Александр Зонин - Жизнь адмирала Нахимова
Шлюпки и барказы еще заполняют рейд, когда за Константиновской батареей в сером небе показываете высокий столб дыма и телеграф с вышки Морской библиотеки сообщает, что идет "Громоносец".
Лейтенант Острено, старший адъютант Павла Степановича, спешит доложить эту весть адмиралу. Он находит Нахимова, на "Урииле" занятым осмотром шкиперского склада. Будничный сюртук Павла Степановича выпачкан смолой, брюки помяты и вымокли.
– Ваше превосходительство, надо ехать переодеться. Его светлость князь Меншиков будет через полчаса на Графской.
– А зачем я там понадобился? – удивляется Павел Степанович. – Вам хочется скорее узнать новости, вы и езжайте на Графскую.
Но Острено настойчиво упрашивает адмирала, и Нахимов наконец сдается. Гичка Павла Степановича все же пристает к Графской с опозданием. "Громоносец" ошвартовался, и князь со свитой съехал на берег. На лестнице от моря и на площади за колоннадой густая толпа любопытных, в которой за достоверное передают, что война объявлена и флот отплывает к Босфору.
– Павел Степанович, скоро уходите в море? Павел Степанович прикладывает пальцы к козырьку.
– Каждую весну уходим, сударыня.
– Но теперь вы не так уходите?! Не в простое плавание.
– Плавание, сударыня, никогда легким не бывает, – отшучивается Нахимов, направляясь к князю.
Меншиков, пожелтевший, усталый – он плохо перенес морской переход, небрежно протягивает Павлу Степановичу руку, указывает на диван.
– Владимир Алексеевич, – Меншиков делает вежливый жест в сторону Корнилова, – убеждал меня сейчас познакомить вас с предположениями государя…
Это значит, что адмирал лично для себя не нуждается во мнении Нахимова. Павел Степанович вынимает трубку и набивает крепким табаком.
– Вам не помешает дым, князь?
– Пожалуйста… (какой мужик!). Так вот, его величество думает, что сильная морская экспедиция может решить дело в Царьграде… ежели флот в состоянии поднять в один раз 16 тысяч человек с орудиями и необходимым числом лошадей?
– Можем-с, – цедит Павел Степанович в облаке дыма. – Больше можем.
– В какой срок? – раздраженно спрашивает Меншиков.
– С утра начнем грузить, а послезавтра можем уйти.
– Войска надо брать здесь и в Одессе, – тихо вставляет Корнилов.
– А тогда еще три дня на поход эскадры. Впрочем, все это вам, Владимир Алексеевич, известно.
– Значит, вы считаете план государя выполнимым?
– Я сказал, ваша светлость, что флот готов поднять войска, но я еще не слышал о плане.
Меншиков сердито хмурит брови. После Константинополя князю в словах каждого чудится обидная преднамеренность.
– Извольте слушать, – отрывисто говорит он и с неодобрительной интонацией читает письмо Николая Павловича: – "Оба десанта должны садиться в один день, и в Севастополе и в Одессе, и потом идти на соединение к Босфору. Ежели турецкий флот вышел бы в Черное море, то прежде следовать будет с ним сразиться и, ежели удастся его разбить, тогда уже входить в Босфор. Но буде флот не выйдет, тогда приступить прямо к прорыву в Босфор или высадкой в тыл батареям или прямой атакой мимо батарей, на самый Царьград…
Поставя город под огонь флота, десантный отряд должен будет атаковать турецкую армию и, разбив, ограничиться сим… Но ежели правительство Порты не будет просить примирения и станет стягивать свои силы у Галлиполи и Эноса в ожидании помощи от французов, тогда должно занять Дарданеллы…"
Это слово в слово то, что говорил три года назад Нахимов Путятину. Краска проступает в лице Павла Степановича. Он сжимает в ладони горячую трубку.
– "Здесь рождается другой вопрос, – продолжает читать Меншиков, – можем ли мы оставаться в Царь-граде при появлении европейского враждебного флота у Дарданелл, и в особенности ежели на флоте сем прибудут и десантные войска? Конечно, предупредить сие появление можно и должно быстрым занятием Дарданелл…"
– Ну-с, каково же ваше мнение? – скрипит Меншиков и стучит письмом царя по лакированному столику.
– Следственно, государь опасается военных действий морских держав? Павел Степанович взглядывает на Корнилова, и тот кивком головы показывает, что помнит давние сомнения адмирала.
– Ваша светлость, план хорош, если мы немедля идем в Босфор, усилимся там флотом турок и уже через десять дней займем дарданелльские батареи. В две недели положение изменится. У британцев на Мальте один винтовой корабль, винтовые фрегаты "Империус", "Амфитрион", "Хайфлайер", пароходо-фрегаты "Тигр", "Инфлексибль", "Ретрибюшен", "Файербранд", "Сампсон" и "Фиркс". В эскадре адмирала Дундаса сверх того восемь парусных линейных кораблей и три фрегата. Эти силы уже равны нашим, и от Мальты до Дарданелл они пройдут скоро, как только электрические телеграфы принесут известие о нашей экспедиции. Кроме того, у французов в греческих и сирийских портах восемь пароходов, три винтовых и пять парусных кораблей.
– Откуда такие подробные сведения, Павел Степанович? – иронически спрашивает князь.
– Читаю "Moniteur" и "Т1те5", ваша светлость. Павел Степанович невозмутимо ровен, несмотря на вызывающий тон князя.
Меншиков жует отвисшую старческую губу.
– А что вы сказали, Павел Степанович, об усилении турецким флотом? Непонятно, как вас неприятель усилит?
– Это Владимир Алексеевич лучше меня пояснит. Он нынче турецкий флот видел.
Павел Степанович имеет в виду захват части турецкого флота, находящегося без вооружения в Константинопольском адмиралтействе.
Корнилов думает о другом:
– Турки могут обороняться крепко. В соединении их флот представит 38 судов с двумя тысячами пушек. Артиллерия их превосходна.
– А Павел Степанович, – желчно вставляет Меншиков, – собирается перемахнуть через турецкий флот к Дарданеллам.
– Потому что в море артиллерия без умелых эволюции ничего не стоит, поясняет в защиту взгляда Нахимова Владимир Алексеевич. – Потому что внезапным ударом мы предупредим вооружение большей части турецких кораблей.
Павел Степанович встает и глухо говорит:
– Двадцать лет Михаил Петрович готовил флот к сражению, учил нас добиваться внезапности и быстроты действий. И морская история нам такой пример показывает. Нельсон бомбардировкой Копенгагена сразу принудил Данию выйти из враждебного Англии союза. Незабвенный Ушаков внезапной атакой разгромил у Калиакрии силы тройного превосходства. Приказывайте флоту, ваша светлость, пока британцы и французы не вошли в Дарданеллы, да и турки не собрали свой флот из Архипелага.
– Я не могу советовать государю нападение на Константинополь и уже объяснил это Владимиру Алексеевичу.
– Кто говорит о советах? – волнуется Корнилов. – Советовать поздно. Надо начинать амбаркацию и слать курьера за приказом сниматься с якорей.
– Такого распоряжения я не сделаю. Буду писать государю, что приемлемее второй план – занять Дунайские княжества.
– Тогда европейская коалиция составится и выиграет время для нападения на нас, и мы у себя увидим англо-французский флот. Ведь так, Павел Степанович?
Нахимов упорно смотрит на рисунок ковра. Он кажется старым, сгорбленным. "Нечего сказать, фигура! А тоже о лаврах Ушакова и Нельсона мечтает", – презрительно щурится Меншиков и после паузы говорит:
– Пошлите, господа, крейсеры в море. Турки поспешают сейчас переброской войск на азиатскую границу. Пусть крейсеры наблюдают за выходом из Босфора. Но не начинать баталии ни в каком случае.
"Зачем было ходить, – думает Павел Степанович, – знал же, что незачем, а пошел". Он поднимает глаза на князя и просит разрешения удалиться для распоряжений, по дивизии.
– Тяжелый характер! – восклицает Корнилов по дороге с пристани. – Я о князе говорю, Павел Степанович. Я нынче его в ином свете увидел. Нет, не такому человеку государь должен был подчинить флот и войска Крыма.
– Петербургская натура, – односложно отвечает Нахимов. – Подождите меня, Владимир Алексеевич. – Он сует цветочнице рубль и торжественно взмахивает пестрым громадным букетом.
– Я к вашим деткам без подношений не являюсь.
– Вам жениться надо. – Корнилов рассеянно выдирает лиловый ирис и вертит в пальцах. – Вы будете превосходным отцом.
Корнилов выполняет приказ Меншикова о рассылке крейсеров. На "Громоносце" собираются командиры бригов "Язон", "Птоломей" и "Эней", фрегатов "Коварна" и "Кулевча".
Молодые капитаны рвутся в бой и разочарованно выслушивают распоряжения начальника штаба. Они не должны подходить на видимость к турецким берегам; не должны останавливать купеческие суда и опрашивать их. "Состоявшийся разрыв есть дипломатический, а не коммерческий, и формального объявления войны не было, дела еще могут быть улажены миролюбивым образом".
