алена. Она была скорее суеверна, чем набожна, а сколько чудесных рассказов пришлось ей слышать об этой святыне; и представитель мест, где творились непостижимые уму вещи, тоже казался ей повитым неземной тайной. — Что же тебя, батюшка, сюда-то привело?
— За подаянием, мать моя, хожу! Как сгорел у нас лет двенадцать тому назад монастырь, так все ходим да собираем. Вот задумали колокольню выстроить, превыше которой во всей Руси православной не было, дабы колокола священным голосом немолчно имя Божие по всей округе прославляли, а сколько все это стоит? Вот я хожу да собираю… Много нас из братии по Руси ходит!
— Ах, беда какая! — сказала Воронцова со слезами в голосе. — А я как на грех деньги дома забыла!
— Что же, я могу, дочь моя, с тобой дойти, — сказал монах. — Ежели у кого рвение к благотворению имеется, то грех не поддержать!
