Петр Краснов - Цареубийцы (1-е марта 1881 года)
— Я к Вам, Ваше Императорское Величество, — сказала она, здороваясь и целуя руку Государя, когда тот целовал ее руку.
— Что скажешь?
Они стояли в аванзале перед церковью. С ними остановилась и княгиня Екатерина Михайловна, дети прошли вперед с госпожой Щебеко.
— Ваше Величество, вы поедете сегодня на развод?..
— А что?.. Что тебя это так интересует?..
— Для меня и моего сына особенный день… Дмитрий назначен от полка подъезжать на ординарцы к Вашему Величеству. Он так мечтал об этом, ночи не спал и уже с утра умчался в полк, чтобы все проверить. Вы знаете, что такое для молодого офицера быть ординарцем на разводе?.. Да еще для Дмитрия!..
— Его Величество нехорошо себя чувствует, и я думаю, что он не поедет на развод, — грубовато сказала княгиня Юрьевская.
Государь и точно уже решил не ехать на развод. Но вмешательство Юрьевской в присутствии Великой Княгини показалось ему неуместным, и он сказал:
— Да, мне нездог’овилось, но это мой долг быть на г’азводе. А не люблю отменять г’азданное пг’иказание. Я, конечно, буду на г’азводе и счастлив буду повидать твоего молодца, а как он ездит, я об этом уже имею представление.
Княгиня Юрьевская заплакала.
— Александр, сказала она, прижимая платок к глазам, я умоляю вас не ездить!..
Государь нежно обнял княгиню за талию и сказал строго:
— Но, моя милая, я должен быть с моими войсками, и я буду…
Через полчаса, точно выверив время своего отъезда, чтобы приехать в манеж ровно к двенадцати часам, Государь садился в карету. Он был в мундире Лейб-Гвардии Саперного батальона, в шинели с бобровым воротником и в каске с плюмажем.
— В манеж, по Инженег’ной, — сказал он кучеру и сел в глубину кареты.
На душе у Государя было тихо и спокойно. Он знал, что он должен делать в манеже, что кому сказать, кого и как обласкать. Развод был им создан и был ему привычен. Государь смотрел на развод, как на свою службу, свой долг и ехал в спокойной уверенности, что он правильно исполняет свой долг.
Карету окружили казаки Конвоя Его Величества с ротмистром Кулебякиным, тем самым, кто сложил в Кишиневе песню, которой так восхищался Порфирий и которую пели во всех войсках. Сзади в парных санях ехал полицеймейстер полковник Дворжицкий. Карета помчалась к Михайловскому манежу.
XXI
Суханов первым узнал, вернее, догадался об аресте Желябова. Тот не вернулся к нему после свидания с Тригони.
Надо было спасать Перовскую. Суханов ночью поехал к ней в Измайловский полк.
Перовская не ложилась спать — она в тревоге ожидала Андрея.
— Николай Евгеньевич, — сказала она, сухими глазами к красных веках глядя на Суханова, — да? Да… Его взяли… Его и Милорда…
— Ты в этом уверен?..
— Мне сказал дворник дома Лихачева, что полиция взяла какого-то Тригони, который жил у Мессюра и еще одного Петра Иванова с черной бородой. Все ясно. Не надо было туда ходить.
— Это ужасно. Ты не думаешь?.. Возможно предательство?..
Суханов пожал плечами. Перовская опустила голову на руки. Ни стона, ни рыданий не вырвалось у нее. Так просидела она долго, очень долго, почти целый час, не двигаясь и не шевелясь. Потом подняла голову и пронзительно посмотрела на Суханова. Ее веки были красны и по-прежнему сухи. В глазах горел тот безумный огонь, какой подмечал и у себя эти дни Суханов, когда смотрел в зеркало.
— Ну что ж?.. — сказала она твердо. — Дело прежде всего. Наши знают?..
— Не думаю… Но завтра все равно узнают… В газетах будет…
— Растеряются… Испугаются… Что ж?.. Надо делать…. Теперь мне надо все делать. Едем сейчас в Исполнительный комитет. Надо всех собрать и перераспределить роли… Это ничего, что Андрея с нами не будет. Мы сделаем свое дело и тогда освободим его. Помоги мне собрать всех у Веры Фигнер.
Рано утром, 28-го февраля, на квартире Исаева и Веры Фигнер собрались все наличные члены Исполнительного комитета.
Все молчали, ожидая Перовскую. Она совещалась в соседней комнате с пришедшим с Садовой Фроленко. Когда она вошла и поклонилась общим поклоном, все еще более притихли.
— Страшный удар, — сказала Фигнер. — И удар тогда, когда у нас все готово. Царь завтра едет в манеж играть живыми солдатиками… У нас все готово и вот!.. Нет главного!..
Кибальчич сидел рядом с Фигнер и мял руками свою черную бороду. Из соседней комнаты несло химическим, кислотным запахом гремучего студня. Суханов, не спавший всю ночь, стоял, прислонившись к железной круглой печке.
Перовская сухими, лихорадочно горящими глазами окинула всех присутствующих. Она поняла, еще минута — и эти люди откажутся от своего плана и убегут в подполье на долгое время. Может быть, на годы отложат то, что должно совершиться завтра… Маленькая, бледная, после бессонной ночи, с припухшими веками, с небрежно приглаженными волосами, но, как всегда чисто и аккуратно одетая, она чувствовала, что только она одна может все повернуть по-прежнему. Она начала говорить. В ее голосе послышались суровые, властные металлические ноты, такие, какие бывали у Желябова, когда тот убеждал в чем-нибудь товарищей.
— Товарищи, — сказала она, — что случилось?.. Да, выбыл еще один из наших смелых борцов за народную волю… Но мы привыкли к потерям, и потерями нас не испугаешь. Выбыл — начальник. Я становлюсь на его место. Я — потому, что мне известны все планы Андрея, мы их имеете вырабатывали… Итак, на дело… Исаев, ты сегодня ночью заложишь мину на Садовой… Николай Иванович, вы с Фигнер, Николаем Евгеньевичем, с Грачевским и со мной сейчас же тут принимаетесь готовить снаряды. И завтра мы совершим то, что должны совершить во имя блага народа. За работу, товарищи!.. За дело!..
— Н-н-да, — устраиваясь за рабочим столом рядом с Сухановым, сказал Кибальчич, — я рад, что Софья Львовна не растерялась. Обидно было бы упустить такой случай… А снаряды мои, сами завтра увидите, — прелесть!
Несколько минут он молча резал жесть и сворачивал ее для устройства коробки, потом сказал угрюмо:
— А заметили вы, Николай Евгеньевич, что наши женщины много жестче мужчин. Поглядите-ка, как Перовская и Фигнер работают. Вы поглядите на их глаза… В них такая воля, что жутко становится.
— Ну, нас-то, Николай Иванович, исключить, надо. Вы посильнее еще будете.
— Я особая статья… Я — изобретатель. И мне, для моей идеи царь или дубовый чурбан — все равно. Мне интересно посмотреть как они действуют.
Всю ночь на квартире Фигнер готовили снаряды. Обрезывали жестянки из-под керосина, отливали свинцовые грузики, наполняли жестянки гремучим студнем и запаковывали их. Всю ночь горели лампы и пылал камин. Всю ночь пили пиво.
В восемь часов утра, 1-го марта, четыре снаряда были готовы, и Перовская с Кибальчичем отнесли их на квартиру Саблина на Тележной улице. Там в невзрачном сером деревянном доме их ожидали метальщики — Рысаков, Емельянов, Гриневицкий и Тимофей Михайлов, туда же пришел из лавки Кобозева Фроленко.
Перовская рассказала, как и где им ожидать проезда Государя, и на конверте нарисовала план улиц.
— Вы соберетесь в народной толпе на площади у манежа, — спокойно и деловито говорила Перовская. — Если Государь поедет по Садовой, Фроленко соединит провода. Ему скажет о приближении Царя Якимова-Баска, которая увидит его из лавки… Если Государь поедет но Инженерной, я махну вам платком. Тогда действуйте на канале. Как я жалею, что нет пятого снаряда! Я стала бы первой метать. Первым бросает снаряд Тимофей. Если почему-нибудь ему не удалось броспет Рысаков, потом Гриневицкий, потом Емельянов… Нет, теперь не уйдет!.. Ни за что не уйдет от нас. По окончании всем сходиться в кондитерской Исакова… Там получите указания что дальше делать. Вам все ясно?..
Все было ясно.
Цареубийцы по одиночке расходились, направляясь к Михайловскому манежу.
Глухо ударила на бастионе Петропавловской крепости полуденная пушка. Серенький день стоял над городом.
XXII
Развод караулов в Высочайшем присутствии, как своего рода парадное торжество, начался еще в царствование Императора Петра III, муштровавшего своих Голштинцев в Ораниенбауме, а потом и Русские полки на площадке у Зимнего Дворца.
Увлекался такими разводами Император Павел I. Император Николай I внес в них порядок и «однообразную красивость пехотных ратей и коней». По самого пышного расцвета достигли разводы в царствование Императора Александра II.
При нем разводы производились в громадном Михайловском манеже.
Кроме дворцовых и городских караулов на разводы приводились взводы от специальных классов Пажеского Его Величества корпуса и от военных училищ, посылались ординарцы от полков гвардейской кавалерии.
На разводах поверялось обмундирование частей до последней мелочи. Каждый трынчик, каждая пряжка парадной седловки или ранцевого снаряжения были осмотрены и проверены.
