Евгений Водолазкин - Лавр
Он странствовал много дней, так много, что в иных частях леса узнавал на деревьях свои зарубки. В одну из ночей ему приснилось место на возвышенности. Это была поляна, окруженная высокими соснами. По краям поляны росли кусты, в гуще которых виднелась каменная пещера. Лучи солнца свободно проходили между стволами сосен, что делало место светлым и спокойным.
Проснувшись утром, Лавр направился к этому месту. Он шел без внутренних сомнений, шел бодрым шагом человека, знающего путь. К концу дня Лавр достиг желанного места. Оно оказалось в точности таким, каким он его видел во сне. Прочитав благодарственную молитву, Лавр поцеловал обретенную землю и сказал:
Се покой мой в век века, зде вселюся.
Сказал:
Приими мя, пустыня, яко мати чадо свое.
Собрав хвороста и нарвав травы, сложил их в пещере. И лег там спать, и сон его был безмятежен, как в настоящем доме. И во сне он был счастлив, так как знал, что это его последний дом.
Несколько дней Лавр занимался обустройством своего нового жилища. Пещера, в которой он поселился, представляла собой два огромных валуна, покрытых сверху еще большей каменной глыбой. Одной из своих сторон глыба касалась земли, образуя третью, покатую, стену. Четвертую стену принялся строить сам Лавр.
Из инструментов у него был лишь взятый в монастыре нож.
Заметив неподалеку стволы поваленных деревьев, Лавр попытался подтащить их к пещере. К самым толстым стволам он даже не подходил. Когда же он обхватил руками один из средних стволов и попытался сдвинуть его с места, не удалось и это. Справившись с сердцебиением, Лавр задумался о том, что было тому причиной – тяжесть дерева или его старость, и решил, что все-таки старость.
И тогда он взялся за тонкие молодые стволы, которые были повалены при падении больших деревьев. Подтаскивая эти деревца к валунам, он вкапывал их нижнюю часть в землю, а верхнюю прижимал к неровной поверхности камня. Стволы друг с другом связывал толстыми сплетенными из вьюна веревками. Промежутки между стволами заполнял травой и мхом. Из связанных веток Лавру удалось сделать даже дверь. Дверь не висела на петлях, а приставлялась, но от холода спасала не хуже настоящей.
Соорудив стену, Лавр понял, что тонкие стволы здесь и были самыми подходящими, потому что толстые стволы не прилегали бы друг к другу так плотно. Он сказал Устине:
То, что человеку дается по силе его, и есть наилучшее. А что сверх силы его, то, любовь моя, не полезно.
Из валявшихся там и тут камней Лавр сложил очаг. Понимая, что пришла старость, на крепость своего тела он более не рассчитывал. Чтобы сохранить в теле жизнь, в самые холодные дни Лавр стал разводить в очаге огонь. Впоследствии, обжившись на новом месте, начал топить один раз в неделю. По субботам он разводил огонь при помощи кресала и трута, которые всегда держал сухими в обнаруженном им углублении под потолком. Топил Лавр с утра до вечера, глядя, как сырой дым от собранных им веток медленно вытягивало в дверной проем. За день топки камни пещеры вбирали в себя столько тепла, что его хватало до следующей субботы. Почти всегда хватало. Если пещера выстуживалась раньше, Лавр терпел, но установленного дня не менял.
Лавр полюбил свое жилище. Оно защищало от холодных северных ветров и оказалось неожиданно просторным. В ближайшей ко входу части можно было стоять в полный рост. Там же, где гранитная плита уходила вниз, нужно было сгибаться. Иногда Лавр забывал о нависающей глыбе и сильно ударялся о нее головой. Утирая выступившие слезы, он обвинял себя в нежелании склонять голову и гордыне. Улыбаясь, радовался, что даваемые ему уроки смирения столь легки.
Лавр понимал, что с ним обращаются как с ребенком. Впервые со времени детства ему было так спокойно. Се покой мой в век века, повторял он про себя и удивлялся глубине своего покоя. Ему казалось, что он слышит источники вод под землей. Дыхание облаков в небесах. В прежней жизни с ним происходило много чего, но так или иначе все происходило на людях. А теперь он был совершенно один.
Ему не было одиноко, потому что он не чувствовал себя оставленным людьми. Все когда-либо встреченные им ощущались им как присутствующие. Они продолжали тихую жизнь в его душе – независимо от того, отправились ли в иной мир или были всё еще живы. Он помнил все их слова, интонации и движения. Их старые слова рождали новые слова, они взаимодействовали с позднейшими событиями и словами самого Лавра. Жизнь продолжалась во всем своем многообразии.
Она двигалась хаотично, как и положено жизни, состоящей из миллионов частиц, но вместе с тем просматривалась в ней и какая-то общая направленность. Лавру стало казаться, что жизнь движется к своему началу. Не началу всеобщей жизни, сотворенной Господом, а к его собственному началу, с которым всеобщая жизнь открылась и для него.
Мысли Лавра, прежде занятые событиями последних лет, все чаще стали обращаться к первым годам его жизни. Идя по осеннему лесу, в своей руке он порой чувствовал руку Христофора. Она была шершавой и теплой. Поглядывая на Христофора снизу вверх, Лавр вспомнил, наконец, где видел лицо, отразившееся в озере. Это было лицо Христофора. От деда внуку в день старости его.
Христофор вел его по звериным тропам, время от времени останавливаясь, чтобы передохнуть. Он рассказывал о травах, засыпающих в это время года, и о свойствах тронутых заморозками корней. Рассказывал о путях птиц, стремящихся от холода на юг, об их непростой жизни на чужбине и об удивительном умении возвращаться.
Возвращаться, Лавре, свойственно не только птицам, но и людям, сказал однажды Христофор. Должна быть в жизни какая-то завершенность.
Почему ты называешь меня Лавром, спросил Лавр. Ты же знал меня как Арсения.
Какая разница, ответил Христофор. А помнишь, ты тоже хотел стать птицей?
Помню. Я тогда недолго летал…
Когда мальчик утомлялся, дед сажал его в сумку за плечами. Он нес его домой, и от мерного шага Христофора глаза мальчика слипались. Ему снилось, что он стал птицей харадром. Взяв на себя чужие язвы, он взлетает в поднебесье и развеивает их над землей. Просыпался уже ночью, на своей лежанке. Слушал, как в углу пещеры мерно капает вода.
К ноябрю краюха, взятая Лавром в монастыре, стала ощутимо таять. Лавр отметил ее таяние, но это не вызвало в нем беспокойства. Он понимал: если его присутствие на земле еще имеет какой-то смысл, хлеб насущный будет ему дан во благовремении. Так и произошло.
Однажды утром Лавр услышал осторожные шаги у пещеры. Он вышел наружу и увидел человека с буханкой хлеба в руках.
Я – мельник Тихон и принес тебе хлеба, сказал человек.
Одежда его была в муке, и лет ему было около тридцати. Поклонившись, мельник Тихон дал Лавру буханку. Лавр взял ее молча и тоже поклонился. Мельник ушел.
На следующий день он вернулся, ведя за руку жену, которая сильно хромала.
На мою ногу упал мельничный жернов, и с тех пор я не могу на нее ступить, сказала мельничиха. Состояние же моего здоровья с каждым днем ухудшается.
Как ты добралась сюда с такой ногой, если муж не нес тебя на руках, спросил Лавр. До моей чащи дойдет ведь и не всякий здоровый.
Это не так трудно, сказал мельник Тихон, ибо твоя, Лавре, чаща всего в полутора часах пешего движения от Рукиной слободки. Тебя видели ходившие по лесу, и все в слободке теперь знают, что ты здесь живешь.
Лавр внимательно посмотрел на пришедших. Он понял, что многодневный его путь оказался на деле не таким уж длинным. И что он заблудился в своем пути, но в итоге пришел туда, куда и должен был прийти.
Помози нам, Лавре, попросил мельник Тихон, ведь какая же она на мельнице помощница с больной ногой.
По щекам мельничихи струились слезы, поскольку она знала, что речь идет не о ее ноге, а о ее жизни. Лавр знаком приказал ей снять платок, намотанный на болевшую ступню. Когда она это сделала, Лавр опустился у ее ног на корточки. Ступня была опухшей и начинала гнить. Он стал ее медленно ощупывать. Мельник Тихон отвернулся. Лавр сжал ступню обеими руками, и мельничиха зарыдала. Он вновь намотал платок на больное место.
Не плачь, жено, сказал Лавр. Нога твоя заживет, и вернешься к работе на мельнице, и будешь помощница мужу твоему.
И будет все по-прежнему, спросила мельничиха.
Нет, не все будет по-прежнему, ответил Лавр, так как ничто на свете не повторяется. Да ты, я думаю, этого и не хочешь.
И они поклонились Лавру и ушли.
С того дня из Рукиной слободки к нему начали ходить люди. Увидев, что схимник Лавр помог больной мельничихе, они понимали, что он не откажет и им. Услышав рассказ мельника о том, как Лавр принял его хлеб и как благодарил его низким поклоном, они стали носить ему пищу. И всякий раз, как они приносили ее, Лавр просил их этого не делать. И они все равно приносили ему то хлеб, то вареную репу, то овсяную кашу в горшочках. Из рассказа мельника следовало, что подобные приношения не повредят. Кроме того, в Рукиной слободке уже давно считали, что только оплаченный труд приносит результаты. Даже если это труд исцеления.
![Иоанна Хмелевская - Дело с двойным дном [Версия про запас]](/uploads/posts/books/161728/161728.jpg)
