Софрон Данилов - Красавица Амга
— Ну тогда кто может выделить коня? Поясняю вторично: кто сейчас отдаст одного коня, после войны получит двух.
Опять нависла гнетущая тишина. Обе стороны замолчали, как бы негласно состязаясь в выдержке.
— Аю-айа!.. Замучила, прямо смерть! — Схватившись за поясницу, встал сиплоголосый старик. — Ты бы, брат, и сам подумал: откуда у нас лишние кони? Лишних не имеется! Эх, занемела окончательно поясница…
— Так кто выделяет коня? — Чемпосов обвёл взглядом всех, ни к кому в отдельности не адресуясь.
— Нет таких. Не-ет! Закончим!
Даже не спросив насчёт пожертвования продовольствия и одежды, Чемпосов скомкал свой чистый лист с единственным словом «Добровольцы» и засунул его в карман. Облегчённо гомоня, все повалили во двор. «Некоторые, должно, приехали на конях. Отобрать!» — подумал раздосадованный Чемпосов.
— Берите ружья и выходите! — шёпотом сказал он своим.
Живо выскочив за дверь, тут же увидели, как двое пошли к опушке за сеновал.
— За ними! — велел Чемпосов.
Нагнали тех за сеновалом сразу же, возле запряжённого в сани коня.
— Чей конь?
— Мой, — робко ответил хозяин коня, худой, болезненного вида, хотя и молодой мужчина, в старом зипуне, туго подпоясанном.
— Коня твоего я забираю для нужд дружины, — заявил Чемпосов. — Иди, Лэкес, привяжи этого коня к своему. Ну, нохо!
Онемев от неожиданности, мужичонка в зипуне пошёл было следом за Лэкесом, но вдруг повернулся к Чемпосову.
— Что же это? — выдавил он из себя, в замешательстве топчась на одном месте.
— Конь хромает на одну ногу, потому и оставлен в прошлых наборах, — подойдя, объяснил другой, немолодой уже мужчина. — У этого человека большая семья. Кормится он только охотой, и без коня ему нельзя. Хворый. Пешком далеко идти, что-нибудь на себе нести — не в состоянии, лишиться коня — погибель…
— Ничего, что конь хромой, будет в обозе, — не глядя ни на кого, хмуро ответил Чемпосов. — А ты не заступайся! Не заговаривай зубы! Адвокат… Пошевеливайся. Лэкес!
Видя, что уводят его коня, мужичонка в зипуне тихо простонал: «О, горе!» — и, шагнув вдогонку за конём, опёрся рукой о дерево. Слёзы потекли по глубоким морщинам его исхудалых щёк.
— Птенчикам моим, знать, суждено с голоду умереть…
— Стой! Вернись!.. — внезапно обернувшись в сторону Лэкеса, закричал Чемпосов. — Поставь обратно!
— Коня? — не смея поверить, переспросил Лэкес.
Не ответив, Чемпосов пошёл к дому. Вид у него был подавленный. А Лэкес охотно повернул коня и привёл на старое место.
— Пусть Байанай тебя не обделит! — сказал он мужичонке и, подпрыгивая, помчался к сугулану.
Поехали назад не отобедав.
— Когда я привёл коня и привязал на старое место, хозяин уж был рад — не знаю, как сказать! — улыбаясь до ушей, Лэкес повернулся к спутникам.
Чемпосов только крякнул, кутаясь в воротник дохи. Довольно долго ехали молча. Кончился алас, дорога ушла в лес.
— Ты сегодня за кого агитировал: за Пепеляева или за красных? — хмуро спросил наконец Чемпосов.
— Было велено рассказать, как и почему я перешёл, вот и рассказал.
Чемпосов обернулся и глянул ему прямо в лицо:
— Хочешь сказаться дураком? Только, кажется, ты не так уж глуп. Не поймёшь, какая у тебя подкладка…
— Какая ещё подкладка?
Чемпосов опять ушёл в воротник дохи. Завечерело, лес становился всё сумрачней.
— Есть хочется. Давайте куда-нито завернём, — предложил Лэкес.
Ни слова в ответ.
У Томмота из головы не шёл испытующий взгляд Чемпосова. Эх, дал он сегодня маху: о некоторых вещах надо было промолчать, о съезде Советов, к примеру, не стоило рассказывать, вдруг этого чёрта угораздит доложить начальству? Хотя, в сущности, что за беда? Меня спросили, я и рассказал. Судя по всему, Чемпосов не двоедушен. У доносчика на лице всегда что-нибудь этакое… Даже в детстве ябеду все безошибочно определяли по лицу. И всё-таки нет уверенности, что не донесёт. Тем более приехали без добровольцев, без подвод и без коней — пустые… Но если он заметил, что я говорю не так, почему тотчас же не одёрнул? Донесёт, могут и к нему придраться…
— Во время того их съезда ты был в Якутске? — неожиданно обернулся Чемпосов.
— В Якутске…
— На заседаниях присутствовал?
— Не на всех.
— Народу много было?
— Ух как много! Со всех улусов…
— Ну и… как?
— Чего как?
— Ну, это… в общем… Ну, съезд-то…
— В общем? В общем-то было радостно, торжественно, приветствия там, поздравления… Автономия как-никак.
— Ликуют бедняки — это понятно. Но чему радуется интеллигенция?
— Как же! Тоже носятся с этой автономией… Говорят, широко распространится якутская письменность, разовьётся национальная культура, будет литературно-художественный журнал на якутском, откроется театр, свои писатели, артисты, музыканты… Да, ещё вот это: в школах обучать детей по-якутски…
— Похоже на сказку или на олонхо.
Больше за всю дорогу Чемпосов ни слова не произнёс. Спал он или бодрствовал — понять было трудно.
Глава двадцать пятая
— Голубушка, я пройдусь по знакомым, поспрашиваю, может, найду, где тебя пристроить. Ты встань да поешь, — упрашивала Ааныс.
Кыча приподнялась на кровати: дом был залит солнечным светом. Ночью она совсем не сомкнула глаз, задремала только под утро. Сколько дум она передумала за эту долгую ночь!
Выгнав непрошеных гостей, трое оставшихся долго ещё сидели. Вконец запьяневший Валерий рассказал отцу про побег. «Предатель», — думала она о Томмоте и ничего другого думать не могла. Не зря говорят, что скотина пестра сверху, а человек пёстр изнутри. Если бы о поступке Томмота Кыча услышала от других, не поверила бы ни за что. Но теперь ей деться некуда: видела воочию, слышала своими ушами…
Мать всё шептала ей: «Доченька, ты спи. Убай твой вернулся живым… Да ещё спасибо случаю, прогнал он тех. Ты разве не рада?» А Кыча с удивлением думала, что и вправду она не рада. Убай Валерий… Как-никак брат всё же, он её нянчил маленькую, баловал. Когда учился, он во время каникул всегда привозил ей гостинцы из города. Кыча нарочно стала припоминать лишь всё хорошее, но так и не обнаружила в себе радости. Мысли её всё возвращались к Томмоту, которого она, было время, уважала больше всех и даже, страшно сказать… Ну, не любила разве? Ладно, пусть будет и так. Она всё старалась вызвать в памяти облик того прежнего Томмота и никак не могла. Здесь она его видела только мельком, когда Валерий стал представлять спутника и назвал его имя. Всё же успела она заметить, что Томмот сильно похудел, на лице у него были кровоподтёки, глаза потеряли прежний блеск. Сев за стол, он, как показалось, наблюдал за ней, искал её взгляда. Она же нарочно не смотрела в его сторону. Нарочно чокнулась она с ротмистром и выпила рюмку вина. Изменник! Он ещё ищет её взгляда! Помнишь, как ты сказал на похоронах красноармейцев, что собственными руками задушил бы бандита, убившего таких прекрасных ребят? Теперь на него и не взгляну, не повернусь к предателю лицом!
Но тут ещё одна мысль озадачила её: ведь Валерий и Томмот прежде не были знакомы. Как же они познакомились? Что их связало? Ничего, кажется, нет такого, что могло бы их связать. Неужто она сама? Может, Томмот устроил побег Валерию только потому, что он её брат? Может, из-за неё он притащился сюда? Может, он предал своих из-за меня? О, нет! Такой Томмот мне не нужен!
— Есть тут кто?..
Кыча вздрогнула от этого неожиданного окрика. Не ответив, она накрылась одеялом с головой и отвернулась к стене.
Загремел ружейный приклад об пол, ноги в торбасах прошагали за перегородку.
— Кто такие живут здесь?
Кыча, не оборачиваясь, принялась притворно стонать.
— Там, кажется, ребёнок. Больной, что ли?
— Ладно. Приведи коня, что за хотоном, а я займусь амбаром…
Вышли.
Кыча быстро поднялась и стала одеваться.
В гостях у амгинского старожила, купца, старик Митеряй встретил приехавшего из дальнего наслега бывшего князьца Быргыллу. Поговорив некоторое время в передней комнате, приспособленной под магазин, хозяин пригласил их во внутренние покои, где был накрыт стол. И тут, посреди чаепития, утирая со лба пот, князец обратился к Аргылову:
— Старик Митеряй, я о тебе думал, как об умном человеке.
— А что оказалось?
— Оказалось не то. Теперь я думаю, что у тебя ум не особенно чтоб глубок.
Аргылов был задет. К Быргылле, слюнявому и вечно потному неряхе, он всегда относился с пренебрежением. Нерасчётливо много разведя домашнего скота (вот кто воистину был человек недалёкого ума!), он не способен был заглянуть дальше собственного подворья, предвидеть дальше завтрашнего дня. А теперь этот Быргылла в чём-то его поучает!
Быргылла между тем будто и не замечал, как взъярился Аргылов. Он со смаком вытянул чай, затем поставил опорожненное блюдце на стол, провёл ладонью по мокрым губам и обернулся к Аргылову:
