Антонен Арто - Монах
На этом Агнес закончила свой рассказ, и маркиз ответил ей самыми искренними и теплыми словами. Лоренцо был доволен, узнав, что присутствует накануне заключения такого тесного союза с человеком, к которому он всегда питал самое глубокое уважение. Папская булла полностью освободила Агнес от ее религиозных обязательств; бракосочетание должно было быть отпраздновано сразу, как только будут закончены необходимые приготовления, потому что маркиз хотел, чтобы церемония прошла во всем великолепии и при возможно большем количестве приглашенных.
После свадьбы, получив поздравления Мадрида, новобрачные вместе отправились в свой замок в Андалузию. Лоренцо и маркиза Вилла-Франка вместе со своей милой дочерью их сопровождали. Нет необходимости говорить, что Теодор был в этой компании, и невозможно описать его радость по поводу женитьбы хозяина. Перед отъездом, желая загладить свою былую небрежность, Раймонд навел справки об Эльвире. Узнав, что ее дочь и она пользовались многочисленными услугами Леонеллы и Гиацинты, он засвидетельствовал свое уважение к памяти своей невестки, сделав обеим дорогие подарки; Лоренцо последовал его примеру. Леонелла была чрезвычайно польщена вниманием таких благородных сеньоров, а Гиацинта благословила тот день, когда ее дом заколдовали.
Со своей стороны, Агнес не забыла поблагодарить своих подруг по монастырю. Достойная мать Урсула, которой она была обязана своей свободой, по просьбе Агнес была назначена главной надзирательницей над дамами-благотворительницами: это было одно из лучших и самых богатых обществ Испании. Берта и Корнелия, не пожелавшие расстаться со своей подругой, были приглашены в качестве старших служащих этого же общества. Что касается монахинь, которые помогали аббатисе преследовать Агнес, то их постигла другая участь: Камилла, прикованная болезнью к постели, погибла в пожаре, который уничтожил монастырь Святой Клары; Марианна, Алиса и Виоланта, вместе с двумя другими монашками, пали жертвой ярости народа во время бунта; еще три монашки, которые в совете поддержали приговор аббатисы, были сурово наказаны и сосланы в отдаленные монастыри самых бедных провинций: они протянули там несколько лет, терзаемые муками совести за свою слабость и испытывая на себе отвращение и презрение своих товарок.
Верность Флоры тоже не осталась незамеченной. Поразмыслив, она сказала, что хотела бы как можно скорее вновь увидеть свою родину, поэтому постарались найти для нее возможность отплыть на Кубу, куда она благополучно и прибыла, нагруженная подарками Раймонда и Лоренцо.
Отдав таким образом долг благодарности, Агнес освободилась для исполнения своего основного плана. Оказавшись в одном доме, Лоренцо и Виржиния были постоянно вместе; чем больше он ее видел, тем больше убеждался в ее достоинствах. Со своей стороны, она делала все, чтобы ему понравиться, и перед этим было невозможно устоять. Лоренцо с восхищением взирал на ее красоту, ее изящные манеры, ее неисчислимые таланты и ее мягкий юмор. Он был польщен тем вниманием, которое она оказывает ему и которое так неловко пытается скрывать. Однако в его чувствах к ней совершенно не было того жара, который вызывала в нем любовь к Антонии: образ этой прелестной и несчастной девушки постоянно жил в его сердце и смеялся над теми усилиями, которые предпринимала Виржиния, чтобы его прогнать; но когда герцог предложил союз, которого он страстно желал, его племянник не стал отклонять предложение. Мягкая настойчивость друзей и достоинства девушки победили его нежелание брать на себя новые обязательства. Он сам обратился с просьбой к маркизу Вилла-Франка и был принят с воодушевлением и признательностью. Виржиния стала его женой и никогда не давала ему повода пожалеть о своем выборе. Его уважение к ней росло день ото дня; постоянные усилия, которые она прилагала, чтобы нравиться ему, не могли не увенчаться успехом. Его чувства стали более определенными и более теплыми. Образ Антонии понемногу поблек, Виржиния стала единственной властительницей его сердца, и она действительно заслужила право владеть им безраздельно.
Остаток своих дней Раймонд с Агнес и Лоренцо с Виржинией прожили так счастливо, как только это было возможно для смертных, рожденных для того, чтобы быть добычей несчастий и игрушкой превратностей судьбы. После тех необыкновенных несчастий, которые они испытали, им показались легкими все те беды, которые им еще пришлось пережить. Они были поражены самыми острыми стрелами из колчана несчастья; те, что оставались, в сравнении с первыми показались им затупленными: испытав самые мрачные бури судьбы, они спокойно встречали ее угрозы; и если они чувствовали иногда ветер, несущий беду, для них он казался нежным зефиром, который летом приносит море.
Глава XII
ИСКУПЛЕНИЕ
Это был недобрый ум, где гнездились неудовлетворенность и досада. Ад в своем подземном царстве не содержал в себе худшего из властителей зла. Разрываемый мрачной гордостью, едкой и злобной насмешкой, он стал врагом и для злых, и для добрых.
Джеймс ТомсонНа следующий день, узнав о смерти Антонии, весь Мадрид превратился в одну огромную арену, где царили изумление и ужас. Один из солдат, бывших в подземелье, не сумел удержать язык за зубами и разболтал все подробности убийства, да к тому же назвал имя убийцы. Эти разоблачения вызвали среди благочестивых людей неслыханный переполох. Сначала большинство отказалось во все это поверить, и многочисленная толпа отправилась в аббатство, чтобы во всем убедиться на месте. Монахи, озабоченные тем, как бы позор преступления настоятеля не отразился на всей общине, заявили благочестивым посетителям, что только состояние здоровья мешает Амбросио появиться перед людьми; но эта уловка успеха не имела. Поскольку та же самая отговорка звучала слишком часто, история, рассказанная солдатом, завоевала всеобщее доверие, и монах понемногу потерял последних своих приверженцев. В конце концов уже ни у кого не осталось сомнений в реальности его преступления, и самые верные его почитатели с течением времени стали самыми ожесточенными его хулителями.
Пока проблема невиновности (или виновности) Амбросио обсуждалась всем Мадридом самым оживленным образом, сам он стал жертвой угрызений совести, которые слишком долго заглушал. К тому же его терзали жуткие картины, которые вызывало в нем приближение расплаты. Оглядываясь назад, он думал о том высоком положении, которое еще так недавно занимал; о времени, когда он был центром всеобщего уважения и почитания, когда он был в мире с целым светом и самим собой, и не мог смириться с мыслью, что это именно он тот преступник, над которым нависли такие ужасные обвинения.
Всего несколько недель отделяли его от той поры, когда он был чист и незапятнан, а теперь он видел себя оскверненным самыми черными преступлениями; он стал предметом всеобщих проклятий и пленником Сент-Оффис[10], которая не слишком легко отпускает свою жертву. Он не мог надеяться, что обманет своих судей: очевидность его вины бросалась в глаза. Сам факт, что он был в усыпальнице в такой поздний час, что он смутился, когда был обнаружен, наконец, кинжал, про который, растерявшись в первую минуту, он сказал, что спрятал сам, кровь Антонии, которая забрызгала его рясу, — все это достаточно ясно указывало на него как на убийцу. И с великой тревогой он ждал дня первого допроса. Он не видел никакого способа как-то себя утешить; религия теперь ему нисколько не помогала; благочестивые книги, которые ему доставляли, еще глубже помогали осознать всю бездну своего падения. Пытался ли он молиться — чувствовал, что сам закрыл для себя все пути к молитве, а безмерность его преступлений, как ему казалось, превосходит Божье милосердие; любой другой грешник мог бы надеяться на это милосердие, но собственные его преступления представлялись ему неискупимыми. Он дрожал от ужаса при воспоминании о своем прошлом, а тревожное настоящее и еще более тревожное будущее отравили те несколько дней, которые отделяли его от допроса. Но вот и этот страшный день наконец пришел.
Когда пробило девять утра, дверь тюрьмы отворилась, и тюремщик, войдя, приказал ему следовать за собой. Дрожа всем телом, он повиновался. Его провели в помещение вроде огромной галереи, стены которой были сплошь затянуты черным. За столом, с торжественным и величественным видом, сидели трое мужчин, также одетые в черное. Одним из них был сам Великий Инквизитор, который ввиду исключительной важности этого дела решил заняться им персонально. За столом поменьше, в некотором отдалении, сидел секретарь суда со своими письменными принадлежностями. Амбросио сделали знак подойти и встать у другого конца стола. Обведя взглядом помещение, он заметил какие-то железные инструменты, которые валялись на полу тут и там; их форма была ему незнакома, но страх быстро подсказал ему, что это орудия пытки. Он побледнел и только с невероятно большим усилием сумел удержаться на ногах.
