Михаил Казовский - Топот бронзового коня
Наконец, приблизились к царской кафисме. Велисарий и Гелимер выступили вперёд, пали ниц, распростёршись у ног Юстиниана. Император их поднял, сделал жест рукой, и подручные сдёрнули с поверженного вандала красный плащ самодержца. А мандатор от имени государя заявил:
- Милостью Божьей ты становишься просто аристократом и тебе даруются земли в Галатии, можешь отправляться туда со своими близкими.
Побеждённый нервно спросил:
- Да, но мне обещали титул патрикия?
Наступила пауза. Тишину нарушил сам василевс, пренебрегнув церемониалом:
- Ты его получишь, если перейдёшь в православие.
Гелимер молчал. На его худом, безжизненно белом лице явственно читались растерянность, внутренняя боль, ущемлённая гордость. Он проговорил:
- Я плохой военный, проигравший мою страну, робкий человек, предпочётший плен уничтожению, но не вероотступник. Мы, вандалы, почитаем пресвитера Ария и не будем поклоняться некоей мифической Троице. Ибо есть только Бог-Отец - и Ему Одному бьём земные поклоны - вместе с подобносущным Сыном.
Императора от этих слов передёрнуло:
- Убирайся прочь, нечестивец и еретик! Убирайся к себе в Галатию - чтобы я не слышал о тебе боле ничего!
Гелимер, поклонившись, присоединился к своим родным, и они довольно быстро скрылись в одной из арок, сообщавшейся с Халкой, а потом и с царским дворцом. Но на них уже никто не смотрел.
Самодержец прилюдно обнял Велисария и, как полагается, возложил на него лавровый венок, выкованный из золота. Да, таких почестей удостаивался не каждый полководец! Ликованию военных и простых граждан не было границ. Начались выступления конников, дрессировщиков диких зверей и канатоходцев, а шуты веселили публику, показывая комические сценки. После представления для народа выкатили бочки бесплатного вина, а верхушка удалилась с кафисмы на монарший пир. Лежаки государя и Лиса были расположены рядом - голова к голове - так же, как когда-то у дядюшки Юстина и его племянника Петры… Все отметили это совпадение. И доброжелатели рассудили: автократор доверяет первому стратигу, превратив его во второго человека империи. А завистники истолковали иначе: тот, кому больше доверяют сегодня, завтра превратится в первого изгоя. К сожалению, последние оказались правы… Но тогда, в начале лета 534 года, единение было полным. Продолжались праздники целую неделю.
У императрицы застолье проходило отдельно - с жёнами военачальников. Пировали тоже до утра, а затем Феодора пригласила Антонину съездить вместе в термы - освежиться и поплавать, ублажить тело. Та, естественно, согласилась.
Бани Зевсксипп только ещё отстраивались заново, и сиятельные дамы покатили в другие - бани Александра, тоже разрушенные во время «Ники», но уже открытые, так как были более компактны (и не менее комфортны). Облицованные голубым мрамором, термы предназначались только для высоких особ. Стража состояла из одних евнухов. За царицей с подругой ухаживали несколько десятков рабынь в небольших набедренных повязках: раздевали, провожали в основной зал с бассейном, поливали тёплой и холодной водой из кувшинов, натирали кожу золой, а затем, смыв, пахучими маслами, помогали купаться, делали массаж, угощали вином и фруктами, пели под кифару. А подруги откровенно болтали, не стесняясь посторонних ушей. Василиса спросила:
- У тебя с Феодосием - всё? Или продолжается?
Та слегка поморщила носик:
- Как сказать? По-разному. Я по большей части при муже - так что понимаешь, не до шалостей тут. Удалось побыть вместе раза три-четыре, не больше. Мальчик очень переживает.
- Ну, а ты?
- Я, конечно, тоже. Он такой… нежный, ласковый, деликатный, что ли… С ним себя ощущаю олимпийской богиней… и такие чувства испытываю, как ни с кем другим…
- Да неужто с Велисарием хуже?
- Он в любви мужлан. Ненасытен и груб. Словно зверь, навалится, выпучит глаза и рычит от страсти.
И насилует, насилует без конца - я уж успеваю раз десять побывать на вершине судорог, устаю от однообразных движений, вымокну до нитки, а супруг всё никак не может опустошиться, продолжает и продолжает - веришь ли, однажды около часа без перерыва дёргался. Я едва не потеряла сознание!
- Ничего себе! Да об этом можно только мечтать! - сладко улыбнулась императрица.
- Нет, когда не часто - то ладно. Он же лезет каждое утро и каждый вечер. Иногда даже днём!
- Уф, с ума сойти!
- А зато Феодосий - весь такой душистый, шёлковый, и волосики на лобке прямо женские, мягкие, пушистые, потереться щекой и то приятно! И во всём тебе подчиняется, делает, как хочешь.
- Фотий знает о ваших чувствах?
- Думаю, что знает. Но относится сдержанно. И, конечно, мужу ничего не расскажет.
- А рабы и слуги не выдадут?
- Вряд ли: побоятся. Знают, что тогда им не жить. Я таких обид не прощаю.
- Дело же не в них, а в тебе. Отомстить доносчикам отомстишь, а союз с Велисарием рухнет. Для чего тебе?
- Разумеется, незачем. И тем более, Лиса я люблю. Пусть по-своему, по-особому, но люблю. Он отец моего третьего ребёнка. И вообще опора, эгида, источник благополучия. Феодосий же - просто развлечение, говорящая кукла, прихоть - и не более.
По ступенькам сошли в бассейн, окунулись в тёплую голубую воду, начали плескаться и нежиться. Продолжая беседу, Феодора сказала:
- Я тебе завидую, Нино.
У подруги вытянулось лицо:
- Господи, помилуй! Ты - мне?! Ты, императрица, повелительница страны, мне завидуешь? Быть того не может.
- Может, может. - Василиса вздохнула. - Не в большом, конечно, а в малом. В частной жизни. Я себе позволить прихоть вроде твоего Феодосия не имею права. Да и мой в алькове - говоря по правде, не Велисарий!
Антонина посмотрела сочувственно:
- Но зато остального в избытке - деньги, слава, власть. Пусть Юстиниан слабоват на ложе, но велик в другом! Он творит историю, вровень с Цезарем, Августом и Константином! Быть женой такого мужчины - счастье.
Та заметила философски:
- Иногда мне кажется, что могла бы променять всё величие монаршего положения на простой домашний очаг, где отец семейства не заботится обо всём народе, а всего лишь о жене и о детях. Этого порой так мне не хватает! Интересно, жив ли мой единственный сын? Я бы очень хотела увидеть внука…
- И за чем дело стало? Снаряди кого-нибудь с тайным поручением в Пентаполис. Пусть разведает и тебе доложит.
- Ох, не знаю, не знаю, надо ли. Вдруг дойдёт до Юстиниана? Что тогда подумает? Пожелает ли принять внука при дворе?
- Почему бы нет? Он ведь принимает участие в детях своей сестры и внучатых племянниках?
- Это совсем другое. То - родные племянники, у меня же - потомки моей добрачной связи с Гекеболом. Надо понимать!
- Ну, не привечай внука при дворе, помогай негласно.
- Я подумаю… И вообще, если снаряжать человека в Египет, то настолько преданного, что не выдал бы меня государю даже в пыточной камере.
- Уж само собой. Например, Фотий. На него можно положиться.
Феодора взглянула на неё с интересом:
- Ты согласна попросить сына?
- Совершенно без колебаний. Я и он с радостью готовы услужить вашему величеству.
- В случае успеха я вознагражу его щедро!
- Поплывёт и так - по моей просьбе, и желая сделать приятное василисе.
- Значит, поговоришь?
- Сразу, как увижу.
- Хорошо, пусть отправится не позднее конца июня. Я поеду на несколько недель отдохнуть - тут недалеко, возле Халкидона, буду жить во дворце Герея, в Иероне. Приезжай туда с добрыми вестями.
- Непременно, ваше величество.
Император не стал препятствовать ежегодному желанию государыни съездить в их имение в Малой Азии - погулять, развеяться. Лишь предупредил: «Не сиди подолгу на солнце. Это плохо влияет на кожу и на внутренние органы». Та ответила: «Я и так не вылезаю из тени». Он заулыбался: «Ну, в моей жизни ты всегда на свету, это каждый видит».
Сам дворец Герея походил на Эдемский сад: в зелени, фруктовых деревьях, цветниках и фонтанах с декоративными рыбками. По лужайкам разгуливали павлины и ручные косули. Меж листвы распевали яркие птицы. Многочисленные рабы охраняли покой господ и стремились выполнить каждое желание. Здание из белого мрамора было так устроено, что внутри сохранялась прохлада даже в изнурительный зной. А специально оборудованные купальни позволяли плавать в морских волнах совершенно нагими - без опасности оказаться на виду у чужих людей (а рабов, этих говорящих животных, не стеснялся никто).
