Артем Анфиногенов - Мгновение — вечность
— ...Доченек моих вспомнил, — говорил старший техник, возвратясь к «Бостону». — Где же твои сероглазочки, спрашивает, — не зная, с кем поделиться, он обратился к Веньке, оставившему свое укрытие.
— За таким кунаком — как у Христа за пазухой? — язвительно спросил Венька.
— Он как раз меня за пазуху и сунул, — поддакнул стартех. — Стрелком-радистом.
— На это Хрюкин мастер! В момент турнет, задвинет куда Макар телят не гонял!
— К себе взял. Как стахановца ВВС. В свой экипаж. Хрюкин — командир. Сухов — штурман...
— Он же не летает!
— В Китае!
— Ах, в Китае!.. Когда было!
— Вчера.
— Болтают, будто там наши авиаматку накрыли. Правда — нет?
— Накрыли. Пошли бомбить переправу через Янцзы, а облачность — до земли, видимость над целью — ноль. Штурман Сухов Иван Степанович говорит: «Командир, вверх по Янцзы погода лучше, пойдем туда...» Чтобы, значит, бомбы домой не привозить.
— Ты тоже летал?
— Слушай... Японцев врасплох не поймаешь. И не думай! У них все стены с ушами. Хрюкин, хочу сказать, молчать умеет и других приучал... железной рукой. Железной. Надо что обсудить, огласить командирское решение — уходим в поле. «Азия! Восток!» А в столовой или в общежитии разговоры на одни житейские темы, вроде того: «Федя, у тебя есть дети?» — «Есть». — «Как зовут?» — «Не знаю», — это надо мной смеялись. В Китай уезжал, жена была в роддоме, кого принесла — не знаю... вот эту косточку глодали. О боевой работе — ни гу-гу. Хрюкин пресекал, вплоть до откомандирования на родину... Ведь сколько за этой авиаматкой гонялись, с ума сойти... Разведка доносит: «Барыня», — это шифр ей дали такой, или прозвище, — «Барыня» стала на якорь в устье...» Наши по газам, мчат в устье, а «Барыни» и след простыл. Один экипаж застукал ее на ходу, а система сбрасывания не сработала... как заговоренная. Водит за нос и не дается, верно что «Барыня»... А Иван Степанович ее учуял. Замаскирована, конфигурация изменена, наподобие какой-то дамбы с мостками, крейсера ее прикрывают. Сухов вначале-то за крейсер зацепился, его увидел, потом авианосец... «Командир, шесть градусов левее!.. Бьем по «Барыне» с ходу!» — «Где?.. Куда?.. Не вижу!.. — это Хрюкин. — Не примерещилось, Иван?» Про Сухова так говорили: штурман божьей милостью, истинный представитель культурных людей в авиации, ну, пользуется своими приемами. Прицелу будто не доверяет, бомбит по наитию, через носок унта. Иван Степанович на это обижался: я, говорит, не шаман, я укладываю бомбы на заказ и по науке!.. Крейсера ощерились, шпарят из всех стволов, Иван Степанович клещом в находку впился. «Три градуса, — дышит, — так держать!..» Теперь вижу! Есть держать!.. Через носок унта или по науке, судить не берусь, скажу одно: наша бомба влетела в дымовую трубу авиаматки. Разведка сразу просигналила, потом японские газеты писали: бомба разорвалась в дымовой трубе... А прошлый год, в Разбойшине, на перегонке встретились, Иван Степанович вспомнил: в Ханькоу, когда наградные оформляли, Хрюкин заявил: «Во главу списка поставить Сухова. Принципиально. Поскольку штурман экипажа активным поиском и уверенным маневром обеспечил ликвидацию важного военно-морского объекта...»
— Да-а-а, — протянул Лубок, воротя нос в сторону. Сборы кончились, снова ему мыкаться, влачить существование, так не похожее на рассказы других о войне. — Где уж нам уж выйти замуж... С кувшинным рылом в калашный ряд... Прощевай, стартех! Желаю здравствовать!..
Павел и хозяин «Бостона» остались вдвоем.
— Погорел? — спросил стартех о Веньке. — Или в картишки продулся?
— Хрюкин ему в приказе выдал. Не проявляет инициативы в бою, пассивен...
— Больное место генерала. Правда. «Давно не виделись, Федор?» — «Давно, товарищ генерал... Как встретил вас с московским поездом... а наутро — война». — «То утро в Станиславе полжизни стоит, если не больше, согласен?» — «Как не согласен! Согласен». Приказ по авиачастям: боевую технику рассредоточить и замаскировать... а дальше? Дальше-то что? Военный человек, тем более генерал, действует по приказу, а приказа нет. В Москве Хрюкину и во всех кабинетах внушали: не поддаваться на провокации! Упаси господь!.. Гитлер как начал войну в Европе? Сварганил пограничный инцидент, ввел общественность в обман, задурил всем головы и ринулся на Польшу. Отсюда наша осторожность: не дать повода. Плешь Хрюкину проели... В субботу он с этим прибыл, а на рассвете «юнкерса» все наши аэродромы пробороновали...
— Что же Хрюкин?
— «Фашиста надо бить по морде, другого языка он отроду не знает!» — весь сказ. Короче, все поднял. Все, что уцелело, ранним утром бросил в бой...
...Венька Лубок уходил, озираясь, — как бы не попасть генералу под руку, — Павел Гранищев, слушая стартеха, пожалел о быстром отъезде командарма. Теперь-то он понимал, почему Хрюкин, ополчившись против пассивности Веньки в бою, так круто обобщил: «...истребитель прикрытия, опасный для своих». Не сегодня встретился с этим генерал. Болезнь требует серьезных мер.
Не только послушать про Испанию, Павел хотел бы пообщаться с командармом. Благо авиация, объединяя своих солдат и уравнивая их общим для всех понятием «летчик», такую возможность предоставляет. Пообщаться с Хрюкиным как летчик с летчиком...
Но «виллис» скрылся за бараком, и мысли Павла приняли иное направление: а не дать ли ему по случаю окончания сборов кругаля? Не заявиться ли ему собственной персоной в полк, где служит Лена? «Вот не ждала!» — охнет Лена. «Сколько можно в прятки играть?» — скажет он.
Сбыться этим смелым замыслам было не суждено.
Хрюкин, наученный войной, знал, что в резервах у командира избытка не бывает, здесь резерв всегда в дефиците. А самолетами его армию снабжают не так, как во время Сталинграда. Поэтому в дополнение к ранее принятым мерам Хрюкин распорядился, чтобы полки обязательно задействовали свои самолеты, восстановленные в авиаремонтных мастерских, где годные к бою машины подчас простаивают впустую.
Так на руках лейтенанта Гранищева появилось предписание получить в мастерских «законченный ремонтом самолет «ЯК-1» заводской № 13649 и перегнать его через г. Рос-тов-на-Дону к месту базирования в/ч 15559», то есть в свой полк.
Авиаремонтные мастерские, куда командировался лейтенант, стояли в верховьях Дона, в населенном пункте Р.
В апреле сорок третьего года на трассовом аэродроме Р., находившемся в верховьях Дона, Н-скую бомбардировочную авиадивизию настигла весть о присвоении ей звания гвардейской.
Трассовая база не так хорошо подходила для празднования не раз срывавшейся и потому особенно желанной награды. Главное ее неудобство заключалось в чрезмерной загруженности: верхнедонской аэродром пропускал маршевые авиационные полки из Сибири, с Урала, центра России в сторону Ростова, к южному флангу советско-германского фронта, и все множество хваткого, горластого народа, объяснением и оправданием любых деяний которого являлся всесильный клич «На фронт!», обслуживала небольшая столовая — пищеблок задыхался; один из полков отличившейся дивизии расположился на отшибе, в сорока километрах от Р., — там же, куда в целях разгрузки направлялись одиночные экипажи «дикарей»...
Капитан Чиркавый, быстро оценив обстановку в Р., заявил:
— Эта ярмарка не по мне! Подковку над землянкой приколотили — все счастье, другого нет. Вниз спустился, здравствуй, баба, новый год, тот же «Золотой клоп», за что боролись, на то и напоролись. Будто опять под Старую Руссу загнали. В столовой пичкают «вторым фронтом», ничего другого не светит... Кто как хочет, а я отсюда мотаю!..
Говорилось это с вызовом, в расчете на командира полка. После зачетных стрельб, когда Чиркавый принародно продемонстрировал, что нет в полку лучшего воздушного стрелка, чем он, Афанасий не успокоился, а, напротив, где только мог, выводил Веревкина на чистую воду. Ведь еще в ЗАПе как изощрялся Веревкин, оттягивая вылет полка на фронт, какие плел интриги сейчас, под Москвой, чтобы уйти из полка, перебраться в центр переучивания, осесть в тылу...
— Ландшафт по маршруту на Ростов бедный, — высказал опасение Веревкин. — Одни весенние проплешины. Надо бы предварительно разведать местность.
— Если бы нас не ждали! — отвечал Чиркавый. — Осматриваться да расчухиваться некогда. Неужели в этой дыре киснуть? Надо идти на Ростов!
— Может быть, не сразу всем полком? — сдавался Веревкин. — Может быть, поэскадрильно?
— Я взлетаю первым! — диктовал события Чиркавый, чувствуя себя на коне.
В Р., недавно освобожденном от оккупантов, авиаторам достался итальянский аккордеон, голосистый предвестник далекого пока «трофейного периода» войны. Аккордеоном любовались как игрушкой, ощупывали, несмело трогая сверкавшие клавиши и кнопки, потом какой-то моторяга, безвестный маэстро, вскинул «итальянца» на грудь, уронил голову, прошелся вверх-вниз по черно-белым ладам, разминая пальцы, извлекая божественные звуки, и — полоснул весенний воздух пронзительным русским напевом, заставлявшим забыть и себя, и войну, и заморский вид инструмента...
