Ирина Звонок-Сантандер - Ночи Калигулы. Восхождение к власти
Калигула осторожно проскользнул в опочивальню. Тиберий лежал на спине, со всех сторон обложенный красными подушками. Гай замер, всматриваясь в лицо спящего императора. Сердце билось гулко, порою ускоряя, порою замедляя ритм. «Тиберий убил всю мою семью: отца, мать, братьев! И, несмотря на это, спит спокойно, не боясь возмездия! Но возмездие пришло и стоит у ложа императора. Ты чувствуешь это, Тиберий? Кто посмеет осудить меня, если я убью убийцу?!»
Калигула вытащил нож. Занёс его над спящим. Но решительность вдруг покинула его. Гай застыл, держа в правой руке нож, блестящий голубизной в свете луны. Он разглядывал лицо Тиберия, охваченный ненавистью и страхом. Мучнисто-серыми казались щеки, хранящие остатки белил, которыми Тиберий замазывал гнойные прыщи. Ввалился рот, лишённый половины зубов. Отвратительный старец походил на собственное надгробие. Но он не умирал!
«Убить, убить!» — молча приказывал себе Калигула и непростительно медлил. Спящий Тиберий пошевелился во сне и по-детски зачмокал припухшими губами. Лихорадочный ужас прогнал Калигулу из императорской опочивальни. Убегая, он обронил нож.
Оружие упало на мозаичный пол и протяжно зазвенело. Тиберий проснулся.
— Кто там? — испуганно закричал он.
Пробудились рабы, но не упели различить в темноте удирающего Калигулу. Поспешив на зов императора, они застали Тиберия сидящим на ложе и протягивающим руки по направлению выхода.
— Кто был здесь? — натужно хрипел он. Испуганно мигали блеклые глаза.
Рабы молчали, опустив пристыженные, напуганные лица. Охраняя покой императора, им не следовало спать.
— Я слышал, как что-то упало, — продолжал император. — Что это было? Ищите!
Один из рабов послушно упал на колени и зашарил руками в темноте. Другой, Антигон, старший по должности и любимец императора, додумался принести факел из коридора.
При неясном дрожащем свете рабы внимательно осматривали пол. Верный Антигон вскрикнул, заметив лезвие ножа, высунувшееся из-под парчовых складок занавеса.
— Что там? — встрепенулся Тиберий. — Неси сюда!
Ему подали нож — хорошо отточенный с двух сторон, с рукоятью из слоновой кости, украшенной изумрудами. Тиберий скривился так, что длинные тонкие губы вывернулись, словно розовые тряпки. Старческие руки задрожали. Изменившимся дрожащим голосом Тиберий повелел:
— Ликас, скорее приведи в опочивальню дежурного центуриона! А ты, Антигон, ложись со мной! Я боюсь оставаться один. — Тиберий жалобно всхлипнул. — И никому не смейте говорить о случившемся. Пока я не решу, как поступить.
Антигон послушно откинул край покрывала и забрался на широкое ложе. Тиберий отодвинулся подальше, к краю. «Пусть Антигон окажется посередине постели, — думал он. — Чтобы убийца, если вернётся, принял его за меня!»
Небо бледнело. Близился ранний южный рассвет. Наконец Тиберий с облегчением услышал тяжёлые шаги центуриона. В опочивальню вошёл Децим Кастр, старый испытанный солдат, доблестью заслуживший высокую должность.
— Ты звал, цезарь? — встревоженно спросил он, приближаясь к ложу.
— Кто-то сейчас был в моей опочивальне, — Тиберий приподнялся и вытянул сморщенную шею, стараясь дотянуться до уха центуриона. — И обронил нож.
Порывшись в подушках, Тиберий отыскал припрятанное оружие и протянул Кастру. Центурион, нахмурившись, внимательно осмотрел нож. Дотронулся пальцем до острого лезвия.
— Прикажи — и я отыщу владельца! — по-солдатски отрывисто заявил он.
— Я догадываюся, чей это нож, — прошептал император на ухо Кастру. — Иди к Гаю Цезарю и спроси: не он ли обронил оружие у моей постели?
— Что делать — если он? — также шёпотом спросил центурион.
— Ничего, — странно улыбнулся Тиберий. — Вернёшься ко мне и в точности передашь ответ Гая! Любой ответ!
* * *Децим Кастр вышел из опочивальни и направился к покоям Калигулы.
Калигула уже успел забраться в постель и притвориться спящим. Но Кастр не обманулся: взволнованное дыхание выдавало Гая Цезаря.
Солдат, прогнав испуганного раба, подошёл к ложу. В правой руке Кастр держал шлем с медными пластинами и красным султаном, в левой — злополучный нож.
— Гай Цезарь? — громко произнёс он.
Калигула вздрогнул. Но не выбрался из под одеяла.
— Я знаю, что ты не спишь, — хладнокровно продолжал Децим Кастр. — Посмотри на меня! Я пришёл к тебе по велению императора.
Медленно откинулось тканое серебром одеяло и показалось бледное, обескровленное лицо Калигулы.
— Это твой нож? — Кастр протянул руку, держащую оружие.
— Нет! — Калигула отчаянно замотал головой. Яркий румянец неровными пятнами покрыл бледные щеки.
— Император знает, что твой, — вздохнул Децим Кастр, устало присаживаясь в ногах ложа. — Зачем ты хотел убить его, благородный Гай?
— Спроси у Тиберия, зачем он убил моих родных! — хрипло прошептал Калигула.
Слова его были едва слышны, но Децим Кастр безошибочно уловил их. Старый солдат вдруг почувствовал, как сильно, почти до слез чешется левый глаз.
— Прежде я служил твоему отцу, славному Германику, — глухо заметил он. Широкая спина солдата сгорбилась. — То были времена чудесной молодости… Если бы я знал наверняка, кто именно извёл моего полководца! Но смерть его осталась тайной. А догадки?.. Они не в счёт.
Калигула затравленно молчал. И вдруг старый центурион грузно опустил на колени у изголовья постели и прижался сухими губами к руке Гая:
— Тебе, сыну Германика, я буду служить верно!
И, достойно выпрямившись, вышел из опочивальни, унося с собою нож.
— Что тебе сказал гадёныш? — жадно потирая руки, встретил центуриона Тиберий.
— Гай Цезарь заявил, что нож — не его! — почтительно склонив голову, ответил Децим Кастр.
— Его, его! — с хитрой улыбкой возразил Тиберий.
Центурион молчал, глядя в стену прямо перед собой.
— Теперь я точно знаю, — мстительно заявил император. — Калигула не только подлец! Он ещё и трус!
LXIX
Кудрявый спинтрий с карими глазами, подведёнными на египетский лад, находился у ложа больного императора. Поджав ноги, он сидел на подушке, небрежно брошенной на пол. Рядом с мальчиком, на узком овальном столике стоял серебрянный поднос с обедом Тиберия.
— Какой суп? — сердито спросил император.
— Из креветок и фазаньей грудки, — поспешно ответил мальчик.
Тиберий приподнялся на локтях и открыл рот, быстро теряющий последние зубы. Мальчик ловко влил императору в рот ложку супа. Тот удовлетворённо почмокал губами:
— Ещё.
Спинтрий терпеливо кормил императора. Ещё несколько месяцев назад он по-иному ублажал Тиберия. Теперь из всех былых удовольствий цезарь может наслаждаться лишь едой.
Две розовые креветки плавали в серебрянной ложке. Тиберий алчно проглотил их и поперхнулся. Куча гнилых обломков, некогда бывших императорскими зубами, не успела пережевать пищу как положено. Тиберий долго, до слез в глазах, откашливался.
— Будешь жевать мою пищу, — отдышавшись, велел он спинтрию. — Но смотри: осторожно, чтобы не лишить её вкуса!
С трудом унимая дрожь в обнажённых лопатках, мальчик откусил изрядный кусок фазанятины. Осторожно покусал мясо зубами, чтобы смягчить до степени, угодной цезарю. Испуганно ощутил во рту вкус пряностей. Спинтрий решил, что он украл у фазанятины сладостную сочность, предназначенную исключительно для цезаря. Не смея жевать дальше, мальчик языком вытолкнул мясо на ложку и поднёс ко рту императора.
Тиберий проглотил фазанятину и печально заметил:
— В дни моей молодости даже дичь была вкуснее.
Пятнадцатилетний мальчик вжал голову в плечи, опасаясь наказания. Но Тиберий, тоскливо повздыхав, снова открыл рот в ожидании очередного пережёванного куска.
Юный спинтрий был из хорошей семьи, сын римского всадника. Марк Силий звали мальчика. Отец умер, и богатые равнодушные родственники откликнулись на лицемерный зов Тиберия. Спихнули двенадцатилетнего мальчика сладострастному старцу.
Больно и страшно было Марку Силию в первый год. Затем — привык, втянулся. Теперь Тиберий уже не в силах предаваться похотливым играм. Лишь время от времени лениво велит разыграть любовную сценку, громко сожалея о своей дряхлости. Отрадное облегчение для юношей и девушек: уже не нужно с улыбкой на устах ласкать зловонное старческое тело.
Новое занятие для «императорских служителей порока» — ухаживать за больным, обмывать его, кормить его… Марк Силий не знал, что гаже: спать с Тиберием или пережёвывать еду и засовывать её в слюнявый рот. И что опаснее: тщательно, до потери вкуса, пережевать мясо? Или недожевать его, чтобы Тиберий подавился крупным для беззубого рта куском?
Наевшись вволю, Тиберий устало пробормотал:
— Приблизься ко мне…
Марк Силий послушно поставил опустевшее блюдо на поднос и поднялся. Тиберий протянул сухую костлявую руку и вцепился в тонкую тунику мальчика, застёгнутую пряжкой на правом плече и оставляющую обнажённым левое.
