Леонтий Раковский - Адмирал Ушаков
Уволили вице-адмирала Гавриила Голенкина, сначала определив и его в тот же Балтийский гребной флот.
Не у дел оказался и второй верный соратник Ушакова, вице-адмирал Павел Пустошкин. Ушаков понимал, что скоро настанет и его черед.
Зато пошли вверх все бездарности, все кабинетные адмиралы, такие, как фон Дезин и Чичагов.
Много недель крепился Федор Федорович, все еще надеясь на что-то, но в конце концов решился пойти на крайнюю меру. 19 декабря 1806 года он подал на имя царя прошение об отставке. Федор Федорович не мог удержаться, чтобы хоть намеком не сказать о настоящей причине своего ухода из флота. Он написал, что «отягощен душевной и телесной болезнию и опасается по слабости здоровья быть в тягость службе».
Он написал это, хотя фактически никакой службы уже не нес и в свои шестьдесят два года чувствовал себя бодрым и крепким и был готов идти на любого «крокодила морских битв».
Александр I, считавший себя большим знатоком человеческой души, обратил внимание на странную формулировку просьбы об увольнении и приказал адмиралу Чичагову узнать у Ушакова, «в чем заключается душевная его болезнь, дабы его величество мог сделать что-либо к его облегчению».
Адмирал Ушаков ответил:
«Всемилостивейший государь!
В письме товарища министра морских дел объявлено мне: Вашему императорскому величеству в знак милостивого благоволения благоугодно узнать подробнее о душевной болезни моей, во всеподданнейшем прошении о увольнении меня при старости лет за болезнью моею от службы упомянутой.
Всеподданнейше доношу, долговременную службу мою продолжал я от юных лет моих всегда беспрерывно с ревностью, усердием и отличной неусыпной бдительностью. Справедливость сего свидетельствуют многократно получаемые мною знаки отличий, ныне же, по окончании знаменитой кампании, бывшей на Средиземном море, частию прославившей флот Ваш, замечаю в сравнении противу прочих лишенных себя высокомонарших милостей и милостивого воззрения. Душевные чувства и скорбь моя, истощившие крепость сил, здоровья, богу известны — да будет воля его святая. Все случившееся со мною приемлю с глубочайшим благоговением. Молю о милосердии и щедроте, повторяя всеподданнейшее прошение свое от 19 декабря минувшего 1806 года».
Неизвестно, что подумал Александр, этот «властитель слабый и лукавый», прочтя объяснения Ушакова, написанные кровью сердца.
Но очевидно, он все же внял голосу Мордвиновых и Траверсе, а не голосу бессмертного адмирала Ушакова.
17 января 1807 года Александр I «повелел»:
«Балтийского флота адмирал Ушаков по прошению за болезнью увольняется от службы…»
Таково было царское «облегчение».
XXVII
За несколько дней до отъезда Ушакова на родину в Тамбовскую губернию к нему неожиданно явилась Любовь Флоровна.
В первый год, когда Федора Федоровича назначили в Петербург, Любушка часто бывала у него, — после смерти тетушки Настасьи Никитишны Метакса жил в ее домике на Васильевском. Но в следующем, 1803 году Метакса снова уехал из Петербурга на юг, в Таганрог.
И Федор Федорович не виделся с Любушкой пять лет.
Денщик Федор первый встретил дорогую гостью.
— Барыня, Любовь Флоровна, вы ли это? — всплеснул он руками. — Вы все как цветок!
— Нет, голубчик, какой уж там цветок! Веник, а не цветок! — отшутилась она.
Любовь Флоровна сильно располнела, но ее щадила седина: в русых волосах она едва была заметна.
— Здравствуй, Феденька! — сказала Любовь Флоровна, входя в кабинет адмирала. Она поцеловала его.
— Откуда ты, Любушка? — обрадовался Федор Федорович, усаживая ее и садясь с нею рядом.
Он так был рад ее приходу. Ведь, кроме денщика Федора, это был у него единственный близкий человек.
— Приехала из Таганрога. Павел задумал продавать тетушкин дом. Я и решила: поеду в последний раз в Петербург. Прощусь со всем.
— Спасибо, Любушка. Спасибо, моя дорогая. Ну, а где Егорушка плавает?
— Он еще в экспедиции Сорокина в Средиземном море. А ты как, дорогой дружок? Собираешься на родину?
Федор Федорович помрачнел:
— Да, надо на покой. Довольно. Пусть тут графы да маркизы командуют, а мы, мужланы, уже не годимся… Как ты живешь?
— Что — я? Старею, — виновато улыбаясь, искренне и просто сказала она, дотрагиваясь своими маленькими пухлыми пальцами до его рукава.
Сидели молча. Слова не шли.
Федор Федорович смотрел на нее, невольно высчитывая в уме. Она на восемь лет моложе его, стало быть, ей уже пятьдесят четыре. А все не сдается.
Любовь Флоровна тоже незаметно рассматривала его. Поседел, постарел, хотя все такой же крепкий — не расплылся, как другие в его годы. В квадратном подбородке чувствуется большая сила. А в глазах горит прежний ушаковский огонь.
— Да-а, жизнь прожита, — сказал он, думая о них обоих.
— Прожита, Феденька, — печально согласилась Любовь Флоровна. — Что ж, ты прожил большую, настоящую жизнь. У тебя было счастье…
Федор Федорович секунду помолчал.
— Счастье? Мое счастье разобрали по кусочкам другие! — вспыхнул он, вставая.
Замолчали снова. Но теперь молчание уже стало тягостным. Любовь Флоровна склонилась и тихо заплакала. Слезы капали на бархат платья.
Ушаков, как все мужчины, не переносил слез. Он подошел и положил руку на ее вздрагивающее плечо:
— Не надо, не надо. Успокойся. Былого не воротишь!
«В первый раз увидел ее плачущею, и вот в последнее свидание она тоже плачет. А ведь по натуре — веселая…»
— Что уж говорить, Феденька! — поднялась она, вытирая слезы. — Я пойду. Верно, былого не воротишь. Прощай, мой дорогой! Прощай!
Любовь Флоровна порывисто обняла его и быстро пошла из комнаты, прикрывая лицо рукою.
А Федор Федорович остался стоять на месте. Он стоял, нахмурив брови и крепко опираясь рукой о спинку стула.
Ему вспомнилось их прощанье на пристани в Воронеже, когда он уезжал и матросы пели:
Закрепили паруса,
Прощай, любушка-краса!
Вот теперь уж действительно прощай! Ушаков глядел куда-то в одну точку. Думал о себе, о прожитом.
ЭПИЛОГ
Порывистый, холодный ветер бил в лицо, трепал волосы, но денщик Федор все стоял на крыльце, глядя вслед адмиралу. Не послушался, все-таки пошел в бор. Не молоденький — семьдесят третий год, а все не усидит! Особенно когда подымется ветер.
На всю жизнь осталась вера моряка: главное — это ветер!
Вчера было плохо с сердцем — едва отлежался. Но тут же радостно говорил: это к перемене, это к норд-осту.
И как верно сказал: сегодня ветер подул с севера. Погнал хмурые осенние тучи. Покатился волнами по шумному, гулкому бору.
И адмиралу уже не сидится в доме. Пошел на свою любимую горку.
Федор Федорович стоит на верху холма. Хоть и трудно взбираться на эту площадку, но здесь он чувствует себя словно на шканцах флагманского корабля.
Вверху, как мачты, качаются высокие сосны. И где-то одна сухая чуть поскрипывает, точно гнется под свежим ветром бизань.
Сегодня Федор Федорович едва отдышался, взобравшись наверх. Сел на пенек. Тяжело дышит.
Думает все о том же, о чем думал всю жизнь, о чем думает каждый день все эти десять лет, что томится в отставке: о родном, русском флоте.
Ушакова отстранили, забыли. Но русские моряки не забыли его заветов: на флоте остался верный ученик Ушакова — Дмитрий Сенявин. Он с честью продолжал славное русское морское дело.
Знатные завистники отставили и Сенявина.
Ушаков и Сенявин вели русский флот к победе. Бездарности и выскочки ведут его к гибели.
Дошло до того, что адмиралов послали командовать пехотой. Пять лет назад, в Отечественной войне, сухопутный адмирал Чичагов осрамился на весь мир. И не в Средиземном море, не в Черном, не в Балтийском, а на простой, тихой реке Березине.
Стыд и позор!
А Наполеона победил славный Кутузов. Великий ученик великого полководца.
Французы…
Как бил их Ушаков на Ионических островах!
Вспомнил о былой славе и разволновался. Покраснел.
Стало душно. Рванул ворот полушубка. Распахнул на груди старый адмиральский мундир. Сидел, тяжело дыша.
А над головой, не умолкая, шумели сосны, как морской прибой.
Он сидел и видел.
Высоко вздымаются седые гребни волн. Кружевная пена сыплется мелкими брызгами.
Вот, рассекая грудью грозные, черные валы, летят его легкие белокрылые фрегаты. Его бесстрашный авангард.
А за ним идут, шумя парусами, большие, тяжелые, могучие многопушечные корабли.
Скрипят, качаются мачты. Гул ширится и растет. Волны все крепче. Ветер все сильнее. Но всего сильнее — боль.
Нет, он не может больше молчать! Он бросит в лицо этим бездарным графам и маркизам: «Отстранили Ушакова и Сенявина — на их место встанут другие! Не погубите! Русский флот будет жить! Будет!..»
